Бондаренко Д.М. Бини: этногенез и расселение

Проблемы происхождения и самых ранних этапов этнокультурной истории бини столь же сложны, сколь одновременно значимы и интересны для исследователя. В конце XIX века английский торговец Сирил Панч сообщал, что бенинская «традиция гласит, что бини происходят и пришли из области к северу от Нигера и жили под властью короля Ламороду» (Roth, H.L. 1903: 6). Позднее Дж.У. Эгхаревба изложил традиционную версию бини относительно своего происхождения и прихода в края, населенные ими поныне, гораздо более подробно: «Много-много лет назад бини пришли, проделав путь из Египта, чтобы найти более надежное убежище в этой части мира, после кратковременных остановок в Судане и Иле-Ифе, который бенинцы называют Ухе. До прихода сюда группа охотников была послана из Ифе осмотреть эту землю, и представленный ими отчет был очень благожелательным. … они встретили каких-то людей, которые жили на этой земле до их прибытия. Эти люди, как говорят, пришли несколькими волнами из страны нупе и Судана» (Egharevba 1960: 1; также см. Egharevba 1956a: 1).

В другой работе Эгхаревба уточняет, что первая волна мигрантов пришла из Судана через районы нынешнего расселения нупе в VII веке н. э., а появление мигрантов

[25]

второй волны, пришедших из Египта через Сахару и священный и для бини йорубский город Иле-Ифе (на языке бини - «Ухе»), он датирует началом VIII века [(Egharevba  1965: 8-9); также см.: (Ebohon 1972: 1)]. Но уже вскоре Эгхаревба решительно склоняется к другому варианту этногенетического мифа и пишет в связи с этим: «известно, что бини пришли на эту землю тремя волнами, а не двумя, как предполагалось ранее…» Теперь он утверждает, что первая волна мигрантов пришла в современный Биниленд из страны нупе (при этом Эгхаревба никак не датирует эту волну), вторая - из Судана опять же через земли нупе в VII веке н. э. и, наконец, мигранты последней волны, опять-таки не датируемой, если верить Эгхаревбе, достигли нынешних мест расселения бини, проделав путь из Египта через Сахару и Ифе. Спустя некоторое время мигранты разных волн перемешались, образовав единый этнос бини (Egharevba 1966: 7-9).

Одна из версий устной традиции утверждает, что уже в додинастический период у бини появились «иву» - татуировки на теле, характерные именно для них. Это можно было бы рассматривать как свидетельство формирования у бини единого этнического самосознания в столь ранние времена, но существуют другие варианты устной традиции, относящие появление иву к середине XV или к концу XVI века, и исследователи склоняются к последней дате [см.: (Tremearne 1911; Aisien 1986: 11-18)].

Эгхаревба казалась ясной и причина тех миграций: он не сомневался, что этот процесс был «одной из тех миграций, обычных для многих племен, искавших более плодородную землю и более безопасный путь отступления под натиском мусульман около 600 г. н.э.» [(Egharevba 1969a: Preface); также см.: (Egharevba 1964: 6)]. Однако современный бенинский хронист, принц Э.Б. Эвека, фактически признавая «египетский» вариант этногенетического мифа наиболее широко распространенным среди самих бини, тем не менее, считает вопрос об их происхождении открытым, поскольку, справедливо подчеркивает он, нет реальных доказательств исхода из Египта (Eweka, E.B. 1992: 1-2). Э.Б. Эвека допускает, что никаких значительных миграций не было вовсе, а бини могли быть частью автохтонного населения региона, будучи генетически связанными с людьми культуры Нок (Eweka, E.B. 1989: 9-10). Культура же эта развивалась к северо-востоку от Бенина, в саванном районе севернее места слияния Нигера и его главного притока Бенуэ и датируется в диапазоне от 925/918 -

[26]

70 г. до н. э. - 200 + 50 гг. н.э. (Fagan 1978: 330-331; Уиллетт 1982: 12). По мнению как археологов, так и проводивших радиоуглеродный анализ древнейших находок геологов, такая широкая датировка означает, что культура Нок зародилась примерно в середине I тысячелетия до н.э. и существовала как минимум до 200 года н.э., а возможно, и до несколько более позднего исторического момента (Bond 1956; Fagg, B.E.B. 1959: 292).

Применение лингвистического метода глоттохронологии показало, что разделение единой общности ква на непосредственных предков ныне составляющих эту группу народов с их языками, включая протоэдо и протойоруба, произошло около 2-3 тысяч лет назад или даже еще раньше, в III - I тыс. до н.э. (Armstrong 1962; Bradbury 1964: 150; Darling 1984: I, 63; Smith, R.S. 1988: 11). Тем не менее, часть этногенетических мифов йоруба - те из них, которые повествуют о миграциях этого народа под предводительством Одудува, имеет много общего с излагаемыми Эгхаревбой мифами бини. Это обстоятельство, с учетом генетического родства двух этносов и присутствия Одудува также среди легендарных персонажей истории бенинцев, дает возможность за счет мифов йоруба расширить диапазон источников и существенно повысить шансы на разрешение проблемы происхождения и истории расселения бини.

