Немировский А.И. Происхождение этрусков

Все вопросы древнейшей этнической и культурной истории Италии неизбежно приводят нас к проблеме происхождения этрусков. На протяжении нескольких столетий, еще до того, как Рим стал претендовать на первенство в Италии, этруски господствовали на большей части Апеннинского полуострова. Поэтому в произведениях греческих, а затем и римских историков имеется множество сведений об этрусках [63, с. 74 и сл.]. Вопрос появления этого народа в Италии заинтересовал еще античную традицию. Мы познакомимся с ее суждениями на этот счет в данной главе наряду с другими сведениями, содержащимися в памятниках литературы, о тирренах и пеласгах. Параллельно будут использованы материалы лингвистики и археологии. Изложение взглядов да происхождение этрусков в науке нового и новейшего времени рассматривается нами как введение, которое поможет читателю разобраться в общих тенденциях этрускологии и облегчить ему понимание нашего подхода к поставленной проблеме.

История этрусского вопроса. Автор первого обобщающего труда по этрусской истории Ф. Демпстер задался целью представить все, что знали об этрусках древние авторы [164]. Однако в его «Семи книгах о царской Этрурии» нет даже элементов критического подхода к античной традиции. Поскольку в ней господствует мнение об этрусках как выходцах из Лидии, оно преобладает и у Ф. Демпстера.

В середине XVIII века с небольшим эссе о происхождении обитателей древней Италии выступил Н. Фрере [191, с. 230 и сл.]. Мнение античных авторов о переселении этрусков из Малой Азии морским путем показалось французскому ученому неубедительным. Ему трудно было представить возможность существования флота, который был бы в состоянии перевезти в Италию целый народ. Посчитав рассказ Геродота выдумкой, И. Фрере отдал предпочтение свидетельству Ливия о сохранении этрусского языка у альпийского племени ретов [Liv. V, 33]. Указание Ливия было ошибочно истолковано таким образом,

[07]

что Альпы были местом временного жительства этрусков в их передвижении на юг. Так возникла «северная версия» происхождения этрусков, не имеющая никакой опоры в античной традиции и ныне полностью потерявшая своих приверженцев. Но в XIX. в. она, особенно среди немецких ученых, рассматривалась едва ли не как единственный ключ к тайне этрусского происхождения.

«Северную версию» поддержал своим авторитетом и Б. Нибур [271, с. 121—129]. Для Нибура тиррены и этруски (туски) — два различных народа. Тиррены, не имевшие ничего общего с лидийцами, потомками которых они были, согласно Геродоту, обитали между реками Тибр и Арно. Этруски (туски) жили в Северной Италии, там, где впоследствии были земли ретов. Спустившись на юг, туски победили тирренов и умбров, создали союз 12 этрусских городов. Пеласги, по мнению Б. Нибура, были переселенцами с Балканского полуострова, народом негреческого происхождения, но говорившим на языке более близком к греческому, чем к латинскому. На основе античных генеалогий Б. Нибур отождествлял пеласгов с энотрами [271, с. 28 и сл.].

Немецкий историк К. Мюллер [267, I, с. 65], последователь и почитатель Б. Нибура, однако, не принял полностью его взгляда на альпийское происхождение этрусков. «На автора этой книги,— пишет К. Мюллер как бы в свое оправдание,— особое впечатление произвело то, что малоазиатская музыка находится в древних и тесных связях с этрусской, и особенно то, что употребление трубы в Италии восходит к этрускам, так же как в Греции к занимающим Лидию тирренам, а также то, что в Греции и Этрурии флейту и трубу связывают с одним и тем же божеством, известным под разными именами,— Афиной и Минервой. К этому можно добавить поразительные сходства у этрусков и обитателей Малой Азии в одежде, обычаях, а также виртуозность тех и других тирренов в морском разбое» [267, I, с. 119—120]. Все эти соображения заставляли К. Мюллера считать тирренов, которых он отождествлял с пеласгами, выходцами из Лидии, прибывшими в район Тарквиний, где они, смешавшись с вторгшимися из-за Альп ретами (их Дионисий Галикарнасский отождествлял с расенами), образовали этрусский этнос.

Не занимаясь всерьез проблемой происхождения этрусков, Т. Моммзен все же посвятил ей несколько страниц своей «Римской истории». С низким уровнем культурного развития, на котором, по его мнению, находились этруски, мало согласовывались рассказы древних о восточном происхождении этого народа. Поэтому он рекомендовал искать родину этрусков в горах, к западу или к северо-западу от Италии. Против морского маршрута этрусков, по мысли немецкого ученого, говорило также то, что все их города, кроме Популонии, к тому же не при-

[08]

надлежавшей к этрусскому союзу 12 городов, находились на некотором расстоянии от моря [264, с. 119—120].

«Северная версия» происхождения этрусков была поддержана и виднейшим знатоком италийской археологии В. Гельбигом [219, с. 100 и сл.]. По его мнению, предки италиков пришли на Апеннинский полуостров из Центральной Европы в конце бронзового века. Они оставили после себя могилы типа колодцев (apozzo), ровики (afosse) и камерные гробницы с насыпями'(acamera). Собственно этрусскими являются лишь последние. Они не принадлежали населению, вторгшемуся в Италию, которая в начале железного века, как считал В. Гельбиг, в этническом отношении не переживала каких-либо перемен. Таким образом, этруски оказываются теми же италиками, но более развитыми, чем первые северные переселенцы.

Ту же точку зрения, но на лингвистическом материале развивал немецкий исследователь В. Корссен [150]. Широко используя этимологический метод, он доказывал родство этрусского языка с латинским, оскским, умбрским.

«Северной версии» происхождения этрусков придерживался и исследователь античной и переднеазиатской истории Э. Мей- ер. В своей «Истории древности», бывшей последним словом науки XIX в., он писал: «Сообщения древних о происхождении этрусков не имеют никакой цены» ,[260, с. 3].

Сторонники восточного происхождения этрусков до конца XIX века были малочисленны и не пользовались авторитетом в научных кругах. Среди тех, кто отстаивал «устаревший» тезис, был А. Чертков. Он считал этрусков ветвью пеласго-фракийского населения Малой Азии, переселявшегося в Италию несколькими волнами начиная с середины II тысячелетия до н. э. [98].

Эту гипотезу, опирающуюся на античную традицию, в значительной мере дискредитировали лингвистические доказательства. Полагая, что другая ветвь пеласго-фракийцев двинулась через Балканы на север и дала начало славянам, А.Чертков интерпретировал топонимику и этнонимику Италии, а также лексику этрусских надписей с помощью русского языка. Считая этрусков не изолированным народом, а частью обширной этнической группы, к которой принадлежало более десятка италийских племен, А. Чертков толковал с помощью русских соответствий такие этнонимы, как умбры (обричи), долопы (дулебы), пелигны (поляне). По такому же принципу италийская Кремона была поставлена в один ряд с кремлем, Крёменцем, Кременчугом, Кромами. Совершенно анекдотичным было толкование А. Чертковым этрусских собственных имен. Но курьезы, которых у А. Черткова было множество [43, с. 34], не умаляют его бесспорных заслуг в разработке проблемы происхождения этрусков. Устанавливая родство пеласгов с фракийцами, он поставил этрусский вопрос на широкую историко-лингвистиче-

[09]

скую почву и во многом предвосхитил взгляды современных исследователей.

Шведский археолог О. Монтелиус [266, с. 265 и сл.] вопреки В. Гельбигу считал камерные гробницы с предметами ориентализирующего стиля прямым свидетельством восточного происхождения этрусков. Выступая против снижения хронологии древнейших этрусских гробниц сторонниками северного происхождения этрусков, О. Монтелиус подтягивал к традиционной дате переселения этрусков (XI век до н. э.) хронологию гробниц «Берндрдини» и «Барберини» и относил их к IX веку до н. э. Соответственным образом он датировал основание в Италии древнейшей греческой колонии Кум 1049 года до н. э. Датировка О. Монтелиуса, как было замечено его современниками, противоречила хронологии распространения алфавитного письма в Италии, но сама его концепция встретила поддержку многих ученых.

В русской науке «восточный тезис» аргументированно поддержал В. Модестов [58, с. 9 и сл.]. Он резко выступил против гиперкритицизма немецкой науки и обосновал неприемлемость «северной версии». Считая этрусков выходцами из Малой Азии, он выявил на доступном тогда археологическом материале малоазийские черты этрусской культуры.

Г. Кёрте [238, стб. 720 и сл.], в прошлом сторонник концепции Б. Нибура, перешел в стан «ориенталистов» и отнес переселение этрусков к VIII веку до н. э. Его концепция встретила поддержку ученых многих стран. Среди ее сторонников были Н. Оберг, А. Делла Сетта, А. Гренье, Г. Каро и др. Некоторые исследователи, принимая рассказ Геродота о переселении тирренов из Малой Азии, считали их родиной не Лидию, а Фригию, Лемнос или, следуя мнению Гелланика, настаивали на том, что высадка произошла на адриатическом побережье Италии.

Одновременно теория автохтонного происхождения этрусков нашла сторонника в лице весьма авторитетного итальянского антиковеда Г. Де Санктиса [166а, с. 29]. По его мнению, этруски были потомками обитателей террамар, носителей, как тогда ошибочно считали, этой универсальной культуры эпохи бронзы 1.

Ученик Г. Де Санктиса Л. Парети принадлежал к числу наиболее решительных приверженцев автохтонности этрусков [292]. Характеризуя свидетельство Геродота о переселении в Италию части лидийцев как «ионийскую басню», Л. Парети весьма резко отзывался о тех современных исследователях, ко-

____

1. Террамарами (от итальянского диалектного terramara — «жирная земля») называли землю, испокон веков использовавшуюся крестьянами провинций Парма и Модена для удобрения. В ходе раскопок в террамарах были обнаружены черепки, предметы из кости и камня, остатки деревянных столбов. Последние закрепили за террамарами ошибочное название «свайные постройки на суше». Без всякого основания в террамарах видели также поселения, основанные по типу военных лагерей или городских общин.

[10]

торые принимали эту «басню» на веру. Ни в языке, ни в погребальных обычаях, ни в религий, ни в образе жизни этрусков Л. Парети не находил ничего, что бы говорило об их восточном происхождении. Предками этрусков (протоэтрусками) он считал строителей свайных построек и террамар. Неоспоримые следы эгейско-анатолийского влияния в этрусской культуре (Л. Парети пренебрежительно называл их «восточным налетом») он считал результатом развития этрусской торговли.

