Неедлы З. Германцы и чешские земли

Теперь следует рассмотреть вопрос о том, какое влияние оказали германцы на внутреннее развитие населения чешских земель в период своего владычества в Чехии. Мы находимся в благоприятных условиях, так как можем дать на этот вопрос исчерпывающий ответ. Бросается в глаза то обстоятельство, что при захватническом характере, который носило владычество германских племен, нет следов влияния германцев на внутреннюю жизнь населения чешских земель. Не было этого влияния и в других странах, в которых поселились германцы. Германская оккупация привела лишь к тому, что сила римского влияния возросла, так как бои со своей высокой кельтской культурой сами никогда бы не заимствовали ее в такой мере, в какой восприняли ее германские правители и их дружины, которые не могли ничего противопоставить этой культуре. Поскольку римская культура в этот период находилась на более высокой ступени развития, чем кельтская, то заимствование германцами римской культуры являлось ценным вкладом в развитие чешских земель. Однако это не было германское влияние на культуру чешских земель; само по себе оно, как указывалось выше, было столь незначительным, что если бы не было внешне-исторического фона событий, о которых мы уже говорили, то германским племенам и не следовало бы уделять особого внимания.

Тот факт, что население чешских земель находилось под сильным давлением со стороны германцев, не меняет дела. Говоря о сильном давлении германцев, мы имеем в виду не только относительно кратковременную оккупацию чешских земель маркоманами и квадами, а вмешательство и даже в течение некоторого времени господство этих двух племен над населением чешских земель, которыми они управляли из своих новых центров в придунайских областях. Если верить сведениям Птолемея, относящимся к концу II века, то «у подножия Крконошских гор» (Исполинских гор) осели также корконты. Нам точно не известно, были ли это германцы, но, вероятно, это были они. Несколько дальш е, в Силезии, осели силинги; за Шумавой, к Дунаю, где имелось ядро марком анов,— судины, далее за землями квадов — ракаты, тоже германские племена, которые представляют

[172]

для нас особый интерес. Об этих племенах нам ничего неизвестно, и поэтому нельзя даже утверждать, что они оказали сильное влияние на развитие чешских земель. Если мы не находим следов влияния даже таких мощных племен, как маркоманы и квады, то, конечно, значение этих малых племен было просто ничтожным. И это было вполне естественно, так как германские племена, включая сюда маркоманов и квадов, были лишь завоевателями, только воинственными племенами, у которых не было своей культуры, превосходившей культуру завоеванных ими земель. Поэтому они не только не оказывали влияния, но, наоборот, сами заимствовали культуру побежденных. Но влияние римской культуры на эти племена было неглубоким. Оно сказывалось только в узком кругу людей, группировавшихся около короля, среди дружинников, да и в этом случае оно являлось скорее поверхностным подражанием, чем настоящей культурой, так как все сводилось только к внешнему блеску; влияние римской культуры не коснулось организации труда и производства. Сами племена, о чем свидетельствует история Маробода и других людей — носителей римской культуры, не только были в стороне от влияния римской культуры, но рассматривали пропаганду этой культуры как измену и выступали против нее. Спустя сто лет Тацит, конечно не по незнанию, а сознательно, давал сведения о германцах как о первобытных воинственных племенах, какими он знал их сам. Маркоманы и квады остались прежними первобытными германцами, несмотря на внешний лоск римской культуры.

Они как были, так и остались лишь воинственным племенем. Почти во всех мужских могилах этих племен найдено оружие. По свидетельству Тацита, и германские женщины были воспитаны так, что способствовали развитию воинственности у мужчин. Во время свадьбы будущие муж и жена обменивались подарками, чтобы «жена не была в стороне от всего того, что связано с мужеством, и не боялась случайностей войны». Женщины-провожали мужчин на войну, поддерживая в них храбрость. Тот факт, что «вблизи находились милые им существа», что они «слышали вопли женщин и плач младенцев», для германского воина значило, что вблизи находятся «самые святые свидетели, самые лучшие ценители» его храбрости. Будучи раненными, воины шли к матерям и женам, и те «не боялись осматривать и считать раны». Женщины приносили пищу воинам и подбадривали их. «Рассказывают, что колеблющиеся и нарушенные ряды восстанавливались благодаря неумолкавшим молитвам женщин, которые подставляли свою грудь, указывая на неизбежность плена», если мужчины отступят. Они очень боялись пленения женщин и «никогда не чувствовали столь большую ответственность за исход боя, как в случае, когда они были вынуждены дать в качестве заложниц девушек из лучших семей».