В общем и целом, подобные мифы связывают происхождение йоруба и их появление в Западной Африке с теми же географическим районом и историческими событиями, что и этногенетические мифы бини [см.: (Stanley & Olaniyan 1982: 1-26)]. Изучая мифологию йоруба, Тэлбот заключил, что они пришли из Египта, возможно, в начале II тысячелетия до н. э., будучи вынуждены покинуть родину в ходе Нубийских войн XIX века до н.э. или Гиксосского нашествия (Talbot: I, 276; II, 2). Сэмьюэл Джонсон, чье изложение мифа - наиболее известное и авторитетное, также утверждал, что йоруба переселились из Верхнего Египта или Нубии. Следуя услышанному от султана хаусанского эмирата Сокото Белло повествованию [см. (Hodgkin 1975: 78-79)], Джонсон писал, что предводитель тех мигрантов, Ламуруду и завоеватель Египта финикиец Нимрод - одно лицо. Люди же, пришедшие с ним в современный Йорубаленд, прежде участвовали в его военных походах и достигли Аравии, откуда были высланы за

[27]

преданность своей вере - язычеству или, более вероятно, некой ветви восточного христианства (Johnson, S. 1921: 7-8).

Более активно, чем кто бы то ни было, египетскую версию поддерживал и разрабатывал Сабури Биобаку, историк-йоруба старшего поколения. Прародиной своего народа он считал Верхний Египет и выдвигал идею о двух волнах миграций оттуда в Западную Африку: около 600 года н.э. (очевидно, ее историк связывал с именем Ламуруду/Нимрода) и примерно 400 лет спустя. Миграционная волна, накатившая около 1000 года, по Биобаку, была вызвана распространением ислама. Именно эта историческая коллизия, согласно ученому, и нашла отражение в мифе о миграции под водительством Одудува. Переправившись через Нигер в его среднем течении - в стране нупе, йоруба двинулись в юго-западном направлении, проникли в зону лесов и, основав Иле-Ифе, поселились там (Biobaku 1955b; 1958: 24-25).

Стоит обратить внимание на то, что время первой волны миграций йоруба по Биобаку совпадает с датировкой последнего миграционного потока бини в окончательной концепции Эгхаревба: около 600 года н. э. Но если бенинец связывает с давлением мусульман именно это переселение, то йорубский историк рассматривает его как фактор, обусловивший вторую волну миграций своего народа - под предводительством Одудува на грани I и II тысячелетий.

Конечно, нет особого смысла детально пояснять, почему, если хотя бы кто-то из двух выдающихся африканцев в данном вопросе прав, то это, в любом случае, не Эгхаревба. Ислам только появился в начале VII в. н.э. в Аравии, хотя Египет и в особенности Эфиопия сыграли основную роль в распространении тех идей, утверждение которых в итоге и создало почву для возникновения этой мировой религии. Но ведущее положение в собственно исламской цивилизации Египет занял не ранее IX-Х веков. На грани тысячелетий ислам (в форме хариджизма и суннизма) с купеческими караванами проложил себе путь в Западный и Центральный Судан. В Х и середине ХI веков новая религия была принята некоторыми правителями тех стран этого региона, которые находились в зависимости от могущественных христианских (Аксум, Нубия) или языческих (Гана, Загава) держав. Важнейшее же событие того периода – джихад Альморавидов - привело к образованию политического, религиозного и идеологического союза исламизированных народов Сахары, Западного Судана, Магриба и Испа-

[28]

нии. Его создание и укрепление способствовали дезинтеграции христианских и языческих политий, сдерживавших процесс проникновения ислама в глубь африканского континента (Кобищанов 1987: 14-40). Таким образом, в действительности, ислам мог оказывать косвенное воздействие на ход истории районов, достаточно отдаленных от ареала его непосредственного распространения, только начиная с первых веков II тысячелетия, но никак не ранее. К эдоязычным же народам ислам на самом деле проник только во второй половине XIX в. в ходе завоеваний мусульман нупе (Bradbury 1957: 64, 101, 113; Balogun 1969: 23).