В полемике с Л. Парети его соотечественник Б. Ногара стремился выйти за рамки «восточной версии» Геродота и, используя появление новых данных древней истории Кавказа и Малой Азии и исходя из предположения Э. Мейера об образовании хеттского этноса в примыкающей к Кавказу с севера равнине, высказал мысль, что рядом с предками хеттов обитали предки этрусков и италиков (индоевропейцев). Из этой прародины указанные народы двинулись в Малую Азию, а через нее в Италию: хетты и италики — ранее, этруски — позднее, около X в. до н. э. Прибыв в Италию, этруски застали там родственных им по языку италиков. Язык этрусков, по мнению Б. Ногары, принадлежал к индоевропейской группе языков, так же как латинский и хеттский, но был ближе ко второму, чем к первому [274].

Другой влиятельный историк того времени, П. Дукати, в отличие от Б. Ногары не ставил своей целью отыскать прародину этрусков. Анализируя данные, характеризующие религию, и искусство этрусков, а также их язык, П. Дукати тщательно выявляет черты, чуждые латинам и другим народам Италии. Это, по его мнению, дает возможность поддержать господствовавшую в древности традицию о переселении предков этрусков из Восточного Средиземноморья Г174].

В 20-х годах XX века западноевропейская наука ознакомилась с памятниками культуры Урарту и не без удивления отметила параллелизм культурных достижений урартийцев и этрусков. Г. Мюлештейн у обоих народов выявил сходство художественных кованых изделий: треножников, канделябров, бронзовых обивок для тронов. Он увидел у этрусков и урартийцев близкое родство и связь их культур с культурными достижениями крито-микенской эпохи [268, с. 69 и сл.]. В следующей работе Г. Мюлештейн рассматривал этрусков как продукт смешения двух различных народов — тирренов и расена. Первые были потомками атлантическо-средиземноморской расы, еще более древней, чем индоевропейская; вторые обитали в Малой Азии и прибыли в Италию через Адриатическое море [60, с. 49 и сл.].

Народом эгейско-анатолийского региона считал этрусков и Ф. Шахермайер [335, с. 221 и сл.]. Первое их появление на исторической арене зафиксировано, по его мнению, египетскими источниками XIV—XIII веков до н. э., упоминающими среди «на-

[11]

родов моря» турша, а также хеттскими текстами, содержащими топоним «Труиша». Переселение этрусков в Италию, согласно гипотезе Ф. Шахермайера, произошло двумя волнами, отделенными двумя веками. Переселение первой волны можно датировать дисковидкой фибулой ранних погребений культуры Вилланова (1100 год до н. э.); второй — «пиявковидной» фибулой из поздних погребений Вилланова (IX век до н. э.). Ф. Шахермайер полагает, что этруски оставили на своей прародине — Фригии, Ликин и Карии — археологические памятники, а в лингвистике — неиндоевропейский слой греческого языка, лидийский, ликийский и лемносский языки. Уже в Малой Азии этруски, по мнению Ф. Шахермайера, представляли «языковой монолит». Доказательством этого положения служит единство этрусского языка во всех текстах из разных мест Италии (ныне выявлены диалектные различия этих текстов). Обобщив и проанализировав все имевшиеся в то время данные о контактах Малой Азии и Этрурии, Ф. Шахермайер на многие годы определил направление в изучении этрусской проблемы.

Советская наука в 20-х годах не осталась в стороне от столь широко дискутируемой проблемы происхождения этрусков. В работах выдающегося знатока кавказской археологии и лингвиста Н. Марра этруски и их происхождение и в особенности же язык занимают весьма существенное место.

Взгляды Н. Марра на этрусков претерпели эволюцию. В работах начала 20-х годов Н. Марр связывал образование этрусского этноса с переселением двух групп «яфетидов» с Кавказа на запад. Рушская группа перемещалась с юга южного побережья озера Ван через Малую Азию с остановками в Лидии и стоянками на островах Эгейского моря. Расенская ветвь двигалась через Северный Кавказ, огибая Черное море, и далее через Балканы спустилась в Италию [51, с. 100 и сл.]. Отойдя в 1923 году от миграций как фактора, объясняющего глоттогонию, что было явной ошибкой, Н. Марр одновременно отказался от своей ранней теории происхождения этрусков. В своих поздних работах Н. Марр стал рассматривать этрусскую яфетическую стадию в Италии как промежуточную фазу этногенеза и глоттогонии между лигуро-сикулийской и италийской фазами [52; 53].

Ученики Н. Марра А. Аптекарь, Б. Богаевский, Н. Залесский популяризировали яфетическую теорию в той ее форме, которая сложилась в работах Н. Марра конца его жизни [3, с. 214 и сл.; 8, с. 233 и сл.; 29, с. 190 и сл.]. Однако Б. Богаевский я Н. Залесский оперировали не столько лингвистическим, сколько археологическим материалом Эгеиды и Италии. Известная схематизация относилась лишь к общей концепции, а не к рассмотрению конкретных явлений социально-политической и религиозной жизни критян и этрусков. Ученик Н. Марра М. Немировский дал серьезную разработку проблемы связей языков Кавказа и Средиземноморья [67, с. 36 и сл.; 68].

[12]

Работы Н. Марра и его учеников были крупным шагом в развитии советской этрускологии и лингвистики, ныне успешно выявляющей этрусско-кавказские языковые контакты.

Многие годы проблемой происхождения этрусков занимался В. БранденштеЙн. Уже в первой своей обобщающей работе он выступил решительным сторонником восточного происхождения этрусков [133, с. 37 и сл.]. Рассматривая этрусскую гаруспицину, он находил в ней общие черты с вавилонской гепатоскопией. Изучая этрусское искусство, он обнаружил в нем урартийские мотивы. Вслед за Ф. Шахермайером В. Бранденштейн отрицал тезис об образовании этрусского языка из смешения языка пришельцев тирренов с языком местных обитателей — умброй. Индоевропейские элементы этрусского языка он объяснял соприкосновением тирренов с индоевропейцами на востоке. В этрусском языке он находил тюркизмы. На этом основании он пришел к выводу, что во II тысячелетии до н. э. предки этрусков обитали в Центральной Азии. Оттуда они перебирались на северо-восток Малой Азии, где из скотоводов превратились в морских разбойников. Переселение этрусков в Италию В. Бранденштейн датирует 900—800 годы до н. э.

В своих работах, вышедших уже после второй мировой войны, В. Бранденштейн отходит от «тюркского тезиса» и самым тщательным образом исследует весь языковой материал, сближающий этрусков с Малой Азией. Ему принадлежат наиболее фундаментальное исследование тирренской надписи на Лемносской стеле и сопоставление ее материала с этрусской лексикой [134, стб. 1909—1937]. Видя в тирренах «бродячий народ» древней Эгеиды, В. Бранденштейн отказывается от поисков его прародины и праязыка этрусков, отмечая, однако, близость тирренского языка к протохаттскому.

Французские ученые, за редким исключением, были сторонниками восточного происхождения этрусков. Среди крупных французских этрускологов первой половины нашего века первым можно назвать А. Пиганьоля. Помимо специальных работ ему принадлежит статья, в которой он высказал свое особое мнение по интересующему нас вопросу [309, с. 329 и сл.]. Между датой Геродота переселения лидийцев (XI век до н. э.) и появлением в Италии первых этрусских памятников (VIII век до н. э.) — глубокая хронологическая пропасть, заполнить которую в силу своего понимания фактов пытались все сторонники восточного происхождения этрусков.

А. Пиганьоль не решился подтягивать хронологию древнейших этрусских гробниц к XI веку до н. э., как это делали О. Монтелиус, Ф. Шахермайер и другие его предшественники, а, напротив, снизил ее к 675 году до н. э., ко времени, когда Малая Азия, наводненная киммерийцами и скифами, как будто созрела для того, чтобы выбросить часть своего населения на запад. Местом этрусского «исхода» французский исследователь считает

[13]

северо-восточный угол Черного моря, страну полумифических кователей железа — халибов. В Средиземноморье они облюбовали район, богатый рудой, будущую Тоскану, и там обосновались. Отождествляя халибов с вполне реальными урартийцами, А. Пиганьоль видел в Урарту прототипы этрусских памятников: котлы, украшенные протомами в виде грифонов и «сирен», канделябры с декором «звериного стиля», каменные столбики фаллического типа, а также свойственную этрускам практику ирригации, культуру виноградарства, погребальные склепы, окруженные каменными скамьями, высокие подии этрусских храмов и даже тот тип кораблей, который поздним римским авторам был известен как «камары».

Археологические следы этрусков в Италии, предшествующие 675 году до н. э., а также упоминание их греками в более раннее время, А. Пиганьоль объясняет пиратскими набегами наподобие норманнских. Выделяя в этрусской религии элементы, которые носят печать вавилонского происхождения, А. Пиганьоль, однако, не приписывает их целиком древним халдеям, но учитывает возможность переработки вавилонских традиций бродячими халдеями, которыми был наводнен запад во II веке до н. э. Очевидность приведенных А. Пиганьолем восточно-средиземноморских черт этрусской культуры, просвечивающих, как он образно выразился, «сквозь наброшенные на Этрурию греческие одеяния», не сделала достаточно убедительным его объяснение поздней даты их переселения. Французский исследователь не смог согласовать свою гипотезу с тем достаточно очевидным обстоятельством, что переселение, если бы оно имело место в VII веке до н. э., не могло бы остаться не замеченным греческими колонистами, обосновавшимися в Южной Италии и в Сицилии уже в VIII веке до н. э.

Иное объяснение времени и обстоятельств появления этрусков в Италии дал С. Ферри [184, с. 497 и сл.], который выделил в топонимике и этнонимике древней территории Этрурии два слоя. К древним топонимам, прежде всего названиям городов, он присоединил этнонимы, либо дошедшие в римских преданиях, например рутулы и каски, либо могущие быть восстановленными по топонимам: от Агиллы — агуллы, от Сованы — суаны и т. д. Соответствия этим легендарным и производным этнонимам он отыскал в этнонимике Дагестана и Грузии: рутулы, агуллы, сваны и т. д. Переселение рутулов, агуллов, сванов в Италию, характеризуемое в этническом от-ношении как «туско-сабинско-расенское», С. Ферри отнес к середине II тысячелетия до н. э. Второе переселение «этрусо-этрусское» из Анатолии он датирует началом I тысячелетия до н. э. Следы этих переселений итальянский ученый видит также в предании позднего автора Иоанна Лида о двух Тарконах: одном — прибывшем до грека Эвандра и втором — появившемся в Италии после Эвандра. В работах С. Ферри мы не находим

[14]

 ни ссылок на труды Н. Марра, постулировавшего этнические передвижения с территории Кавказа двумя волнами, ни каких, либо попыток привлечения лингвистического материала предполагаемой родины переселенцев — Кавказа и Анатолии.