Война была регулярным и почти единственным занятием всех мужчин германских племен. «Этому народу мир вообще был противен, ибо легче отличиться во время опасности, да и содержать

[173]

большую дружину можно было только грабежами и войной». «Их легче убедить вызвать на бой врага и получить ранения, чем пахать землю и снимать урожай. Более того, они считали ленью и малодушием добывать потом то, что можно добыть кровью». Они «все дела общественные и частные решали только оружием». В народном собрании, являвшемся высшим органом власти у племени, они сидели в полном вооружении и голосовали поднятием копий; способ выражения одобрения оружием считался у них самым почетным. Ношение оружия было самой высокой честью для германского мужчины, и юноша признавался полноправным членом племени только тогда, когда получал в руки оружие. По этому поводу устраивалось особое торжество: кто-нибудь из старейшин, отец или один из родственников, в народном собрании торжественно вручал ему копье и щит со словами, что «до этого времени он был членом семьи, а теперь стал членом государства».

Что касается самого военного искусства маркоманов и квадов, то, конечно, на них не могла не оказывать влияния более совершенная техника подчиненного им народа, а также и военное искусство римлян — народа, победившего их. Как известно, Маробод, а после него другие маркоманские и квадские военачальники, стремились как можно лучше освоить их технику. Что касается вооружения, то, вероятно, маркоманы, как и другие германские племена, «употребляли копье с узким и коротким железным наконечником, такое острое и удобное, что одним и тем же копьем, судя по обстоятельствам, могли сражаться в рукопашном бою и метать издали». «Каждый воин бросал несколько металлических пик, причем на большие расстояния». Судя по археологическим данным, копье и пика, а также и щит (с железной ручкой на обратной стороне щита под железным изгибом для защиты руки) были латенско-бойские. Главное новшество заключалось в том, что в качестве вооружения у них стал употребляться меч, который до этого у германцев был редким явлением. В могилах маркоманских и квадских воинов он встречается уже не как исключение, а как правило. Это были мечи латенско-бойские и римские. Очевидно, такого ж е происхождения было и остальное их вооружение. И если Тацит сообщал, что германцы воевали почти обнаженные или в коротких плащах, то в данном случае это не относилось к маркоманским и вадским воинам. Их хоронили в полном боевом снаряжении, обутыми и одетыми, очевидно в том виде, в каком они воевали. Об этом свидетельствуют и найденные в могилах маркоманских воинов шпоры, которые были ярко выраженного страдоницкого (латенско-бойского) типа и носились, по кельтскому обычаю, на одной ноге.

О тактике ведения боя сведения имеются только у Тацита. Но по ним трудно судить о том, что сохранили из своей прежней тактики германские племена, находившиеся в Чехии и Моравии, и что они заимствовали из римской тактики. По данным Тацита, германские воины шли в бой в отрядах, сформированных по родам. «Их турмы

[174]

[конные отряды] иклины [пешие] не были случайным сборищем людей, а состояли из семей и родов». И это поднимало их воинственный дух, увеличивало их храбрость, так как каждый сражался за своих близких. Познакомившись с римской тактикой, они стали большее значение придавать пешему бою, но не отказались и от своей старой тактики одновременного ведения пешего и конного боя, то есть в зависимости от хода боя чередовали действия пехоты и конницы. На передовую линию они выставляли юношей, особо отличавшихся храбростью, по данным Тацита — по сто человек от каждого пага, которые назывались сотнями и составляли цвет войска, и, таким образом, то, «что прежде означало количество, стало теперь названием отрядов, почетным именем». Они наступали на неприятеля острым концом клина, причем «отступать с умыслом и снова наступать не считалось трусостью, а наоборот, благоразумием». Но за настоящую трусость и предательство они наказывали действительно очень жестоко. «Трусу и предателю не разрешалось присутствовать при богослужении, принимать участие в народном собрании, и многие, выйдя живыми из битвы, кончали с позором жизнь на виселице».