Видение проблемы происхождения йоруба Биобаку и даже С. Джонсоном разделяется некоторыми исследователями [см., например, (Lucas 1948; Davidson 1959: 141-143; Кочакова 1968: 4-9; Crowder 1978: 38; Falolaetal. 1989: 57-58)]. Но ситуация отнюдь не столь проста. Гораздо больше ученых не видит в этногенетических мифах йоруба ни грана исторической правды и подвергает критике, порой весьма жесткой, Биобаку и других своих оппонентов [см., в частности, (Beier 1955: 17-20; Wescott 1956; Ademakinwa 1958-1960: I, 37-38; Law 1973c: 30-32; Smith, R.S. 1973: 226; 1988: 9-10; Agiri 1975: 160-161; Obayemi 1976: 200, 213; Бейлис 1977: 82; Kochakova 1978: 496; Кочакова 1986в: 31-32, 177-181; 1988: 105; Atanda 1980: 1-8; Aderibigbe 1983: 13-15; Дешан 1984: 233; Boahenetal. 1986: 63; Chazan & Abitbol 1988: 31-58; Oguagha 1990: 12; Apter 1992: 15-17)]. Более того, миф, связывающий миграцию под предводительством Одудува с исходом из Египта, некоторым из них представляется поздним, маргинальным в йорубских сознании и культуре и даже сфабрикованным в политических целях в империи Ойо в XVIII-XIX веках (Connah 1969b: 47-48; Aimiuwu 1971: 85; Дешан 1984: 233; Fabunmi 1985: 22-23; Кочакова 1986в: 179; Laitin 1986: 224, f. 4).

Тем не менее, легенда о верхнеегипетских предках народов ква заслуживает рассмотрения [см.: (Bondarenko & Roese 1999: 542-543, 547-549)], поскольку некоторые элементы культуры бини, главным образом, культуры элитарной, связанные с ритуалом, культом и искусством, как кажется, произошли из Северо-Восточной Африки: Египта первых вв. н.э., а также тесно связанных с ним Нубии и Мероэ. Так, баран, служивший общим животным символом титулованным вождям Бенина (а также Иг-

[29]

бо-Укву и политий йоруба), может рассматриваться как трансформация египетского божества Амона. Канон изображения ибиса, одного из символов верховного правителя, также имеет параллели в искусстве Египта. Бенинская арфа по своей конструкции напоминает мероитскую. Ту же форму, что и в Бенине имел крест - знак отличия и высокого статуса - в Нубии и Мероэ. Некоторые значки на бенинских резных бивнях могут вызвать ассоциации со знаками древнеегипетской и мероитской письменности.

Однако подобные примеры не должны априори восприниматься как свидетельство миграций. С древности культурные связи охватывали весь континент и даже выходили за его пределы, хотя их история и по сей день остается в целом весьма слабо изученной. Некоторые отдельные элементы культуры, вне всякого сомнения, были в состоянии проделать путь с северо-востока в лесную зону Верхней Гвинеи, передаваясь по цепочке народами Северо-Восточной, Центральной и Западной Африки в течение более или менее длительного периода времени. Подобные элементы культуры, немногочисленные и разрозненные, прослеживаются не только в Египте, Нубии и Мероэ, с одной стороны, и у бини, йоруба и родственных им народов, с другой. Они также наличествуют в культурах этносов, расселенных между Северо-Восточной Африкой и Верхней Гвинеей, особенно западносуданских (например, сонгай, джукун, хауса). Встречаются такие элементы и у народов, занимающих территорию еще дальше на запад континента, таких как акан, бауле и др. Наконец, они известны и вовсе за пределами Африки (Lawal 1975; McCall 1975; Дешан 1984: 231-232; Берзина 1992: 157-158; 161162).

В противоположность ученым первой половины ХХ века - приверженцам так называемой «хамитской теории», современные африканисты разрабатывают более реалистические концепции проникновения элементов культуры из Северо-Восточной Африки в лесную зону на западе континента. Они постулируют их постепенный «дрейф» в процессе диалога культур, но не мгновенное и единовременное появление в регионе вместе с некими пришельцами из Египта, Нубии или же Мероэ [см., например, (Schuz 1969; Дешан 1984: 231-232; Берзина 1992: 144-154, 157-158, 161-162)].

То же самое можно сказать и о современных трактовках проблемы появления в верхне-гвинейских лесах металлургического производства, если оно не возникло там автохтонно и в самом деле имело мероитское, а не, как нередко предполагается, севе-

[30]

роафриканское происхождение [ср., например, (Shinnie 1967; Берзина 1977: 49; 1992: 135-142; Кларк 1977: 204; Kense 1983: 15-29, 57-58, 79-109, 159-161; Ofonagoro 1984: 26-28) и (Mauny 1952; Fagan 1978: 331-333; Уиллетт 1982: 14; Omokhodion 1986a: 61-62; 1986b: 10)].

И точно так же могла распространиться (и распространилась среди многих народов Верхней Гвинеи) история о Ламуруду/Нимроде [подробно см. (Bondarenko & Roese 1999: 547)]. В дальнейшем стало престижно возводить происхождение к нему и его спутникам как к первопоселенцам, и вся легенда обрела особый статус в фольклорно-мифологическом корпусе этих народов, начала играть важную роль в их культуре в широком смысле слова.