Поддерживает гипотезу С. Ферри грузинский историк и лингвист Р. Гордезиани [15, с. 76 и сл.]. В отличие от С. Ферри он оперирует широким лингвистическим материалом, как этрусским, так и кавказским, прежде всего картвельским. В этрусском языке он выделяет не два, а четыре слоя, соответствующие четырем переселениям в Италию. Кавказско-пеласгское переселение Р. Гордезиани связывает с появлением апеннинской культуры и датирует началом II тысячелетия до и. э.

В середине 50-х годов XX века появилось капитальное исследование М. Паллоттино, в котором были рассмотрены все теории происхождения этрусков и предложено новое решение этрусской проблемы [281]. Убедительно показав, что переселение целого народа в Италию не могло быть одновременным финикийской н греческой колонизациям, М. Паллоттино отрицает возможность такого переселения и в более раннюю эпоху независимо от направления, в котором оно происходило. По его мнению, этруски сформировались в Италии из смешения элементов различного этнического происхождения, главным образом местных. Для М. Паллоттино не существовало принципиального различия между виллановцами и этрусками. Виллановцы — это прото-этруски, а строители камерных гробниц — те же виллановцы, ко «преображенные» торговлей с финикийцами и греками. Этрусский язык в том виде, в каком он представлен надписями, М. Паллоттино считал всецело продуктом италийского лингвистического развития.

Этот же тезис независимо от Паллоттино выдвинул и Ф. Альтгейм [111]. С его точки зрения, этруски — чисто италийское явление. Как народ они сформировались в Италии и добились преобладания во всех сферах культурной и религиозной жизни. Формирование этрусков как этноса Ф. Альтгейм пытается проиллюстрировать на примерах населения Мантуи и Рима, включивших разнородные по происхождению этнические элементы. Надо заметить, что в названных городах этруски выступили уже как сложившийся этнос. Смешение населения в ходе колонизации этрусками Италии — явление иного плана, чем этрусский этногенез.

Теории формирования этрусков в Италии придерживался и А. Пфиффиг. В его лаконичном изложении она выглядит следующим образом: «Этруски ниоткуда не приходили. Но это не значит, что они являются автохтонным населением и древнейшими обитателями Тосканы. Это так же верно, как то, что, к примеру, ниоткуда не пришли французы и что они не являются автохтонным населением» [305, с. 7]. Если понимать А. Пфиффига правильно, проблема формирования должна в качестве

[15]

предварительной части включать рассмотрение этнических компонентов, из которых складывался искомый народ, в примере с французами — кельтов, германцев и т. д. Но ни сам А. Пфиф- фиг, ни другие сторонники теории формирования этрусков этого не делают, хотя и допускают, что среди предков этрусков были выходцы из Эгеиды.

В нашем понимании, проблема формирования — это прежде всего изучение формирующих этнических компонентов, применительно к этрускам — пеласгов и тирренов, прибывших в Италию согласно традиции в разное время, но живших некоторое время бок о бок, пока они не образовали этрусский этнос. Во избежание путаницы мы должны предупредить, что греческие авторы называли тирренами как древнейших обитателей Эгеиды, так и этрусков. Мы же будем употреблять термин «тиррены» лишь применительно к обитателям Эгеиды и жителям Италии до 700 года до н. э. После этой даты для нас в Италии не будут существовать ни тиррены, ни пеласги, а лишь этруски.

Пеласги. У нас нет оснований жаловаться на отсутствие литературных сведений о странах, расположенных к западу от Балканского полуострова. Произведения греческих мифографов и историков пестрят названиями народов как местного происхождения, так и пришлых. Но едва ли не каждая попытка нанести их на историческую карту встречает почти непреодолимые препятствия. Затруднительно указать территорию, занимаемую тем или иным народом, поскольку традиция фиксировала прежде всего этнические перемещения. Остается неясным точное время переселений, поскольку древние авторы, как правило, пользовались относительной хронологией — до или после Троянской войны. Не меньшие трудности перед исследователем ставит присущая традиции путаница в названиях племен, отражающая как разные версии источников, так и отсутствие ясного понимания родства между различными народами.

Чтобы представить объективную картину древнейшего этнического состояния полуострова, необходимо привлечь не только литературные и лингвистические, но, где это возможно, и археологические данные. Таким образом, можно составить определенное представление о латинах, умбрах и др. Но при этом останутся этнические группы, само существование которых служит предметом спора. Это прежде всего пеласги, еще недавно изгоняемые со страниц научных трудов с тем же безжалостным постоянством, с каким, если верить античной традиции, их гнали с мест первоначального обитания.

У. Виламовиц-Меллендорф считал пеласгов «условным этно-графическим термином, соответствующим более позднему обозначению „варвары"» [376, с. 144]. Э. Мейер пришел к выводу, что пеласги хотя и реальный, но «незначительный народец», занимавший на карте догреческого мира место неизмеримо мень-

[16]

шее, чем это можно заключить из античной традиции [259, с. 29 и сл.; 111 и сл.]. По мнению Э. Мейера, местами обитания пеласгов были лишь Фессалия и Крит. Расселение же их по другим регионам Восточного и Центрального Средиземноморья не связано с этническими и миграционными процессами, а является чисто литературным феноменом. Считая предлагаемое решение пеласгийского вопроса окончательным и не подлежащим пересмотру, Э. Мейер высказал мнение, что после его работы имя пеласгов, «висящее, как фантом, вскоре погрузится в объятие ночи и о нем вспомнят, может быть, через тысячи лет» [259, с. 111].

Э. Мейер, как вскоре выяснилось, оказался плохим пророком. Название пеласгов вовсе не исчезло со страниц научных трудов, хотя концепция о пеласгах как о «незначительном народце» оказала влияние на исследователей первой половины XX века. Некоторые из них несколько «расширили» область расселения пеласгов. Так, Ф. Шахермайер «отдал» пеласгам помимо Фессалии и Крита Эпир, Аттику, Аркадию, Троаду, Халкидику, Лесбос, но считал ошибочным мнение об их поседении на о-вах Самофрака, Лемнос, Имброс, Хиос, Самос и в Малой Азии (кроме Троады) [335, с. 227 и сл.].

Не меньшая часть ученых, продолжая линию У. Виламовица-Меллендорфа, вовсе отрицала этнолингвистическую реальность пеласгов. Так, Г. Берве видел в пеласгах, равно как и в лелегах и тирренах, лишенные исторического я лингвистического смысла названия, под которыми «греческая традиция объединяла различные Пароды и названия доисторической эпохи» [123, с. 20].

Наряду с двумя вышеуказанными тенденциями в 40—50-х годах нашего столетия выявилась тенденция всемерного расширения ареала расселения пеласгов. В последних готовы были видеть этнос, занимавший широчайшие пространства — от Армении на востоке до Испании на западе — и повсюду оставивший свои топонимические следы. Лингвистическую науку охватила вспышка «пеласгомании», сопоставимая по своим масштабам лишь с этрускерией в XVIII веке. Наиболее ярко выраженным образцом этого направления, если не сказать аномалии, была четырнадцатитомная работа П. Сантанджело «Основы науки о происхождении языка и его древней истории», в которой пеласгийский язык трактовался как праязык племен кочевников-па-стухов, занимавших берега Средиземного моря, его острова, Европу и часть Азии [337]. Другие лингвисты также отыскивали следы пеласгийского этноса за пределами территории, очерченной сведениями античной традиции. Греческий ученый Я. То- мопулос отнес к области поселения пеласгов Албанию, а албанский язык представил в качестве потомка пеласгийского |[348]. А югославский ученый М. Будимир, опираясь на данные топонимики и ономастики, высказал предположение о существова-

[17]

нии народа пеласгов [106]. Следы языка пеластов М. Будимир находил в топонимике и ономастике Италии, Анатолии, Иллирии, Кавказа и Сирии.

Одновременно с М. Будимиром лингвистическими поисками начал заниматься В. Георгиев, выделивший в греческом языке более ранний слой иного индоевропейского языка, в то время как другие ученые, и прежде всего П. Кречмер, предпочитали говорить о множественности слоев в неиндоевропейском языке древнейших обитателей Эгеиды, предшественников греков. Этот древний индоевропейский язык В. Георгиев первоначально обозначал как «праиллирийский», но затем стал называть его «пеласгийским». В отличие от Я. Томопулоса, отождествлявшего пеласгийский с праалбанским языком, В. Георгиев счел его стоящим где-то между албанским и армянским языками, но ближе всего к хеттскому языку. Впоследствии, исходя из хеттской основы, В. Георгиев стал интерпретировать этрусскую лексику, не добившись, однако, успеха (см. ниже).

Использование В. Георгиевым при создании пеласгийской концепции богатейшего лингвистического материала анатолийского мира обеспечило ей такую популярность, какой не получила ни одна из прежних пеласгийских гипотез. Некоторые ученые заявили о себе как о последователях В. Георгиева. Другие ириняли его концепцию с некоторыми оговорками. Так, Л. Гиндин, считая «чисто индоевропейское происхождение пеласгий. ского языка в целом доказанным», не отрицал возможности существования в топонимике Балканского полуострова реликтов языка неиндоевропейского происхождения [12, с. 23 и сл.; 13, с. 44 и сл.]. В более поздней работе он предложил выделить в пеласгийском языке три слоя: 1) доиндоевропейский (эгейский); 2) индоевропейский пеласго-фракийский; 3) индоевропейский =анатолийский [14, с. 45 и сл.]. Эту последнюю точку зрения принял В. Нерознак [69, с. 216].

Краткое рассмотрение пеласгийского вопроса в историографическом плане должно облегчить нам ориентацию в сведениях античной традиции. Впервые название «пеласги» появляется у Гомера. В «Илиаде» фигурирует «пеласгийский Аргос» как обозначение Фессалии [Нош. II. II, 681]. Это упоминание находится в той части «Каталога кораблей», где речь идет о владениях Ахилла. В другом месте поэмы Гомер заставляет Ахилла взывать к «пеласгийскому Зевсу» Додоны и заодно характеризует любопытные особенности культа в этом святилище [Horn. II. XVI, 233—235]. Эпитет «пеласгийская» Гомер прилагает к Ларисе, одному из фессалийских городов [Hom.Il. II, 840]. Гомер знает о пеласгах на Крите, где они обитали вместе с этеокритянами, кидонами, ахейцами и дорийцами [Hom.Od. XIX, 177]. Пеласги были, согласно Гомеру, жителями Малой Азии, судя по тому, что они выступали союзниками Трои [Hom.Il. X, 429].