Вся жизнь этих племен была организована на военный лад. Верховной властью считалось народное собрание, на которое мог прийти каждый свободный, ничем не провинившийся воин племени. У казанное собрание, если не происходило чего-либо неожиданного, требующего внеочередного созыва собрания, созывалось регулярно «при новолунии и полнолунии», то есть два раза в месяц; собрание созывалось именно в эти дни, так как германцы верили, что они являются самыми счастливыми для всякого начинания. Собирались, однако, «не все сразу, как по приказу», а порознь, так что иногда проходило два-три дня, пока все соберутся. Когда собиралось достаточное количество воинов, открывалось собрание. Главный жрец обращался к людям с призывом соблюдать тишину (он имел право наказать того, кто его ослушается). После этого вождь или кто-нибудь из старейшин, избранный благодаря «возрасту, происхождению, воинской славе или красноречию», сообщал наиболее важные сведения, касающиеся всего племени (о менее важных вещах совещались сами старейшины). Собрание выражало или свое согласие, поднимая оружие (все участники находились в полном вооружении), или несогласие — громким ропотом. Народное собрание разбирало проступки и судило за них людей, выносило приговор, причем «предателей и перебежчиков вешали на деревьях, трусов и дезертиров, то есть тех, которые калечили свое тело (чтобы избежать боя), топили в грязи и болоте, заваливая хворостом». Собрание назначало наказания и в виде штрафа — взноса определенного количества коней и крупного рогатого скота, из которого часть получал вождь или племя, часть — истец.

Народное собрание имело исключительное и суверенное право избирать главу племени — вождя. Им не всегда являлся король,

[175]

«Короля выбирали по происхождению, а вождя за храбрость». При этом даже «короли не имели неограниченной власти, а вожди должны были стоять во главе войска, показывая ему пример, но не имели права действовать приказом. Они отличались смелостью, воевали впереди строя, вызывая восхищение воинов. Казнить, надевать оковы и применять телесные наказания не разрешалось никому, кроме жреца, и то не по приказу вождя, а лишь «по указанию бога». Так по крайней мере было в теории. В действительности, однако, вождь был полным хозяином племени, и прежде всего в бою. Вождю было стыдно, если кто-нибудь превосходил его храбростью, но и дружине стыдно было не равняться на вождя. Если кто-нибудь живым возвращался с поля боя, где пал вождь, то на всю жизнь он покрывал себя позором и бесчестием. Оберегать вождя, охранять его и своими доблестями возвеличивать его славу — это главная обязанность, долг каждого дружинника. Как говорил Тацит, «вождь сражается за победу, а дружина [народ] за вождя».

Такие порядки сохранялись и в обычной, мирной жизни. Воины, для которых война была единственным постоянным занятием, и в мирное время старались быть ближе к своему отличившемуся вождю, так как «ожидали получить от щедрот своего вождя боевого коня и окровавленное победное копье», ждали, что он поведет их на новую битву за новой добычей. Вождь также нуждался в дружине. «В ней его честь, в ней его слава». «Не только у своих, но и у соседних племен вождь становился известным и славным, если его дружина отличалась количеством воинов и храбростью; к нему посылали послов, желая добиться его благосклонности, посылали дары, и часто только его слава решала исход войны». И дружины и вожди старались превзойти в этом отношении друг друга. «Среди дружинников возникало соперничество, кто займет первое место у вождя, а среди вождей шел спор, у кого более многочисленная и сильная дружина». Нам известны и интриги среди германских вождей, когда одни смещались, изгонялись и заменялись другими, когда воины сохраняли верность вождю, преследуемому римлянами, и поэтому не раз срывали планы римлян в отношении назначения того или другого вождя. Все эти порядки были основаны на том, что управление и организация германских племен носили военный характер.

Бесспорно, что такие порядки обрекали эти племена на бесплодность в культурном и иных отношениях. Она происходила от безделья, праздности людей, помышлявших только о войне: «Если они не отправлялись на войну, то все время проводили на охоте, а большей частью в бездействии, предаваясь сну и еде», — говорит Тацит вообще о германцах. В особенности, конечно, это относилось к маркоманам и квадам, которые, заняв богатые земли, где вся работа за них выполнялась подчиненным им трудолюбивым народом, могли вообще ничего не делать. Германские воины, — как сообщает Тацит, — иногда спали целый день. А пробудившись и надев на себя свое

[176]