Аналогичный пример подобного рода являет собой широко распространенное в Верхней Гвинее, в том числе у бини и йоруба, а особенно - в Западном Судане этногенетическое предание о Кисра, также рисуемом великим правителем, якобы во времена пророка Мухаммеда бежавшим из Египта (варианты: из Аравии, из Судана) со своими сподвижниками [см., например: (Matthews 1950; Jeffreys 1951; Sölken 1954: 897-903; Anonymous 1955b: 5-7; Biobaku 1958: 24-25; Stevens 1975; Ugowe 1997: 3; Bondarenko & Roese 1999: 548)].

При этом вполне возможно найти такое объяснение факту престижности, связанности с высшими слоями общества элементов культуры, впервые появившихся в Северо-Восточной Африке, которое не предполагает какого-либо вторжения чужеземцев и покорения ими местного населения (как то некогда постулировалось адептами «хамитской теории»). Речь идет о концепции проникновения инноваций в культуру этноса С.А. Арутюнова, утверждающей, что ценности других культур, как правило, сначала усваиваются именно верхами общества в качестве ценностей престижных и лишь затем могут «спуститься» на общенародный уровень (Арутюнов 1973; 1989: 186-199).

Особенно важно для изучения прошлого и бини, и йоруба то, что данные лингвистики и археологии указывают на их присутствие в Западной Африке в течение гораздо более длительного периода, нежели приписываемый мифами, а точнее, позитивно интерпретирующими их учеными.

[31]

Отмечая, что «… считается, что родственность (языков группы эдо. - Д.Б.) ряду языков, включая игбо и йоруба, обусловлена общим протоязыком, носители которого проживали где-то неподалеку от места слияния Нигера и Бенуэ примерно 3–6 тысяч лет назад», Дарлинг продолжает: «Расщепление на протойоруба, протоэдо и протоигбо, вероятно, произошло вследствие восточных и западных миграций в зоне саванн и проникновения в расположенные к югу леса и покрытые лесами заболоченные земли, по крайней мере, 2–3 тысячи лет назад предков современных южных эдо…» (Darling 1984: I, 63).

Данные лингвистики свидетельствуют о примерно том же времени проникновения в лесную зону и предков йоруба (Agiri 1975: 162-163). Аналогичного взгляда придерживаются М. Юнгвирт, А. Обайеми и Р.С. Смит, П.А. Огуагха (Jungwirth 1968a: 102; Obayemi 1976: 200-201, 255; Smith, R.S. 1988: 156; Oguagha 1990: 11). В частности, Юнгвирт пишет: «Эдо столь же родственны йоруба, сколь йоруба родственны итсекири и игала. Интересно, что игала… родственны идома. Эта языковая связь, с учетом схожих отношений между идома и джукун, проливает новый свет на мифы о миграциях бини. Также проясняется область междуречья Нигера и Бенуэ, как район, откуда они пришли» (Jungwirth 1968a: 102). Позицию Юнгвирт по вопросу об исходном пункте миграций в лесную зону предков народов ква, также обосновывая ее данными лингвистики, разделил Р.Н. Хендерсон (Henderson 1972: 38-39).

В связи с лингвистическим обоснованием происхождения бини (и йоруба) из области междуречья Нигера и Бенуэ, следует также отметить, что языки ква особенно близки к языкам группы бенуэ-конго. Они гораздо ближе к джукун и другим бенуэ-конголезским языкам, чем к языкам любой другой группы нигеро-конголезской семьи [см.: (Порхомовский 1982: 239, 242-243, 244-246)].

Представляется, что предки бини были вынуждены покинуть историческую родину вследствие изменений климата в Северной и Западной Африке, начавшихся еще в VII тыс. до н.э. и приведших к постепенному сокращению территории саванны как с севера (причина  расширение пределов пустыни Сахары), так и с юга, где на саванну наступал тропический лес (Omokhodion 1986a: 3-4). В результате саванна оказалась не в состоянии и далее обеспечивать существование прежнего по численности населения (а населения, в действительности имевшего тенденцию к демографическому

[32]

росту, - тем более). И это вынуждало те или иные его группы со временем мигрировать в иную природно-климатическую нишу - в тропический лес.

Авторы «Нигерийской истории и культуры» уверены: то, что лингвистическая группа ква, включающая языки эдо, йоруба, игбо, игала, идома, нупе, «… указывает, что предки носителей этих языков отделились от того же изначального ствола. … Более того, на основе лингвистических данных можно прийти к заключению, что возникновение этих близкородственных этнических групп произошло в районах, занимаемых ими ныне, или недалеко оттуда» (Olaniyan 1985: 17). Ту же мысль высказывал, например, и Р.Дж. Армстронг (Armstrong 1964: 127-128). «Культуры бини, ибо и йоруба, какими мы знаем их сегодня, конечно, – результат долгого процесса развития на территории современной Нигерии», - пришел к заключению Брэдбери (Bradbury 1964: 150).