[18]

Гомеровские сведения о пеласгах позволяют рассматривать их как народ, занимавший Фессалию, часть Малой Азии и часть острова Крит. Об обитании пеласгов в Аттике, на Пелопоннесе, в Италии Гомер ничего не сообщает. Следует ли из этого, что появление пеласгов в вышеназванных регионах у последующих авторов — результат их генеалогических и филологических конструкций? Подобное заключение, принадлежащее Э. Мейеру, не выдерживает критики. Ведь задачей Гомера не было описание этнической карты тогдашнего мира. И если, согласно поздним авторам, пеласги населяли более обширные территории, чем по Гомеру, то это не означает, что они ошибались или называли «пеласгами» какой-либо другой народ.

У беотийского поэта Гесиода (VIII—VII века до н. э.) эпоним пеласгов «Пеласг» выступает как автохтон и отец аркадянина Ликаона [Hes. Frg. 43—44]. Австрийский ученый Т. Лохнер-Хюттенбах считает гипотезу о проживании пеласгов в Аркадии спекуляцией и пытается выявить вызвавшие ее причины [255, с. 101].

Во-первых, аркадяне относились к древнейшему народу, жившему на земле еще до появления на небе луны, поэтому они должны происходить от такого древнего прародителя, каким считался Пеласг. Во-вторых, согласно Т. Лохнеру-Хюттенбаху, на Пелопоннесе находился Аргос, который был ошибочно отождествлен с Аргосом пеласгическим, т. е. с Фессалией. Эти доводы не кажутся убедительными. Пеласг не был самым древним мифическим героем, которого можно было бы выбрать в прародители аркадянам, а Аргос был расположен не в Аркадии, а в Арголиде, поэтому вряд ли здесь могла произойти путаница. Видимо, у Гесиода и последующих авторов были основания связывать аркадян с пеласгами. При этом не обязательно именно поэма Гесиода должна была послужить источником для мнения о пеласгийском происхождении аркадян. Очевидно, существовали какие-то предания, которые связывали Аркадию с пеласгами. Не исключено, что часть пеласгов во время дорийского переселения попала в Аркадию и оттуда могла передвинуться в Италию. Это давало основания поздним авторам называть италийских пеласгов аркадянами.

У позднеримского автора Зенобия имеется поговорка, которую он отыскал у Алкея и Гелланика. Она касается города Питаны (в Эолии), испытавшего переменчивость судьбы. Из комментариев к поговорке явствует, что Питана сначала была завоевана пеласгами, а потом освобождена эритрейиами [FHGI. Hell, frg. 115]. В одном из фрагментов стихотворения Алкея [Alc. frg. 121, 6] пеласги также упоминаются в какой-то связи с эолийцами. Из отрывка неясно, идет ли речь об эолийцах Фессалиии или Малой Азии [255, с. 102]. Но поскольку в поговорке Алкея отражены события Малой Азии и захват, эолийского города Питаны, надо думать, что и второй отрывок

[19]

этого автора также повествует о малоазийских эолийцах и соответственно о малоазийских пеласгах.

Первым греческим историком, писавшим о пеласгах, был Гекатей Милетский (около 546—480 годов до н. э.), который считал их древнейшими эллинскими обитателями Фессалии. Перечисляя ее города, Гекатей называет Кранон, расположенный в Фессалии пеласгийской [FHGI. Нес. frg. 112]. Гекатею было известно также о пребывании пеласгов в Аттике и изгнании их оттуда афинянами [FHGI. Нес.frg. 362]. Однако в его отрывках из «Землеописания», касающихся Италии, пеласги не упоминаются.

Современник Гекатея Акусилай Аргосский называет Аргоса я Пеласга сыновьями Ниобы и Зевса [FHGI. Acus. frg. 11]. Братские отношения, в которые поставил Акусилай Аргоса и Пеласга, заставляют думать, что он придерживался версии обитания пеласгов на Пелопоннесе.

Среди авторов, писавших о пеласгах до Геродота, были драматурги Эсхил (525—456 годы до н. э.) и Софокл (496—406 гг. до н. э.). В трагедии «Просительницы» Эсхил рисует обширное пеласгийское царство, охватывавшее на юге Аргос (в Аркадии), на севере — всю Фессалию и Халкидику (до реки Стримон), на северо-востоке — Додону и область пеонов [Aeschyl. Suppl. 250—254]. Во главе этого мифического царства стоял Пеласг, сын Палайхтона. Этого Пеласга, равно как и его подданных, Эсхил считал не варваром, а эллином. Софокл в «Инахе» (судя по ссылкам Дионисия Галикарнасского [Dion.Hal. I, 25, 4]) говорит о тирсенах-пеласгах, помещая их в Пелопоннесе.

Ни у кого из древних авторов пеласги не упоминаются так часто, как у Геродота. Геродот, считая, что свое название тиррены получили в Италии [Herod. I, 94], чтобы не впасть в противоречие, должен был, где это возможно, исключить тирренов из этнической карты Восточного Средиземноморья и заменить их другим народом. Этим можно объяснить появление в ряде мест его труда пеласгов вместо тирренов. Так, он говорит о пеласгах Лемноса, снарядивших корабли для нападения на Аттику и похищения там женщин [Herod. IV, 145; VI, 136].

В то же время в тексте Геродота имеются многочисленные сведения, которые не могут рассматриваться как результат замены тирренов пеласгами.

Как уверяет Геродот, ионийцы были пеласгийского происхождения [Herod. I, 56]. Это надо понимать в том смысле, что они были потомками автохтонного варварского населения в отличие от пришедших позднее дорийцев. Согласно другому месту труда Геродота, ионийцев называли «пеласгами и эгиалеями» [Herod. VII, 94]. Конкретизируя эту мысль, он сообщает, что Эллада первоначально называлась Пеласгией [Herod. II, 56]. Полемизируя с Гекатеем, по сообщению которого пеласги были

[20]

изгнаны афинянами из зависти за умение хорошо обрабатывать землю, Геродот излагает другую версию этого рассказа [Herod. VI, 137]. Пеласги явились для того, чтобы построить акрополь, и в Плату за труды получили землю у подножия Гиметта. Изгнаны они были, по словам самих афинян, за нападение на девушек, которые ходили за водой.

Геродот считает пеласгов «варварским народом» [Herod. I, 58], т. е. они не были эллинами. Переходя к вопросу о языке пеласгов, Геродот отказывается дать на него точный ответ, но все же приходит к выводу, что скорее всего они говорили на особом варварском наречии, не похожем на язык соседей ([Herod. I, 57]. Это заключение делается на основании того, что современные Геродоту пеласги, жившие севернее тирренов (тир- сенов), в Крестоне, и те, которые основали Плакию и Скиллак на Геллеспонте, отличались от афинян и других соседей по языку.

Этот параграф вызвал ожесточенные споры среди современных исследователей из-за двух редакций текста: рукописной, в которой назван Крестон, и в цитатах из Геродота у Дионисия Галикарнасского, где вместо Крестона назван италийский город Кротон (Кортона). Если принять редакцию Дионисия Галикарнасского, Геродот имел в виду пеласгов и тирренов Италии, если рукописную, то речь идет о пеласгах и тирренах фракийского побережья.

Для нас принятие той или иной версии имеет особое значение. Если мы согласимся с Дионисием Галикарнасским, нам придется считать Геродота первым историком, знающим об обитании пеласгов в Италии. Но в любом случае остаются трудности, поскольку Геродот нигде не сообщает ни о пеласгах в Италии, ни о тирренах в Восточном Средиземноморье. Более того, выходцами из Эгеиды в Италии для него являются одни лишь лидийцы, которые, приняв имя своего предводителя Тир- рена, в этой стране стали называться тирренами [Herod. I, 94].

Решению этого спорного вопроса помогает труд Фукидида. Описывая население п-ова Акте, он указывает, что там обитали пеласги из тирсенов, которые когда-то жили на Лемносе и в Афинах [Thuc. IV, 109, 4]. Таким образом, для Фукидида тирсены — более широкое этническое понятие, чем пеласги. Благодаря Фукидиду мы можем уточнить и другое место Геродота. Сообщая о Пеларгике (или, согласно части рукописей, Пеласгике), Фукидид понимает под ним не стену, а участок, что явствует из запрещения там селиться [Thuc. II, 17, 1]. В главном, однако, Фукидид согласен с Геродотом: пеласги — это древнейший народ Эллады, предшественники эллинов, давшие им свое название [Thuc. I, 3, 2].

Оставив в стороне сведения более поздних греческих историков о пеласгах в Восточном Средиземноморье, обратимся к данным об их переселении в Италию.

[21]

В наиболее полном виде они содержались в труде «Форо- нида» Гелланика Лесбосского: «Тиррены первоначально назывались пеласгами. От самого царя Пеласга и Мениппы, дочери Пенея, происходит Фрастор, от него — Аминтор, от Аминтора — Тевтамид, от Тевтамида — Нан. Во время правления последнего пеласги, изгнанные из мест своего обитания эллинами и отнесенные на кораблях к Спинету в Ионийском заливе, осно-вали в глубине страны город Кротон и поселились в тех местах, которые теперь называются Тирренией» [FHGI. Hell, frg. 1].

Геродот приписывал пеласгам многое, что имеет отношение к тирренам. Но пеласги и тиррены для Геродота тем не менее, разные народы. Гелланик, видимо впервые в греческой литературе, отождествляет пеласгов и тирренов. Вслед за ним это делают Фукидид и Софокл. Как полагают современные исследователи, смешение двух совершенно различных народов объясняется' отсутствием у авторов V века до н. э. достоверных данных о древнейшей этнографии [255, с. 104]. Для нас важно, что Гелланик повествует о пеласгах и тирренах как об одном народе Италии.

Из приведенной выше цитаты явствует также, что история пеласгов до их переселения в Италию охватывала, по мнению Гелланика, четыре поколения, т. е. около 120 лет. Гелланик не указывает, откуда прибыли пеласги. Но, судя по упоминанию «отнесенных кораблей», они не просто пересекали Адриатическое море (называемое «Ионийским заливом»), а плыли откуда-то издалека.

В других частях своего труда Гелланик сообщает о Пеласге, сыне Форонея (или Триопа), наследовавшего после смерти отца земли по р. Эрасин и основавшего Ларису [FHGI. Hell, frg. 7]. Река Эрасин находилась в Аркадии или Арголиде. Следовательно, Гелланик считал пеласгов обитателями Пелопоннеса. Братом Пеласга Гелланик называет Иаса, получившего Элиду [FHGI. Hell. frg. 37].