военное снаряжение, они начинали пировать. При этом, — как указывает в нескольких местах Тацит, — они чаще всего предавались пьянству. «У них не считалось позорным пить беспрестанно день и ночь». Сообщение Тацита подтверждается раскопками на территории чешских земель; здесь найдено большое количество рогов, из которых германцы пили вино. А пили они уже тогда «жидкость из ячменя или пшеницы, превращенную каким-то образом в вино» — говорит Тацит, не знавший еще, как называется этот напиток; по-видимому, это было пиво. Римляне хорошо знали эту слабость германцев и старались ее соответствующим образом использовать. «Если угодить их склонности к питью и дать им напиться вволю, то с помощью этого порока их можно поразить не менее удачно, чем оружием», — говорит Тацит. Нетрудно понять, что римляне не только не стремились отучить их от этого порока — в большинстве своем сами римляне были не лучше, — но, наоборот, потакали им в этом. У германцев существовало странное, по мнению Тацита, «противоречие с природой»: самые сильные люди племени «ничего не делают, возложив все заботы на других, слабых; они любят безделье так же, как ненавидят мир...»

Но пристрастие к пьянству сказывалось еще и иным образом на жизни этих племен. «Как обычно случается с пьющими, среди них часто возникали споры, которые иногда кончались ссорой, а чаще всего убийством или нанесением увечий». Этим воинам вообще было скучно сидеть без дела и в народном собрании. Поэтому они охотнее всего решали на своих пирушках и попойках все вопросы — и выборы старейшин, и заключение брака, а также вопросы войны и мира, объясняя это тем, что «никогда душа не бывает так расположена к бесхитростным мыслям и так легко не отзывается на великие дела», как в состоянии опьянения. «Поэтому они не знали более культурных развлечений. Лишь с особой страстью они предавались игре в кости и так увлекались этой игрой, что считали это серьезным делом и, будучи трезвыми, с такой азартностью реагировали на выигрыш или проигрыш, что если проигрывали, то закладывали даже свою свободу и тело. Проигравшийся добровольно шел в рабство; даже в том случае, если он был моложе и сильнее своего противника, он все равно давал себя связать и продать в рабство. Так твердолобы они в этих глупых вещах» (Тацит).

В таких условиях трудно было развиться более высокой духовной культуре. У нас о ней не имеется почти никаких сведений. И Тацит, который вообще дает подробные сведения о германцах, сообщает лишь о том, что «о таинстве письма не имеют понятия ни мужчины, ни женщины». Археологические находки также не дали никаких данных, говорящих об искусстве этих племен. Из найденных предметов единственное, что можно считать хоть какими-то предметами германского искусства, это маленькие бронзовые фигурки быка, найденные у Рымани (у Пржибрами) и в Чернуци (у Вельвар). Количество найденных фигурок столь незначительно, что едва

[177]

ли можно говорить об искусстве германских племен, населявших чешские земли. Эти фигурки напоминают кельтские фигурки гальштаттского периода, поэтому, быть может, они и не германского происхождения. Существовали ли танцы или народные игры у германцев? «У них было только одно театральное представление, которое было одинаковым на всех народных собраниях: нагие юноши ради забавы скакали среди мечей и грозных копий». В начале это было только военной игрой и лишь позднее эти «упражнения стали искусством и искусство придало им красоту». Собравшиеся воины воспринимали это как «отважную шалость», а не как искусство, народную игру или театральное представление.

Единственное, что можно привести в качестве примера, характеризующего духовную культуру германцев того времени, это их исторические песни, о которых Тацит сообщает, что они восходят к очень древним временам. Эти песни были двух жанров. Прежде всего, как это встречается и у других народов, в них отражен мифо происхождении германцев. Они рассказывали в песнях о том, что их родила сама земля. Земля родила бога Туискона, а тот — сына Манна, то есть человека, который стал праотцем германцев. Его сыновья — первоначально их было трое, а позднее к ним присоединяли все новых и новых — стали праотцами отдельных племен. И свевы считали, что они произошли от одного из сыновей Манна, а тем более маркоманы, у которых даже их название является производным от имени Манна. Характерно также для воинственных германских племен то, что только мужчина крепкий и мужественный был героем этой германской мифологии и праотцем, предком племен и народов. Главная цель, которую преследовали германские песни, заключалась в том, что они должны были воодушевлять воинов на битву. Этой цели служила и особая дикция, как бы речитатив, употребляемый во время пения, причем «это похоже не столько на созвучие голосов, сколько на соревнование в мужестве». Особенно ценился достигаемый при этом «особой свирепости звук, напоминающий прерывистый грохот». Чтобы достичь этого, воины прикладывали щит к губам, благодаря чему голос усиливался и становился суровым и глухим. Германцы даже и в песнях оставались только воинами в грубом смысле слова, воинами-захватчиками; в их песнях отсутствовали задушевные, человеческие чувства.