Но Нигерия, как известно, - обширная страна, и наряду с мнением о миграции бини и йоруба из северо-восточной части современного государства существуют также концепции северо-западного, хотя опять-таки нигерийского, происхождения этих народов (Bascom 1969: 8-9; Alagoaetal. 1988: 91). Однако анализ археологических материалов заставляет сделать выбор в пользу гипотезы о северо-восточном - в области слияния Нигера и Бенуэ - происхождении народов группы ква. Что касается непосредственно эдоязычных народов, то Б.У. Эс’Анда уверенно утверждает: «Археологические свидетельства, имеющиеся на данный момент, противоречат традиции, утверждающей, что эдо пришли из Египта через Судан и Ифе. Скорее, они в целом соответствуют лингвистическим данным, предполагающим, что эдо занимают свою нынешнюю территорию в течение почти четырех тысяч лет» (Es’Andah 1976: 12).

В пользу вывода о движении предков народов ква с востока на запад говорят и результаты исторической интерпретации данных лингвистики. Так, выясняется, что этнические группы, говорящие на юго-восточных и центральных диалектах языка йоруба, - более древние насельники занимаемых ими ныне земель, нежели носители северо-западных диалектов (Adetugbo 1973: 192-193; Smith, R.S. 1988: 156). (Кстати, ифцы говорят на одном из более древних, центральных диалектов языка йоруба).

[33]

Алан Ф.Ч. Райдер допускает существования в прошлом, помимо мощных основных волн, не столь значительных, второстепенных (и в силу этого не сохранившихся в исторической памяти африканцев) передвижений населения между саванной и лесной зонами в обоих направлениях (Ryder 1985: 372-373). Такое предположение не выглядит неправдоподобным: хотя общества лесной зоны в целом, несомненно,  вплоть до пришествия европейцев эволюционировали, избегая какого-либо сильного внешнего воздействия, граница между лесом и саванной в то же время не была и «китайской стеной». В данном случае важно то, что, в любом случае, народы группы ква проживают в поясе лесов много дольше, чем сообщается устной традицией.

Этот вывод также подтверждают данные археологии. В частности, нигерийский ученый Омотошо Элуеми, отрицая историчность мифа о приходе йоруба с Одудува из отдаленной восточной страны в конце I тысячелетия н.э., отмечает, что «археологическое изучение Оке-Ора (одного из семи холмов Ифе) показывает, что Оке-Ора, возможно,  было местом происхождения, откуда Одудува спустился в расположенный в чашеобразной долине древний город Иле-Ифе. С археологической точки зрения, Оке-Ора был поселением позднекаменного века, занятого людьми, которые некогда жили вокруг Иле-Ифе, прежде чем узнали металл» (Eluyemi 1990: 80; также см. Obayemi 1976: 213). Но даже если Одудува и был чужестранцем, гораздо более вероятно, что, как предполагают Ф. Уиллетт, Р.С. Смит и Р. Ло, пришел он в Иле-Ифе из гораздо менее удаленных от него, нежели Ближний Восток, саванных районов Нупеленда или Боргу, т.е. опять же из междуречья Нигера и Бенуэ (Willett 1971: 357-358; Smith, R.S. 1973: 226; Law 1977: 28-29).

Кроме того, многие авторитетные специалисты склоняются к признанию преемственности тесно связанной с бенинской древнейшей йорубской культуры Ифе откультуры Нок [см., например: (Fagg, B.E.B. 1959; 1962; Fagg, W.B. 1963; 1970a; Willett 1967: 110-121, 125-127; 1970: 322-324; 1971: 354-358; 1977: 72-76; Уиллетт 1982: 11-21; Кощевская 1968: 5, 10-12, 22; Мириманов 1973: 264-270; 1982: 70-72; 1985: 187-189; 1986а: 50-55; Fagan 1978: 338; Stanley & Olaniyan 1982: 107-111)]. Если такая преемственность действительно существовала, получается, что предки народов группы ква населяли саванное междуречье Нигера и Бенуэ в течение достаточно долгого времени, во всяком случае, уже в I тысячелетии до н. э. И, что еще важнее, выходит, что к

[34]

концу первой половины I тысячелетия н. э. ква не были недавними насельниками лесной зоны, в которой расположен Ифе. Ведь наиболее ранние находки в этом городе относятся к VI веку н. э. (Connah 1969b: 53; Willett 1969; 1971: 323; 1973: 130, 137; 1977: 269). Таким  образом, вероятно, культура Нок, ее местонахождение и время существования предоставляют дополнительные аргументы в пользу гипотезы о приходе ква в верхне-гвинейские леса из саванн междуречья Нигера и Бенуэ три тысячи лет назад.