Последующие историки разрабатывают ту же тему переселения пеласгов в Италию. Сиракузский историк Филист (первая половина IV в. до н. э.) сообщает об изгнании пеласгами лигуров, которые под руководством Сикела переселились в Сицилию [FHGIV. Pbil, frg. 2]. Иероним из Кардии (время диадохов) полагает, что пеласги, обитавшие в Фессалии в Магнетиде, были вытеснены в Италию лапифами [FHGIV. Hieronim. frg. 11]. Наиболее обстоятельно освещает историю злоключений пеласгов историк с хеттским именем Мирсил в труде, посвященном истории Лесбоса. Сохраненная Дионисием Галикарнасским выдержка из сочинения этого автора начинается с описания благоденствия пеласгов, на смену которому пришли голод, падеж скота, рождение уродов, нападения врагов. Часть пеласгов погибла от рук варваров, но большинство пересели-

[22]

лось к эллинам и в варварские земли. Под последними имеется в виду Италия, где пеласги встретили поддержку аборигенов. Но бедствия их не прекращаются и в Италии. Оракул, к которому обратились пеласги, обязал их платить десятину Зевсу, Аполлону и кабирам [FHGIV. Myrs. frg. 2].

Если Гелланик в дошедшем до нас отрывке не указывает, откуда переселились пеласги в Италию, то Мирсил называет исходным местом их переселения Лесбос. В этом варианте пеласгийская версия происхождения этрусков наиболее резко противостоит тирренской у Геродота, поскольку последний выводит тирренов из Лидии. Но различие версий может показаться не столь значительным, если мы вспомним, что Лесбос считался местом обитания тирренов. Различие двух версий скорее терминологическое, чем фактическое. Назывались ли обитатели Лесбоса до их переселения в Италию тирренами или пеласгами, но поселились они в Италии в стране умбров. Мирсил придерживался мнения, что обитателями Лесбоса были тиррены, но, пустившись в странствия, они стали называться пеласгами, как перелетные птицы (по-гречески pelargos — «аист»), поскольку стаями устремились в земли, населенные греками и варварами [FHGIV. Myrs. frg. 3].

Последний из составителей истории Аттики — Филохор (III век до н. э.), сообщая об обитании пеласгов на острове Лемнос, вносит дополнение, что там они назывались синтиями [FHGI. Philoch. frg. 6].

Обширные и во многом уникальные сведения о пеласгах и тирренах содержит дошедшая до нас в многочисленных рукописях небольшая поэма Ликофрона «Александра». В ней от имени дочери Приама говорится о катастрофе Трои и возрождении ее в Италии, в могущественном Риме, страданиях вернувшихся на родину греков, извечной борьбе Азии и Европы.

Развивая главную идею своего произведения — неразрывность связей запада с востоком и общность их судеб, Ликофрон широко использовал имевшиеся греческие предания о переселениях народов [234, с. 261 и сл.].

В рассказе о Троянской войне греческий герой назван «пе- ласгийским Тифоном» .[Lycophr. 177] — видимо, потому, что он был родом из Фессалии, населенной в древности пеласгами. Возможна и другая ассоциация: чудовище Тифон, согласно Гомеру, обитало в земле аримов [Hom.Il. II, 783], которые могли быть связаны с пеласгами. Пеласгами Ликофрон называет фессалийских участников похода аргонавтов [Lycophr. 1364]. Ликофрону было известно о передвижении пеласгов в Италию и поселении их на территории между латинами и давниями [Lycophr. 1241].

Родоначальников этрусков Тархона и Тирсена Ликофрон называет «золотисто-бурыми волками, отпрысками Геракловой крови» [Lycophr. 1249]. Так излагается легенда о происхожде-

[23]

нии Тархона и Тирсена от сына Геракла — Телефа. В связи с рассказом о переселении Тархона и Тирсена в Италию Ликофрон говорит об их войне с италийскими борейгонами [Lycophr. 1250 и сл.]. Из описания этой войны в другом месте следует, что тиррены отняли у лигуров и пеласгов Пизу, дойдя до границ Умбрии [Lycophr. 1359 и сл.]. Таким образом, согласно Лико- фрону, тиррены захватили не умбрские города, как это считал Геродот, а пеласгийские. Мессинский пролив Ликофрон называет Тирренским проливом [Lycophr. 649]. Одиссея Ликофрон отождествляет с Наном этрусских легенд [Lycophr. 1243].

В труде Диодора Сицилийского сохранился ряд сведений о пеласгах из не дошедших до нас произведений. По Дяодору, пеласги первыми заимствовали созданные финикийцами знаки письма и несколько изменили его характер. Этим письмом, получившим название пеласгийского, пользовались поэты до Гомера [Diod. Ill, 67, 1—2]. Трудно сказать, о каком письме говорил Диодор. До времен Гомера мы знаем лишь знаки письма линейного «Б», но это было письмо не финикийского происхождения. В одном месте своего труда Диодор сообщает, что после Девкалионова потопа пеласги вместе с эолийцами переправились на о-в Крит под водительством Тектама (в одной из рукописей Тевтама) [Diod. IV, 60, 2}. Согласно Диодору, Тектам отправился на Крит вместе с дорийцами [Diod. V, 80, 2]. Это не мешает Диодору считать пеласгов первыми обитателями Крита и выходцами из Линии, куда они попали из Арголиды [Diod. V, 81, 1—2]. Среди перечисленных 17 народов, властвовавших на морях, Диодор соообщает и о пеласгах [Diod. VII, 11], но, возможно, под «пеласгами» следует понимать «тирренов».

Более точные и надежные сведения о пеласгах - содержит «География» Страбона (64 г. до н. э.— 23 г. н. э.). Согласно Страбону, пеласги населяли в древности Фессалию и Эпир [Strab. V, 2, 4]. Ссылаясь на хиосцев, очевидно, историков Хиоса, Страбон говорит о переселении части пеласгов из Фессалии на Хиос i[Strab. XIII, 3, 3]. Тут же Страбон сообщает, что пеласги были постоянно кочевавшим и очень подвижным народом, достигшим могущества до переселения эолийцев и ионийцев в Азию.

Фессалию же Страбон считает родиной пеласгов, которые переправились в Италию и основали там Агиллу, впоследствии получившую название Цере [Strab. V, 2, 3]. Регис Вилла в окрестностях Остии была резиденцией царя Малея, возглавлявшего пеласгов, основателей Агиллы fStrab. V, 2, 8]. Согласно Страбону; после осков Геркулан и Помпеи заселили тиррены и пеласги ([Strab. V, 4, 8]. Кроме того, Страбон передает легенду о пеласгийском царе Пиасе, убитом своей дочерью [Strab. V, 3, 4].

Наиболее обширные сведения о пеласгах в Италии сохрани-

[24]

лись у Дионисия Галикарнасского. Он полагает, что первыми греками, прибывшими в Италию, были аркадяне во главе с Энотром, внуком Пеласга [Dion. Hal. I, И, 2]. В другом месте своего труда он, однако, считает, что пеласги прибыли позднее, чем аркадяне-энотры [Dion. Hal. I, 13, 2]. По его мнению, часть вытесненных из Греции пеласгов поселилась в Италии рядом с аборигенами, поскольку, будучи эллинским народом Фессалии, они находились с ним в родстве <[Dion. Hal. I, 23, 2]. После изгнания пеласгов из Фессалии они рассеялись во всех направлениях. Главная их масса двинулась на запад, в Додону, к своим единоплеменникам. Оттуда в поисках средств к существованию они переправились в Италию и высадились в устье реки По. Часть их осталась там и основала город Спина, который под натиском варваров они вынуждены были покинуть ,[Dipn. Hal. I, 18, 2—3]. Другая часть пеласгов пошла в страну умб- ров, оказавших им вооруженное сопротивление, которое было сломлено благодаря союзу с аборигенами (что было предсказано оракулом) [Dion. Hal. I, 19, 2—3]. Вместе с аборигенами пеласги двинулись против умбров, захватив у них Кротон, а затем против сикулов. Это произошло при третьем поколении после Троянской войны. Вместе с аборигенами пеласги основали Агиллу, Пизу, Сатурнию, Альсий и другие города, которые потом у них отняли тиррены .[Dion. Hal. I, 20, 5]. В Фалериях и Фесценнии во времена Дионисия Галикарнасского сохранялись следы пребывания пеласгов, о чем свидетельствует сходство оружия, культа и быта поздних обитателей этих городов с оружием, культом и бытом населения Арголиды, откуда, по мнению историка, пеласги прибыли в Италию-,[Dion. Hal. I,'21]. Из тех народов, которые пришли после пеласгов, наиболее могущественными были тиррены [Dion: Hal. I, 26, 2]. Они изгнали пеласгов из городов, расположенных к северу от Тибра [Dion. Hal. I, 28, 1]. То, что греческие авторы называли тирренами пег ласгов, равно как и латинов, умбров, авзонов, Дионисий объясняет дальностью расстояний и постоянной переменой народами мест поселения [Dion. Hal. I, 29, 2]. Здесь Дионисий смешивает явления разного порядка. Ведь смешение пеласгов и тирренов в произведениях греческих авторов не обязательно связано с «дальностью расстояния»: неоднократно один и тот же народ Эгеиды разными авторами обозначается то как «пеласги», то как «тиррены». Как мы помним, Фукидид говорит о «пеласгах из тирренов». Что касается латинов, умбров и авзонов, то их могли называть тирренами, поскольку они были обитателями Тиррении — так в ранней греческой литературе называлась Италия.

«Пеласгийская теория» Дионисия Галикарнасского опиралась не только на греческую традицию, но и на римскую лиз тературу. В своих работах о происхождении Рима ранние латинские авторы исходили из того, что на территории Лация

[25]

наряду с «древними латинами» и сикулами находились выходцы из Греции — аборигены (борейгоны) и пеласги. Этого мнения, согласно Дионисию [Dion. Hal. II, 49, 1; I, 14, 1], придерживались Китом Старший и Варрон. Последующие латиноязычные авторы также принимают «пеласгийскую теорию». Римский поэт П. Вергилий,Марон (70—19 гг. до н. э.), излагая переселение троянцев в Италию, описывает их встречу с аркадянами во главе с Эвандром [Verg. Aen. VIII, 100]. Следуя совету Эвандра вступить в переговоры с этрусками, Эней проезжает мимо реки, на которой расположен город Цере, и видит там священную рощу, посвященную пеласгами богу пашен и стад Сильвану [Verg. Aen. VIII, 597—601]. В этой связи Вергилий замечает, что пеласги в давние времена владели Лацием. Среди имен командиров этрусских кораблей, посланных на помощь Энею, мы находим не только этрусские имена, но и те, которые могут быть истолкованы как пеласгийские,— Абас и Купавой [Verg, Aen. X, 170, 186]. Абас был прародителем абантов, считавшихся, очевидно, иллирийцами. Это явствует из сообщения Ликофрона [Lycophr. 1043], так как после Троянской войны абанты прибыли в Эпир. Не менее показательно, что Акрисий, сын Абаса, царь Аргоса, бежит от своего внука Персея к пеласгам [FHGI. Pherec. 4rg. 26]. Корень имени Абаса «ав» входит также в этноним «абры». Абры, обитатели восточного побережья Адриатики, жили по соседству с тавлантиями [FHGI. Нес. frg. 69] и могут считаться иллирийцами [239, с. .113] , Купавой, выступающий у Вергилия в образе человека-лебедя, близок мифическому персонажу Купале, чуждому как греческой, так и тирренской среде, но бытовавшему у иллирийцев и позднее у славян [64, с. 126].