И в области религии германские племена тоже не создали ничего высокого, духовного. И тут их занимало только то, что отвечало их воинскому образу жизни. Философски образованный Тацит сообщает, что у них не было ни храмов, ни идолов, «германцы не были согласны с тем, что ради величия божеских существ их необходимо помещать в храмы и создавать их по образу и подобию человека». Конечно, они это делали не из каких-либо глубокомысленных соображений, а по примитивности своего ума, отсутствию воображения и вследствие своего равнодушия к духовным запросам. Они довольствовались пребыванием в лесах и дубравах, так как это

[178]

более им нравилось. Но и там они не придавали особого значения жертвам, приносимым богам. Зато очень были распространены у них всевозможные гадания, главным образом с целью узнать исход боя. Гадали на веточках, которые разрезали на части, наносили на них определенные знаки и разбрасывали, после чего жрец, если вопрос касался общественного дела, или старейшина, если дело касалось частного вопроса, глядя на небо, трижды брал по одной частичке и, согласно нанесенным на них знакам, давал ответ. Если ответ был отрицательный, то не разрешалось уже гадать другим способом. Положительный ответ мог проверяться еще по полету птиц, чему германцы научились, вероятно, у кельтов или римлян, по ржанью белых лошадей, которые специально содержались в заветных рощах и не были осквернены работой на людей, по пенью, которое разжигало воинственный дух, или по результату поединка между пленником того племени, с которым хотели воевать, и одним из членов своего племени и т. д.

Наконец, о жрецах. У германцев, несмотря на то, что религия у них была слабо развита, имелись жрецы. Не исключено, что это было влияние старого кельтского института друидов, имевшего большое значение. Об этом свидетельствует и роль, которую играли жрецы у германцев. Они присутствовали также при всех важных актах и действиях племени. Именно они, а не король и вожди, объявляли приказы в народном собрании. Но, конечно, имелась и существенная разница между ними и кельтскими друидами. Последние были полноправными владыками, правящей кастой, так как приказывали и действовали от имени богов. Германские ж е жрецы были полностью слугами королей, вождей, старейшин, были нужны для того, чтобы своим авторитетом придать больший вес желаниям и требованиям светских правителей. Поэтому их повеления были приказами вождей, и, конечно, жрецы не могли влиять на решения правителей. Наоборот, они везде прямо говорили, что они только выполняют то, что им приказано.

Итак, все общественное устройство, вся вообще жизнь тогдашних германских оккупантов чешских земель свидетельствуют о том, что они только пользовались богатствами покоренной страны. Германцы представляли собой слой, живущий за счет подчиненного им народа. Тацит так характеризует германцев: они сильны «только в нападении, но не проявляют достаточной твердости и усиленной деятельности в труде».

Их грубая сила и одновременно внутренняя слабость заключалась в том, что они целиком зависели от труда других. Кое-какую работу выполняли германские женщины, но только по хозяйству. В дальнейшем, когда произошла социальная дифференциация членов племени на богатых и бедных, сильных в социальном отношении и слабых, то, естественно, эти бедные и слабые, если не служили в войске, должны были уже заниматься трудом. Но едва ли германцы достигли в этом успеха. Найдены следы их деятельности в

[179]

производстве керамических изделий. Этот вид труда считался самым легким. Поэтому занятие этим ремеслом было совместимо с понятием чести и достоинства члена высшего, господствующего племени.

Только германский, не искушенный в труде работник 1 мог создать такую примитивную, безвкусную утварь. Это вылепленная от руки, а не формованная на гончарном круге посуда, «украшения» на которой сделаны самым примитивным образом — путем надавливания пальцами. Такие изделия только лишний раз подтверждают, что германцы, жившие в чешских землях, не только не внесли ничего своего в их развитие, но, наоборот, сами существовали за счет местного населения.

_____

1. В оригинале сказано delnik, то есть рабочий,— термин этот не может быть применен в данном случае. (Прим. ред.)

[180]

Цитируется по изд.: Неедлы З. История чешского народа. Том I. Чехия в древнейшие времена. М., 1952., с. 172-180.