Особую же ценность представляют свидетельства о появлении в регионе земледелия и металлургии. При этом зарождение первого, в принципе, должно предшествовать возникновению второго: антропологами и археологами давно принято считать, что искусство плавки железа - достояние обществ с уже начавшей формироваться производящей экономикой. Переход же от охоты и собирательства к земледелию, в свою очередь, вероятно, осуществляется после нескольких веков освоения неким обществом занимаемой им территории. Дело в том, что земледельцы, в силу специфики их экономической системы и общего характера культуры, как правило, не проявляют склонности к миграциям на дальние расстояния, особенно за пределы «родной» экологической ниши. Как писал Армстронг, причем как раз об обществах рассматриваемого региона, «Западноафриканские земледельческие общества тяготеют к локальности в силу особенностей своей культуры. Они очень мало перемещаются, а когда все же мигрируют, не уходят далеко» (Armstrong 1964: 128).

Но предки народов ква, включая протобини, не были первыми, кто поселился в лесном поясе Верхнегвинейского побережья: самые ранние в регионе свидетельства присутствия человека относятся к X тысячелетию до н. э. (9250+200 г. до н. э. по результатам радиоуглеродного анализа). Обнаружены они были в местечке Иво Элеру в населенном ныне йоруба районе Экити, в полусотне километров от границы с зоной саванн (Shaw 1965; 1969: 191; 1984: 153; Уиллетт 1982: 8; Ajayi & Crowder 1985: maptoch. 10; Omokhodion 1986b: 5-6). Следы существования предшественников современных народов лесной зоны были обнаружены во многих местах. В исторической памяти этих народов также - в более или менее завуалированном виде - хранятся сообщения о подлинных первопоселенцах области тропических лесов [(Olaniyan 1985: 35-36); подробнее см. в гл. 3]. Возможно, им было известно ручное земледелие уже ко времени расселения в лесной зоне предков народов ква [свидетельство чему - устойчивый,

[35]

постоянный характер их поселений (Esan 1960: 75; Agiri 1975: 166)]. Общество же первопоселенцев лесной зоны Верхней Гвинеи было простым [т.е. крупнейшей социально-политической единицей являлась локальная община (Bondarenko & Roese 1998a)].

В Бенине народ, населявший страну до бини, именуют «эфа». О них, в частности, неоднократно упоминается в записях устной исторической традиции бини, сделанных европейцами в начале ХХ в, а также в научных публикациях того же периода [(Dennett 1903-1904; 1906: 174; Read 1904; Struck 1923: 130; Talbot 1926: I, 153; MacraeSimpson 1936: III, 10); подробно см.: (Bondarenko & Roese 1998a: 19-21)]. Но и на сегодняшний день ученым известно об эфа крайне мало, и едва ли есть надежда на значительное увеличение объема знаний без проведения новых археологических раскопок.

Однако и имеющихся сведений достаточно, чтобы прийти к некоторым немаловажным для реконструкции истории бини выводам [подробно см.: (Bondarenko & Roese 1998a)].

В ходе не особенно дальних миграций внутри лесной зоны во второй половине I тысячелетия н.э. бини, очевидно, силой подчинили себе автохтонное население - эфа, превратив этнокультурные различия между собой и ими также в социально-политические: эфа заняли нижние ступени социальной лестницы [хотя их представители и получили в дальнейшем несколько достаточно важных жреческих титулов, значимых и политически [см.: (Eweka, E.B. 1992: 74; Bondarenko & Roese 1998a: 24-25), а также гл. 2 данной работы], а бини - верхние. Затем, отчасти благодаря смешанным бракам, но главным образом оказывая культурное воздействие вследствие престижного характера культуры элиты, бини ассимилировали эфа.

Последние прекратили существование как особый этнос - носитель уникальной культуры, однако их потомки до некоторой степени сохранили присущий эфа  физико-антропологический облик (более темный цвет кожи, коренастая фигура и т. д.) вплоть до наших дней. До того же, с момента расселения ква в лесной зоне, бини и эфа, по всей видимости, жили чересполосно, что могло ускорить процесс ассимиляции эфа.

Таким образом, бини расселились в зоне леса, будучи еще охотниками и собирателями, и им, безусловно, потребовалось время на всестороннюю адаптацию в новой

[36]

экологической нише, в итоге приведшую их социальные образования к не только экономической, но и соответствующей социокультурной и политической трансформации (Bondarenko & Roese 1999: 543-547). Та же эволюция поселений, что и у йоруба, в ходе которой, в частности, города вырастали из населенных пунктов, некогда начинавших свое существование в качестве охотничьих лагерей (Mitchel 1961: 283), несомненно, была присуща и бини. Вполне вероятно, что именно память о перемещениях бини в пределах зоны леса до их перехода к земледелию, преобразованная и искаженная мифологизированным общественным сознанием, сохранилась в приведенном выше фрагменте записи устной традиции о группе охотников, якобы посланной из Ифе на разведку земель для основания новых поселений.