Позднеримские авторы также считали пеласгов обитателями Италии. Юлий Гигин во второй книге своего труда «Города» называет предка герников Герника пеласгом и само племя герников — древней пеласгийской колонией (цит. nofMacr. Sat. V, 18, 16]).

Силий Италик излагал легенду, согласно которой в Пицене священные убежища «азили» получили название от Эзи- са, царя пеласгов fSil. It. VIII, 443]. Согласно Плинию Старшему, пеласги являлись предшественниками прибывших из Лидии тирренов и обитали в Лации [Plin. N. Н. III, 56], а также в Лукании и Бруттии [Plin. N. Н. IIL, 71].

Плутарх (около 45 — около 127 годов н. э.), исследуя, «от кого и по какой причине город Рим получил свое великое и облетевшее всё народы имя», начинает с изложения «пеласгийской версии», очевидно наиболее распространенной среди греческих историков: «Одни говорят, что пеласги, обошедшие большую часть земли и покорившие чуть ли не все народы, поселились там и дали свое имя городу в ознаменование силы своего оружия» [Plut. Rom. 2]. Из этой цитаты видно, что автор считал пелас-

[26]

гов народом, говорящим на греческом языке (rome по-гречески означает «сила», «мощь»).

Итак, античная традиция достаточно определенно сообщает о переселении в Италию пеласгов, при этом чаще всего не смешивая их с тирренами. В том случае, когда пеласги и тиррены считаются народом общего происхождения, переселения их относят к разному времени, причем пеласгов относят к более ранним переселенцам. Как понимать эти сообщения? Можно ли считать пеласгов просто древнейшими эллинами? Или речь идет о переселении народа, этнически отличного от эллинов? Откуда двинулись в Италию пеласги? Из Фессалии? Малой Азии? Островов Эгейского моря? Какими были их взаимоотношения с местными племенами?

Для ответа на эти вопросы рассмотренных нами сведений античных авторов недостаточно. Существенную помощь может оказать изучение того лингвистического материала, который содержат немногие известные нам собственные имена пеласгов и пеласгийская топонимика.

Первые имена пеласгов известны нам по упоминаниям в гомеровском «Каталоге кораблей» предводителей пеласгийского отряда, явившихся по призыву Трои [Нот. II. II, 840—843]. Это Гиппофоос и Пилей, сыновья пеласга Лефа, сына Тевтама. Итак, всего четыре имени: Гиппофоос, Пилей, Леф и Тевтам. Последнее фигурирует и у других авторов как пеласгийское. У Гелланика упоминается пеласг Аминтор Тевтамид [FHGI. Hell, frg. 1]. Патронимик этого лица, как мы видим, образован от имени Тевтам.

В Италии, на лигурийском побережье, засвидетельствован народ тевтаны или тевты [Serv. Aen. X, 179; Plin. N. Н. Ill, 5]. Сервий сообщает, что этот народ говорил на греческом языке и жил до появления здесь этрусков, основавших свой город Пизу на месте города тевтанов Тевты (или рядом с ним). Это согласуется с. рассмотренными выше указаниями античных авторов о раздельном переселении в Италию пеласгов и тирренов; тевтаны, судя по сходству этнонима с гомеровским Тевтамом,— одно из пеласгийских племен.

В более позднюю историческую эпоху Тевтам употребляется как иллирийское имя. От корня teut, образовано имя иллирийской царицы Тевтаны (также Тевты), правившей между 230 и 228 гг. до н. э., после своего супруга Агрона ,[Pol. II, 5; Арр. 111. 7; Dio.Cass.frg. 49, 3]. Этот же корень teut часто встречается в германских и кельтских этнонимах (тевтоны), а в Италии входит в оскское touto, этрусское touta в значении «община», «народ», «племя» [255, с. 153].

Пеласгийское же имя Леф не находило до последнего времени лингвистических параллелей в Италии.- Соответствия ему обнаружили лишь в гидронимах Крита, Фессалии и Карии, а также в названии мифической реки подземного царства — Лета

[27]

 (Lethe). Т. Лохнер-Хюттенбах считает слова, образованные от корня leth, догреческими [255, с. 154]. В. Георгиев, верный своему правилу находить догреческим словам индоевропейские параллели, производит Lethaios от греческого lithos («камень») и переводит «каменный ручей» [200, с. 31].

Можно было бы думать, что имя Леф в отличие от имен» Тевтам не представлено в ономастике тех регионов, где согласно традиции обитали пеласги. Находки в греческом святилище этрусского города Грависки позволяют, на наш взгляд, изменить это мнение. На донышке аттического килика 530 г. до н. э. мы читаем: Lethaosi[356, с. 407]. Тезка гомеровского Лефа, так же как и те, кто имел чисто греческие имена (Эвдем, Александр) и ликийское (Пактий), приносил жертву Туран-Афроди- те. Что Леф не случайно оказавшийся в Грависки грек, а один из потомков обосновавшегося в Этрурии пеласгийского этноса, подтверждают широко распространенные этрусские имена, образованные от корня leth. Э. Феттер насчитал 48 надписей с именами lethe, lethia ,[368, с. 72 и сл.]. Ниже мы коснемся вопроса социального положения lethe, lethia. Здесь же подчеркнем лишь, что имена, образованные от корня leth,. в полной мере подтверждают свидетельства традиции о переселении в Италию пеласгов.

Не менее четкие следы оставили пеласги и в топонимике Этрурии. Стремясь объяснить название города Цере, Страбон рассказывает об эпизоде из его древней истории: «Современная Керея прежде называлась Агиллой и, как говорят, была основана пеласгами, прибывшими из Фессалии. Когда же те лидийцы, которые переменили имя на тирренов, выступили походом на агиллейцев, один из них подошел к городской стене и спросил имя города; тогда один из фессалийцев, находившихся на стене, вместо ответа обратился к нему с приветствием „Хэре". Тиррены приняли это за хорошее предзнаменование и переименовали город таким образом»)[Strab. V, 2, 3].

Слово «Агилла», безусловно, относится к пеласгийской лексике. Это доказывает эпитет почитавшегося пеласгами Аттики и Арголиды бога Аполлона Агиея, которого Павсаний считал охранителем дорог {PausI, 31, 6; II, 19, 8]. Согласно Суде, «Agyeius есть колонна, которая заканчивается вверху острием. Эти колонны стоят перед дверьми. Одни говорят, что они специфичны для Аполлона, другие же — для Диониса, а третьи — для того и для другого» [Sudas. v. Agyeius]. Гесихий также считает, что Agyeys — поставленный у дверей алтарь в виде колонны {Hesychs. v. Agyeyus]. Почитание бога, называемого впоследствии Аполлоном или Гермесом и изображавшегося в виде столба или, как считает А. Лосев, «одушевленного фетиша» [47, с. 271], хорошо согласуется с описанием религии пеласгов у Геродота [Herod. II, 51—52], а также с географическим положением города, занимавшего вершину холма.

[28]

Гекатей сообщает названия девяти «энотрских» городов: Arintha, Bristiaca, Cossa, Erimon, Ixias, Cyterium, Malanius, Drys, Ninea [FGHI. Hec.frg.].

По-видимому, энотры — одно из пеласгийских племен ил» по крайней мере родственных пеласгам, ибо Энотр, согласно Ферекиду [FGHI. Pherec. frg. 85], происходил от сына Пеласга — Ликаона. Только один из упомянутых Гекатеем городов- сохранил свое пеласгийское название во времена этрусского владычества. Это Коза, отмеченная Страбоном в качестве тирренского города, расположенного на побережье, к югу от Популо- нии ([Strab. V, 2, 8]. Остальные «энотрские» города, видимо, получили другие названия после захвата их тирренами.

Анализируя названия некоторых «энотрских» городов, мы обнаруживаем прямую связь с пеласгийской ономастикой и топонимикой. Так, топоним «Дрис» соотносится с этнонимом «дриопы». Мифический родоначальник этого народа, изгнанного из Пелопоннеса дорийцами [Paus. IV, 8, 3], считался сыном Ликаона, т. е. внуком Пеласга. Согласно Павсанию, первоначальным местом обитания дриопов была область около горы Парнас TPaus. V, 1, 2]. По другому известию, дриопы некогда жили в Аттике, у ружья Сперхей, которого считали отцом Дриопса [FHGI. Pherec. frg. 23].

В названии пеласгийского города Malanius имеется основа mal, широко представленная в древней топонимике эгейско-анатолийского региона в местах обитания пеласгов: например, Малея — скала у гавани Феста (Крит), Малунт (Троада) и др. Та же основа имеется в имени мифического царя пеласгов Малея, дворец которого помещался на тирренском побережье Италии, у Грависки [Strab. V, 2, 8]. Дешифровка линейного письма «В» позволила добавить к этим топонимам и антропонимам ряд слов с основой шаг: тага, marateu, maranio, в которых легко распознаются греческие Malas, Malantheus, Malanion.

Название города Иксиас имеет общую основу с именем фессалийского мифического царя Иксиона. Название города Аринф» образовано от пеласгийской основы «ar» с помощью суффикса nth, широко употреблявшегося в местах обитания пеласгов.

Пеласгийское происхождение имеет, видимо, и топоним «Кортона» — название древнейшего города на территории. Этрурии. Л. Гиндин сопоставляет наименование «Кортона» с названиями городов древней Анатолии и Крита, образованными от основы cort[12, с. 157]. Название «Пирги» (порт этрусского города Дере) было широко распространено в Анатолии. Л. Гиндии сопоставляет это слово с греческим pyrgos («башня») и хеттским parku («высокий»), относя его к бесспорной пеласгийской топонимике [12, с. 153 и сл.].

