Гербачевский В. Какие они, эскимосы?

Пароход нагружен до предела. Он идет на север, покачиваясь на небольшой мертвой зыби.

Внутри его, около огнедышащих топок, кидают и кидают лопатами уголь кочегары. Тела их блестят от пота, лица покрыты угольной пылью. Им жарко. То один кочегар, то другой хватает широкий медный чайник с водой. Кочегарам кажется, что жарко везде, что на всем белом свете нет уголка, где сохранилась бы прохлада.

Но на палубе «Ставрополя» люди мерзнут. Они постоят немного у борта и торопятся в теплые каюты.

На небе ни одного просвета. Капитан хмурится: облака закрывают солнце, мешают астрономическим наблюдениям. Холодная морская вода, холодный ветер, мутное небо и серая волна... Льдов пока нет.

Ушаков неторопливо обходит пароход. После многих дней напряженных сборов он отдыхает. Но отдыхает только тело, не голова. В ней — словно рой снежинок — кружатся вопросы, один важнее другого.

Где выбрать место для поселения, на каком берегу?

Как лучше наладить жизнь шестидесяти человек?

Удастся ли запастись мясом до зимы?

И самое главное: какие они, эскимосы? Если он не поймет их, если они не поверят ему, — ничего не получится из переселения на остров. Правда, еще надо добраться до этого острова. Вся надежда на Миловзорова.

В рубке матрос, поглядывая на компас, медленно перебирает ручки большого рулевого колеса. Павел Григорьевич Миловзоров, увидев Ушакова, на секунду отрывается от вычислений и снова склоняется над картой. Она покрыта его карандашными пометками. Каждый час приносят в рубку данные о глубинах и температуре воды. Капитан тихонько напевает в усы. Видимо, все идет как надо.

— Откуда мы все-таки будем подходить к острову? — спрашивает у него Ушаков.

— Все зависит ото льдов,— отвечает Миловзоров. — Как они прикажут. А льды...

Капитан почему-то внимательно смотрит на небо.

— Видите? Утки летят. На запад.

— Пусть себе летят,— усмехается Ушаков. Он понимает, что капитан неспроста заговорил о птицах.

— Это хорошо, Георгий Алексеевич, что они летят.

[36]

Утки нас уму-разуму учат. Подсказывают обстановку.

— Что же они сказали вам, эти утки? — Ушакову нравится уверенность Миловзорова, его успокаивающая рассудительность.

— Не так уж мало утки говорят. Птицы обычно добывают себе корм у плавающих льдов. И если они летят от берегов Америки, то выходит, льдов у тех берегов нет. И прямо по нашему курсу тоже нет. А вот западнее... Скорее всего, ветер прижал льды к острову Врангеля. Придется нам с ними повоевать.

Миловзоров провожает глазами большую стаю уток.

— Что поделывают ваши эскимосы, товарищ начальник острова Врангеля?

— Чаи гоняют. По-моему, это их самое любимое занятие.

— Да чем им еще тут заниматься, на пароходе? Спать да чаи гонять. Пусть отсыпаются. И вам бы надо как следует отдохнуть.

Ушаков выходит из рубки. Ветер заставляет его застегнуть куртку. С кормы доносится раздирающий душу вой. Собаки. Жуть.

Сто собак Ушаков купил в бухте Провидения, да еще собаки эскимосов... Они не дают пассажирам «Ставрополя» соскучиться. Лают, визжат, воют с раннего утра до позднего вечера. В больших деревянных клетках мычат быки, хрюкают в загончике свиньи. Не пароход, а настоящий зверинец.

И еще на палубе — гидроплан, крепко прихваченный канатами. Около него дежурит летчик Кальвица со своим механиком.

У борта стоит Иерок. Старый охотник покуривает трубку, ветер вырывает из нее искры. Иерок задумчиво смотрит в море. Там, далеко-далеко, виден фонтан кита.

— Умилен! Если бы у эскимосов был вельбот с мотором, они бы всегда добывали мясо. С мотором легко догнать и убить самого большого кита.