Между прочим, у йоруба есть миф с тем же самым историческим содержанием, но гораздо обширнее, детальнее разработанный и более значимый в мифологическом корпусе этноса. В частности, йоруба рассказывают, что охотник Оре жил на Земле, на острове посреди первичного Океана еще до прихода Одудува, в этом мифе - создателя земной тверди, сошедшего с небес; так он ассоциировался с появлением земледелия (Egharevba 1951c: 9; Beier 1955: 21-22; Murray & Willett 1958; Willett 1967: 123-124).

Что же касается упоминания в мифе города Ифе, то представляется весьма вероятным, что здесь имеет место либо смещение временных пластов в людской памяти, либо активное воздействие мифологического сознания на способ сохранения памяти о событиях этнической истории и ее передачи из поколения в поколение. В первом случае может оказаться прав Ф. Игбафе, который, разбирая вопрос о восточном происхождении бини и их остановке в Ифе на пути к местам современного расселения, предположил, что «... традиция о восточном происхождении – всего лишь расширение той, которая выводит нынешнюю правящую династию Бенина из Ифе» (Igbafe 1975: 2).

Если же рассматривать вторую возможность, то, прежде всего, ясно, что во времена миграций ква, охотников и собирателей (что и нашло отражение в повествовании об охотниках, первыми покинувших Ифе в поисках новых земель), в действительности города Ифе еще не существовало. Едва ли он возник ранее VI века н. э. (Willett 1977: 269). Но это противоречие легко объяснить, если вспомнить, что для бини (и

[37]

йоруба) Ифе - священное место сотворения мира и появления первых людей. Совершенно естественно, что мифо-ритуальное архаическое сознание бини просто не могло не найти для Ифе места в истории их появления на территории будущего Бенина. Если понимать под «миграцией с востока» приход людей из области саванн задолго до наступления н. э., а не из Египта во второй половине I тысячелетия н. э., то именно вторая версия выглядит гораздо более предпочтительной.

На территории Бенина земледелие было известно уже к I веку до н. э. (Shaw 1978: 68), на несколько веков позже, нежели в районе Ифе (Ozanne 1969: 32), поскольку последний находится гораздо ближе к пограничью леса и саванны, где и были доместицированы основные земледельческие культуры ареала - ямс (Dioscoreaspp.) и масличная пальма (Elaeisguineensis) (Гаррисон Черч 1959: 110; Posnanski 1969: 106; Shaw 1972: 159-160, 163; Coursey 1980: 85; Шнирельман 1989: 234). Преимущественно земледельческим же район расселения бини стал в течение первой половины I тысячелетия н. э. (Ryder 1985: 371; Connah 1987: 140-141), хотя охота и собирательство играли довольно значительную роль в системе жизнеобеспечения бини еще целое тысячелетие (Morgan 1959: 52; Roese & Rees 1994); в отличие от скотоводства (разведения коз, овец, свиней, домашней птицы), изначально бывшего для большинства жителей страны исключительно вспомогательным видом хозяйственной деятельности; также скот использовался в ритуальных целях (Bradbury 1957: 25).

Относительная же быстрота протекания у бини процесса становления земледелия, по всей видимости, связана в первую очередь со следующей глобальной особенностью «неолитической революции»: «переход к возделыванию клубнеплодов (т. е., в частности, и ямса. - Д. Б.), требовавших меньшей заботы и меньше регулярного труда, являлся для населения с присваивающим хозяйством более легким, чем переход... к возделыванию культурных злаков» (Шнирельман 1982: 37); не случайно по мнению многих ученых начало культивации клубне- (а также корнеплодов) исторически предшествовало появлению злакового земледелия [см.: (Власов 1997; 1999)]. В дальнейшем, с освоением бини искусства металлургии утверждению и развитию земледелия у них, бесспорно, способствовало также то, что «и сегодня основным средством расчистки леса под пашню является его выжигание. Поэтому населению железного

[38]

века при его расчистке не приходилось сталкиваться с особыми трудностями» (Уиллетт 1982: 17).

В то же время Конна выдвинул предположение о том, что многочисленные полированные каменные топоры (кельты), именуемые бини «угхаван» или «ава», могут свидетельствовать о ранних шагах подсечного земледелия в Бенине (Connah 1964: 13; 1975: 112). Его поддержали Петер Рёзе и Алун Рис (Roese & Rees 1994: 541542). В обще-западноафриканском контексте аналогично трактует появление таких топоров Дж.Д. Кларк (Кларк 1977: 191). Однако, как совершенно справедливо отмечает Т. Шоу, «в настоящее время это остается догадкой» [(Shaw 1984: 153); также см.: (Omokhodion 1986b: 8)]. Прежде всего, следует помнить о ритуальном характере кельтов (Talbot 1926: II, 341): ни на одном из обнаруженных в Бенине каменных топоров нет следов их использования в качестве орудий труда. Именно как ритуальные предметы кельты хорошо известны во многих частях архаического мира. Б.И. Шаревская, возможно, обоснованно связывает распространенность кельтов у бини с фетишистскими верованиями (Шаревская 1964: 150). Таким образом, даже если более поздние железные топоры и в самом деле демонстрируют преемственность от своих каменных прототипов, последние [кстати, вполне вероятно, изготавливавшиеся в сугубо ритуальных целях после внедрения орудий из железа (Уиллетт 1982: 15)] едва ли могут помочь в определении времени перехода бини к земледелию.