Частично приведенные нами топонимические следы пеласгийского этноса в Италии свидетельствуют о пеласгах как о каком-то этническом массиве, а не разрозненных группах на-

[29]

селения. При -этом следует заметить, что данные лингвистики говорят об обитании пеласгов именно в тех районах, в которых их местопребывание известно по литературной традиции.

«Народы моря». О народах Эгеиды, в соседстве с которыми, мы можем предполагать, обитали пеласги и тиррены, сообщают египетские источники.

В правление фараона Мернептаха дельта Нила подверглась массированному нападению со стороны обитателей Ливийской пустыни 2. Надпись на стене храма Карнака, дополняемая тре-мя другими иероглифическими текстами на гранитных колоннах и стелах [ARE, с. 35], рисует следующую картину. Царь ливийцев Мерери пришел на территорию Египта со всей семьей и привел не только войско, но и стада. Это был не обычный набег за добычей, а вторжение с целью обосноваться на египетских землях [333, с. 106]. Вместе с ливийцами и их соседями по пустыне пришла часть «народов моря»: шердены, лукки, акаиваша, шекелша, пелешет, турша.

При Рамсесе III нападение «народов моря» возобновилось. Но среди них не было акаиваша и турша. В авангарде находились шекелша и шердены, к которым присоединились ранее не упоминаемые текра и дануна. Все эти народы изображены на рельефах Мединет-Абу в батальных сценах с характерным вооружением. Примечательна картина морской битвы, позволяющая установить, что нападающие вошли в дельту Нила, где столкнулись с египтянами.

Некоторые из этих «народов моря» были известны египтянам и раньше. Шердены упоминаются в эль-амарнском архиве как наемники фараона Аменхотепа IV или его подданных. Во времена фараона Рамсеса II шердены как корпус специального назначения сражались в «битве века» под Кадешем.

Народ лукки был союзником хеттов в битве при Кадеше. Они же действовали как пираты в Эгейском море. Согласно же критской традиции, в Эгейском море еще во времена царя Миноса занимались пиратством карийцы, прежде называемые л ел era ми [Herod. I, 171], а в хеттских источниках — «лулуху». Впрочем, Геродоту известна и иная версия, по которой карийцы были исконными жителями материка и всегда «так назывались» [Herod. I, 171]. Видимо, карийцы — самоназвание народа, занимавшегося пиратством, а лелегами, или лукки, его называли критяне и египтяне.

Идентифицируют лукки и с народом, который был известен хеттам как лукка, а грекам — как ликийцы [19, с. 103 й сл.]. Но лукка, судя по хеттским источникам, занимали горную область. Их страной скорее всего была Ликаония, а не греческая

____

2. Ливийская пустыня, территориально совпадающая с Сахарой, не была «пустыней» в современном понимании этого слова. Накопленные в наше время археологические данные говорят о Ливийской пустыне II тысячелетия до н.э. «сак об области, приспособленной для обитания и густонаселенной [76].

[30]

Ликия или, согласно Г. Нойману, район между Карией и Линией [72, с. 330].

Отождествление пелешет с филистимлянами теперь ми у кого не вызывает сомнений.

Библейские авторы связывали филистимлян с островами Эгеиды. В книге Бытия филистимляне и кафтории (критяне) объявлены потомками Патруса и Каслуха [Бытие X, 14]. Часть заселенного филистимлянами побережья называлась «критским, югом» [I Книга царств XXX, 14].

Не менее важными для суждения о происхождении филистимян оказались археологические данные, полученные во врем» раскопок поселений близ Газы. Двухцветная керамика фили-стимлян, датируемая XII—XI веками до н. э., напоминает микенскую керамику позднеминойского периода III С1в {181], типоогическую близость с микенскими культовыми и вотивными памятниками обнаруживают филистимлянские терракотовые статуэтки стоящего и сидящего женского божества. Скальные гробницы, сооруженные на побережье Палестины в XII в. до н. э., близки к микенским скальным гробницам. Об эгейском влиянии свидетельствуют также найденные в филистимлянских поселениях фибулы того же типа, что и кипрские [197, с. 21]. Корабли пелешет на рельефе Мединет-Абу отличаются конструктивными особенностями от египетских судов.

Приведенные данные свидетельствуют о присутствии народов Эгеиды на южном побережье Палестины в XII—XI веках до н. э. Вопрос о том, какой из известных греческой традиции народов можно отождествить с египетскими пелешет и библейскими филистимлянами, давно уже ставился в научной литературе. М. Будимир ответил: пеласгов. Лингвистические трудности — отсутствие в египетском и древнееврейском этнонимах звука g — устранялись, по его мнению, тем, что некоторым греческим авторам известна форма peiastikon [Hesych. 1296] и форма pelastike [Sch. Нот.II. XVI, 233]. Другие библейские имена филистимлян — Pichol, Achis — представлены в анатолийской эпиграфике. Должность seranim имеет параллель в tyranos — слове догреческого происхождения с тем же значением. Все это дает основание согласиться с гипотезой о присутствии пеласгов на побережье Палестины и использовать археологический материал «филистимлянского оазиса» для изучения пеласгийской проблемы в целом.

Народ текра, также изображенный на египетских рельефах, некоторые исследователи связывают с фракийцами и с переселением «северных народов» Балтики на Балканы и далее в Египет [236, с. 144 и сл.]. Р. Барнет более осторожно считает текра тевкрами греческой традиции [116, с. 374]. Тевкр считался сыном фригийского речного бога Скамандра и был родоначальником тевкров и троянских царей. Согласно Геродоту, еще до Троянской войны тевкры переселились во Фракию, за ис-

[31]

ключением одного племени, оставшегося в Троаде [Herod. V, 13, 120; VII, 20, 43, 75]. О передвижении тевкров-фригибцев в восточном направлении можно судить по свидетельству Геродота о родстве фригийцев и армян [Herod. VII, 73], по данным ассирийских источников о переселении мушков и лингвистическому материалу {21, с. 359 и Сл.]. Имеются также указания на этническую связь тевкров с населением Крита. Вергилий появление Тевкра на Крите относит ко времени до основания Трои [Verg. Aen. Ill, 104 и сл.]. По Ликофрону, Крит был, исходной территорией расселения тевкров [Lycophr. 1302]. В свете этих преданий о миграции тевкров тождество текра и тевкров представляется весьма вероятным.

Некоторые трудности возникают при попытке отождествления народа акаиваша с каким-либо народом, известным по античной традиции или восточным источникам. Чаще всего .акаиваша сопоставляются с Аххиявой, цари которой почти на равных правах сносились с хеттскими правителями [9, с. 99 и сл.]. Одни исследователи это государство идентифицируют с Микенским царством ахейцев в Греции [19, с. 99 и сл.], а другие помещают его на западе Малой Азии, в непосредственной близости от границ Хеттского царства, и, таким образом, отрицают греческий характер этой страны [207, с. 195 и сл.; 9, с. 101]. В пользу балканской локализации говорят имена лиц из Аххиявы, имевших дела с хеттскими царями. В последнее время достаточно убедительно доказано, что это — греческие имена.

Среди других «народов моря» упомянут и народ турша, отождествляемый с тирренами (тирсенами) греческой традиции. Некоторые исследователи XIX в. считали, что тиррены нападали на Египет с запада. Как полагал В. Дееке, египтяне знали о тирренах, которые в своих набегах из Италии достигли долины Нила [267, I, с. 70 и сл.]. Этот взгляд был вполне естественным, поскольку в то время еще не были известны анатолийские источники.

Против «западного адреса» тирренов выступил испанский историк и лингвист П. Бош-Химпера. Он опирался не только «а данные египетских и греческих источников, но и привлек весь имеющийся в его время археологический й лингвистический материал [131; 132, с. 637 и сл.]. По мнению П; Бош-Химперы, «народы моря» заселили Сардинию, Северо-Западную Италию, Южную Испанию, Балеарские острова, называвшиеся в древности Тирсенскими. Тирренам в Испании обязан своим возник-новением город Тартесс. Отождествляя сардов и шерденрв, П. Бош-Химпера ссылался на сходство щитов и шлемов у этих народов.

Эту же теорию развивал преимущественно на испанском материале Г. Шультен {105, с. 8 и сл.]. Ему удалось выявить сходство отдельных слов андалузских надписей с тирренским

[32]

текстом с Лемноса. Взгляды П. Бош-Химперы я Г. Шультена археологическими данными почти не подтверждались, поскольку научные раскопки в местах расселения «народов моря» тогда только начинались.

Отвергая «западный адрес» тирренов-турша, В. БранденштеЙн приводит следующие аргументы: 1) турша на рельефах Мединет-Абу изображены как типичный малоазийский народ; 2) хеттский текст царя Тутхалияша IV упоминает народ таруиша, очевидно идентичный турша; в настоящее время его отождествляют с троянцами; 3) известия греков о тирренах как обитателях Эгеиды предшествуют появлению тирренов-этрусков в Италии [134, стб. 1911].

Таким образом, представляется надежно аргументированной эгейско-анатолийская локализация «народов моря».

Таршиш и тирсены. В поисках данных о тирренах мы не должны исключать и Библию. Она сохранила о народах Передней Азии, Северного Причерноморья и Средиземноморья множество сведений, историческая ценность которых стала особенно ясна с появлением документов на аккадском, угаритском, египетском, хеттском и других восточных языках. Подобно тому как греческие мифографы произвели от этнонимов множество персонажей типа Тиррена, Иона, Лида, Лелега, Сарда и др. и объединили их в генеалогических преданиях, библейские авторы VII века до н. э. сделали попытку систематизировать сведения о народах, с которыми непосредственно сталкивались древние евреи или о которых они знали понаслышке.

Слово «Таршиш» мы находим в следующем контексте: «Сыны Иавана: Элиша и Таршиш, Киттим и Доданим» [Бытие X, 41. Под «Яваном» библейские авторы понимают греков (ионийцев). Поэтому если не в этническом, то в географическом отношении Элишу и Таршиш, Киттим и Доданима следует искать где-то по соседству с территорией, населенной ионийцами.

Термин «Элиша» исчерпывающе объясняется документами из Мари, Алалаха, Угарита, Хаттушаша и Эль-Амарны как о-в Кипр. Из названия острова греческая легенда вывела мифическую героиню Элиссу, которая, покинув Тир, а затем и Кипр, где она временно обосновалась, поселилась в Ливии, основав там Карфаген [FHGI. Tim. frg. 23]. «Киттим» — это еврейское название того же о-ва Кипр, данное по важнейшему из городов Кипра — Китиону. В финикийских надписях с Кипра kty — это юго-восточный берег Кипра [198, с. 98]. Таким образом, Элиша и Кипр — этнонимы, произведенные из двух названий одного и того же острова.