Мотор... Сейчас не до него — снабдить бы переселенцев самым необходимым. Грустно было смотреть на их имущество, когда они грузили его на пароход. Грязные истертые шкуры, ржавое оружие. Бедняки. У Етуи нет ружья. Кивъяна без яранги. На всех один вельбот, одна байдара, полсотни патронов да полторы упряжки собак.

— Пока поживем без мотора, Иерок. Но через несколь-

[37]

ко лет у эскимосов будет мотор. Обязательно будет. И мы поохотимся с тобой.

Иерок выбивает остатки табака из трубки. Табак с пеплом летит в холодные волны.

— Нунивагым палигвига,— говорит Иерок и ежится на ветру.— Так эскимосы называют этот месяц. Месяц сбора съедобного корня нунивака. А потом будет палигвик, месяц увядания. Зима скоро, умилек, придут метели.

Иерок сплевывает за борт и уходит с палубы.

Ушаков снова идет по пароходу. Собаки гремят цепями, заглядывают ему в глаза. Ушакову очень нравятся эти собаки — умные и трудолюбивые лайки.

— Нунивагым палйгвига,— Георгий Алексеевич с трудом выговаривает эскимосское название августа. Ему нужно быстро выучиться языку эскимосов.

Через полчаса Ушаков сидит в своей каюте, в гостях у него врач Савенко и Павлов. Вместе с Савенко он забрасывает Павлова вопросами о жизни эскимосов.

— Поживете немного с ними и сами все увидите. Потерпите.

— Я уже теперь должен многое понять,— серьезно говорит Ушаков.— Ивась, это просто необходимо.

— Хорошо,— сдается Павлов.— Я постараюсь. Расскажу, что знаю.

— Хотя бы такое... Для начала, пусть мелочь...— Ушаков откидывается на лавке.— На берегу я заходил в яранги. Видел, кипятят воду для чая. Но стоило воде закипеть, в нее брЬсали камень. Зачем?

— Эскимосы обычно не дают воде закипать. А если она вскипела — считается, хозяйка, недоглядела,— в котел бросают кусок снега или холодный камень. Вот и все!

— Ясно про чай. Теперь...

— О медицине эскимосской не забудьте,— перебивает Савенко.— Я бы даже просил начать с нее. Согласитесь, Георгий Алексеевич, это очень важно.

—           У-ух,— Павлов расстегивает ворот рубашки.— Давайте о медицине. Доктор, я вижу, сгорает от нетерпения: Я от этой эскимосской медицины здорово пострадал. Инкали, теща моя, так лечила, что меня отстранили от работы в школе.

— Ничего не понимаю,— пробормотал Савенко и снял очки. Похлопал светлыми ресницами, водрузил очки на

[38]

нос.— Какое отношение имеет ваша уважаемая теща к школе?

— Сейчас узнаете. Эскимосы, как и все смертные, болеют. Тут они ничем не отличаются от нас. А вот объясняют эти болезни, лечатся... Скажите, доктор, отчего у человека болит живот?

— Причин может быть много. Отравление например. Или язва желудка.

— Выходит, вы в медицине не разбираетесь, с точки зрения эскимосов. Если болит живот, в этом виноват злой дух Аксялъюк. А другой злой дух, Агрипа, делает так, что больно колет в боку. Еще один дух, Кийутук. специализируется на туберкулезе. Эскимосы, они этому верят, болеют по двум причинам: либо прицепился злой дух, либо наслал болезнь шаман.

— Черт с ними, с духами и шаманами. Лечатся, лечатся-то они как?

— Одно очень крепко связано с другим. Раз болезнь наслал шаман, значит, и изгнать ее может только шаман. Надо идти к нему. А с духами поступают иначе. От алых духов защищает «наюгиста» и «агат».

Павлов оглядел каюту Ушакова взял со стола коробочку из кости.

— Вот «наюгиста». Обычно это старая вещь. Какая-то поделка из кости, бусы, наконечник отслужившего гарпуна. Как только они превращаются в «наюгиста», сразу же начинают защищать человека от злых духов и насылаемых ими болезней. За это «наюгиста» обмазывают жиром и кровью убитого зверя.