Наконец, замечание, последнее по порядку, но не по значению: не является само собой разумеющимся, что изготовителями кельтов были сами бини (например, каменные топоры могли попасть к ним от соседей йоруба [см.: (Bondarenko & Roese 1998a: 20; 1999: 546)], т.к. кельты известны и в исторически йорубских районах современных городов Илеша, Ибадан и, что особенно важно, Ифе (Kostick et al. 1959: 124; Уиллетт 1982: 15), а также в некоторых областях современной Северной Нигерии, где они использовались в ритуальных целях еще в начале ХХ в. (Joyce 1903: 178). Также кельты могли достаться бини «в наследство» от первопоселенцев лесной зоны или же быть принесены еще протоква - предками и бини, и йоруба: полированные каменные топоры обнаружены в верхних слоях Иво Элеру (IV тыс. до н.э.) и насаванном плато Центральной Нигерии (Fagg, B.E.B. 1956; Уиллетт 1982: 8, 13; Shaw 1984: 153).

[39]

Время появления искусства металлургии (неважно, автохтонно или в результате заимствования) знаменует окончательный переход общества к земледелию как главному элементу своей системы жизнеобеспечения и, следовательно, может служить дополнительным аргументом при датировке момента окончания длительного периода, в течение которого производящее хозяйство оттесняло на задний план различные формы хозяйства присваивающего. Время начала этого процесса отстоит от момента внедрения металлургии на несколько веков; к еще более ранней эпохе, соответственно, следует относить миграции охотников и собирателей  будущих земледельцев в новые области расселения.

Нок всецело является культурой железного века (Кларк 1977: 205-206; Уиллетт 1982: 11). Если ее населением действительно были предки йоруба, а следовательно, и бини, то нокцы могли представлять собой ту часть этого слитного прото-этнического образования, которая не мигрировала в пояс лесов. Оставшись в саванне, создатели культуры Нок перешли сначала к земледелию, а затем и к металлообработке раньше протойоруба и протобини. В лесной же полосе железо известно примерно с V века н. э. (Ryder 1985: 371). Непосредственно же на территории Бенина оно, вероятно, также находило применение с первой половины I тысячелетия н. э. (Connah 1972: 37). Древнейшие памятники культуры железного века - Ифе, - как упоминалось, относятся к VI веку н.э. Первое поселение железного века, раскопанное на землях Бенина, существовало в VII-IX веках, хотя в принципе железо появилось в этих краях еще на переломе эр (Darling 1984: II, 302), что представляется логичным в контексте сказанного выше. [Использование же бини меди, по некоторым данным, началось только в IX-XI веках (Ryder 1985: 378, f. 11), и вопрос об источниках ее поступления в Биниленд до сих пор остается открытым].

Итак, предки бини пришли в места своего нынешнего расселения из пояса саванн, вероятнее всего,  из междуречья Нигера и Бенуэ (современная Центральная Нигерия). После примерно трех тысяч лет существования в саванне они начали проникать в лесную зону в III-II тысячелетиях до н.э. и окончательно переселились в нее в I тысячелетии до н. э., все еще будучи охотниками и собирателями. Также можно допустить, что часть предков йоруба и бини не последовала за этими группами, а осталась в саванне.

И они вполне могли стать создателями уже земледельческой культуры Нок I тысячелетия до

[40]

н. э. - первых веков н. э. В лесу же переход к ручному (подсечно-огневому переложному) земледелию осуществился позже, в конце I тысячелетия до н. э. - первой половине I тысячелетия н. э.

Этот процесс сопровождался формированием устойчивых хозяйственных традиций, представляющих собой условие и форму существования культуры аграрного социума (Кузнецов 1991): приемов обработки земли, ухода за посевами, сбора урожая и т. д. [см., например: (Egharevba 1949a: 67-70; Bradbury 1957: 23-25)]. В социально-политической сфере радикальное изменение типа экономики ознаменовалось образованием земледельческих общин (ийя) с их институтами управления. В середине I тысячелетия н. э. на базе развитого ручного земледелия и металлургии у бини созрели условия для дальнейшей политической централизации и концентрации власти (Es’Andah 1976: 12-13; Bondarenko & Roese 1998b; 1999: 545-546).

[41]

Цитируется по изд.: Бондаренко Д.М. Доимперский Бенин. Формирование и эволюция системы социально-политических институтов. М., 2001, с. 25-41.