— Удивительно,— развел руками Савенко.— Мистика, средневековье. Я, право, не уверен, смогу ли конкурировать с такими наюг... наюга... наюгистами. А если кого-то вылечу, неужели меня тоже обмажут кровью и жиром?

— Не знаю,— засмеялся Павлов.— Эскимосы просто не имели дела с настоящими врачами.

— Та-а-ак,— протянул Савенко.— Хорошо. Предположим, этот ваш «наюгиста» проглядел, не защитил от болезни. Тогда что?

— Тогда наступает очередь «агата». Это тоже какой-нибудь предмет, но необычный. Например, череп моржа с тремя или четырьмя клыками. Такие встречаются. Или камень особой формы. «Агат» берет болезнь на себя. Знаю это по собственному опыту. Когда я ушиб ногу, Инкали

[39]

достала свой «агат» — копыто горного барана,— погрела его над лампой и приложила к больному месту. А потом дула на копыто, как бы сдувая перешедшую на него болезнь.

— И за это вас отстранили от преподавания?

— Нет, в другой раз. Я заболел воспалением легких. Это серьезная болезнь, и она уже требует жертвы — «ныката». Жертва приносится богу. Эскимосский бог, видимо, не очень разборчив, его вполне удовлетворяет кусок байдары, вельбота. И еще эскимосский бог слабоват глазами. Поэтому «ныката» обвязывают красной тряпкой, выносят на улицу и поднимают повыше, чтобы бог заметил жертву. Иногда, очень редко, в жертву приносят собаку. Вот у меня... Я был без памяти, и Инкали убила собаку. Л меня обвинили в шаманстве, сняли с работы. Правда, ненадолго. Разобрались быстро, что я не виноват.

— С вашей тещей надо держать ухо востро,— заметил доктор.

— Она замечательная женщина,— вырвалось у Пав-лова.— Я давно уже живу с эскимосами. И должен сказать вам, что эти люди достойны самого глубокого уважения. Они, конечно, наивны, неграмотны, верят в духов и шаманский бубен, но их надо понять.

— Да, понять,— согласился Ушаков.— Но сначала — узнать. Вот и помогите, Ивась.

— Запомните основное: эскимос — это охотник. Он просто обязан быть хорошим охотником. Иначе не прокормиться самому, не прокормить семью. Он должен уметь убить тюленя, моржа, даже кита. Можно сказать, что главный смысл его жизни — это охота и что охота — это единственный источник его жизни.

Павлов кашлянул.

— Чайку бы. В горле что-то першит.

— Вы как эскимос. Без чаю и часа не проживете.

— Привык. Мне многие обычаи, привычки эскимосов нравятся. Неплохо бы их перенять тем, кто считает эскимосов отсталыми. Они никогда ничего не украдут. Найдут какую-нибудь вещь и спрашивают всех: «Твоя? Тебе принадлежит?» И если только хозяин не объявится, возьмут эту вещь себе. Эскимосы не лгут. Нет ничего хуже, чем прослыть лгуном. Такой человек сразу теряет уважение.

— Не знаю, удастся ли,— задумчиво проговорил Ушаков,— но вот подружиться бы с ними...

[40]

— Это не трудно. На добро эскимос отвечает "Добром. Только запомните: надо быть с ними честным. Надо уметь делать все то, что умеют они. Хорошо стрелять, управлять упряжкой собак. Снять шкуру с медведя, разделать тушу моржа. Иначе они не станут с вами считаться. И скажут: «Ты не умеешь жить». Это самое сильное оскорбление для эскимоса. А если вы завоюете у них авторитет, то услышите: «Ты все делаешь, как эскимос». Это высшая похвала.

Ушаков взглянул на Павлова и сказал:

— У меня выбора нет. Я должен услышать: «Ты все делаешь, как эскимос».

[41]

Цитируется по изд.: Гербачевский В. Начальник острова Врангеля. М., 1982, с. 36-41.