Давно уже было высказано мнение, что Таршиш соответствует Тартессу, полулегендарному городу на островке у южного берега Иберии. Из советских ученых эту идентификацию поддерживают И. Ш. Шифман [102, с. 17] и Ю. Б. Циркин [96, с. 33].

[33]

Против идентификации Таршиша с Тартессом прежде всего свидетельствует упоминание страны Тар-си-си в победной над-писи царя Асархаддона [ANET, с. 290]. Трудно себе представить, что ассирийский царь, несмотря на все свое могущество, покорил государство, расположенное на другом конце Средиземного моря ,[198, с. 100]. Поэтому Дж. Гарбини вполне логично исключает возможность тождества ассирийского Тар-си-си и библейского Таршиша с Тартессом. Однако он полагает, что и Таршиш и Тар-си-си — это не остров, а город Киликии Таре, внося в связи с этим поправку в рассмотренный нами библейский текст: «Сыны Явана: Элиша, Таршиш Киттима, Доданим». Эта эмендация понадобилась ему затем, чтобы представить Таршиш как часть Малой Азии, страны хеттов — Киттима. Между тем и в Библии, и в надписи Асархаддона и Таршиш и Тар- си-си — остров.

К тому же заключению о тождестве Таршиша с Тарсом Киликии приходит немецкая исследовательница М. Римшнейдер [77, с. 42 и сл.]. Для нее главным доводом служат выгодное географическое положение Тарса, наличие у него гавани и всего необходимого для строительства судов, известных авторам Библии как «таршишекие корабли». Но этого, на наш взгляд, недостаточно для утверждения, что «тирские купцы отправлялись в плавание на кораблях Тарса». Этому противоречит все известное нам о финикийском судостроении, использовавшем кедровые леса Ливана. Постулируемое М. Римшнейдер разделение труда — «хетты строили корабли, а финикийцы плавал» на них» — ничем не подтверждено. Финикийцы не могли находиться в зависимости от хеттов и Тарса в такой важной сфере, как кораблестроение.

Мнение о тождестве библейского Таршиша с Тарсом не является новым. Уже Иосиф Флавий (около 37 — около 95 г.) называл Таршиш, куда бежал пророк Иона, «Тарсом... Киликии» [Ios. Ant. Iud. IX, 10, 2]. Но вряд ли он в этом вопросе опирался на какую-то древнюю историческую традицию. Он знал меньше, чем современные историки, в распоряжении которых находятся древнеегипетские и хеттские источники, сведения греческой традиции о тирренах. Свидетельство Иосифа Флавия важно лишь в том отношении, что это еще один довод против: отождествления Таршиша с Тартессом.

Иосиф Флавий понимал, что страна, куда бежал Иона от «лица господня», не другой конец Средиземного моря. Но поскольку Иона нанял корабль, его целью не мог быть Таре» Античная традиция помещает на Лемносе и Лесбосе тирсенов (тирренов), и это дает нам основание отождествить библейский Таршиш и ассирийскую страну Тар-си-си с этими островами у побережья Малой Азии.

История Ионы, севшего на таршишский корабль и выброшенного мореходами за борт во время бури и затем проглоченного

[34]

китом [Иона I, 3], является «бродячим сюжетом». Но наиболее близкую ему параллель мы находим в греческом мифе о тирренских пиратах, широко разрабатывавшемся в античной литературе, впервые в гомеровских гимнах [Hom. Н. VII]. С «тир-ренского корабля», плывущего в «бесплодном море», где-то между Кипром и Египтом, на выступавший в море мыс высадились тиррены и захватили Диониса, имевшего облик прекрасного юноши. Взяв его на корабль, разбойники привязали Диониса к мачте. Превратившись в виноградную лозу, Дионис освободился от пут, а пираты, прыгнувшие от ужаса в море, стали дельфинами, кроме кормчего, которого Дионис пощадил. В гомеровском гимне нет никаких намеков на то, что злодеи, захватившие Диониса, имели какое-то отношение к Тиррении, т. е. к Италии. Аполлодор, которому приписывают сборник греческих мифов «Библиотека» (II век до н. э.), излагает несколько иную версию того же мифа. Дионис (как и Иона) нанял корабль тирсенов для переправы с острова Икария на остров Наксос. Но тирсены, оказавшиеся пиратами, проплыли мимо Наксоса, взяв курс на Азию [Apollod. Ill, 5, 3]. И здесь морские разбойники не имеют отношения к Тиррении (Италии), а тирренский корабль— к кораблям этрусков.

Сходство между библейским мифом об Ионе и греческим мифом о Дионисе (равно как и сходство имен персонажей) было замечено семитологами. Э. Крэлинг объяснил его следующим образом: пророк VIII века до н. э. Иона, автор пророчества против Ниневии, ни в коей мере не связан с морем; «морская линия» в легенде об Ионе — это результат переработки древнего предания одним из знакомых с греческой литературой еврейских писцов II в. до н. э., который воспользовался мотивами эллинской мифологии [153, с. 305 и сл.].

Трактовка Э. Крэлинга кажется нам неприемлемой по следующим соображениям. 1. Трудно допустить исправление древнего мифа на основе эллинских преданий в условиях ожесточенной идеологической борьбы иудейского жречества с эллинизмом во II веке до н. э. 2. Нет ничего удивительного, что один « тот же персонаж пророчествует против Ниневии и плавает по морю: это факты разных периодов жизни Ионы. 3. Поскольку в греческой литературе упоминаются «тирренские корабли», то и в еврейской литературе VIII в. до н. э. встречается «тар- шишский корабль». 4. Использование в рассказе о морских странствиях Ионы древнего названия кораблей говорит против исправления библейского предания по греческому образцу. Если искать чужеземный источник предания о морских странствиях Ионы, то было бы логичнее обратиться к соседнему с евреями народу — филистимлянам, с которыми евреи общались на протяжении многих столетий и, как показал итальянский семитолог Дж. Гарбини, немало заимствовали у них в сакральной сфере [197, с. 1122 и сл.].

[35]

Наличие в книгах Ветхого завета этнонима «Таршиш» допускает первоначальную связь между названием кораблей и на-званием народа, построившего их и использовавшего в тех или иных целях. С исчезновением этого народа из поля зрения библейских авторов «таршишский корабль» становится обозначением особого типа корабля. Именно в этом смысле термин «таршишский корабль» употребляется в пророчестве Исайи о Тире: «Рыдайте, таршишские корабли, ибо он разрушен: нет домов, и некому входить э домы» [Исайя XXIII, 1]. Здесь «таршишские корабли» — тип судов, использовавшихся Тиром для дальних плаваний, а не обязательно корабли, плывущие в Таршиш. Если можно было бы представить подобное пророчество о Риме, пророк сказал бы: «Рыдайте, либурны». И у современников не возникло бы ассоциаций с иллирийским народом, имя которого стало обозначением типа корабля.

Итак, «таршишские корабли» — это не корабли, плававшие в Таршиш-Тартесс и тем более не суда Таршиша-Тартесса.

Рассмотрев понятие «таршишские корабли», мы можем вернуться к библейскому Таршишу и продолжить анализ относящихся к нему свидетельств. В «Плаче о Тире» среди народов, торговавших с великим финикийским городом, население Таршиша занимает первое место: «Таршиш, торговец твой по множеству всякого богатства платил за товары твои серебром, железом, свинцом и оловом. Иаван, Тубал и Мешек торговали с тобою, выменивая товары свои на души человеческие и медную посуду» [Иезекииль XXVII, 12—13]. В данном контексте Таршиш уже не соседний с Ионией (Иаван) остров, хотя по традиции Таршиш и Иаван упоминаются в непосредственной близости. Ни один из островов Эгеиды не имел такого сочетания рудных богатств, как серебро, железо, свинец и олово. Но этими богатствами не обладала ни одна из стран Средиземноморья, в том числе и сказочно богатая Иберия. Поэтому скорее всего прав шведский историк У. Тэкхолм, полагающий, что Таршиш для библейских авторов — это просто богатый металлами запад [347, с. 79—91]. Но, как уже говорилось выше, можно допустить и более узкое понимание Таршиша как острова в Эгеиде. Распространение топонима-этнонима «Таршиш» в западном направлении имеет аналогию в перемещении «тирренов», название которых получили Тиррения (Италия) и Тирсенские острова (древнее название Балеарских островов). Как бы ни был ограничен географический кругозор библейских авторов, все же переселение тирсенов на запад не оказалось ими не замеченным.

Тиррены в Эгеиде. Греческая традиция сохранила о тирренах (тирсенах) более полную информацию, чем рассмотренная нами выше египетская и иудейская литература. Однако и здесь мы встречаемся с неясностями и путаницей.

Фукидид говорит о пеласгах как потомках тирренов, жив-

[36]

ших на острове Лемнос и в Афинах [Thuc. IV, 109, 4]. Но, согласно другим авторам, в Афинах и Аттике жили пеласги, а не тиррены. Таким образом, как место поселения тирренов остается один Лемнос.

Первоначальными обитателями этого острова античная тра-диция считает миниев, а тирренов — последующими поселенцами, изгнавшими миниев [Apoll.Rhod. IV, 1760; PIut.Quaest.Gr. 12]. Даже примерная дата заселения Лемноса тирренами не сообщается, но, поскольку минии представлены в греческой традиции как древнейшие обитатели острова Феры, Спарты, Беотии, появление тирренов на Лемносе нужно отнести к очень отдаленной эпохе.

Диоген Лаэртский, ссылаясь на автора III века до н. э. Аристоксена, называет философа Пифагора «тирреном с одного из тех островов, которым завладели афиняне, изгнав тирренов» [Diog.Laert. VIII, 1]. Речь идет об островах Парос и Лемнос, завоеванных афинским полководцем Мильтиадом. Геродот, сообщающий об этом, называет обитателей острова не тирренами, а пеласгами {Herod. VI, 136].

Сыном Тиррена называет Пифагора и Порфирий. Ссылаясь на писателя III века до н. э. Клеанфа, он пишет: «Ныне даже уверяют, что отец Пифагора был тирреном из тех, кто поселились на острове Лемнос» [Porph. Pyth. 2]. Конечно, биографии Пифагора, к которым восходят сведения Диогена Лаэртского и Порфирия, писались много лет спустя после смерти Пифагора, и, вероятно, Пифагора считали тирреном потому, что в религиозном учении тирренов-этрусков имелись «пифагорейские» элементы. Но в этом случае возникает вопрос: почему Пифагора соотнесли не с италийскими тирренами, к которым он как житель юга Италии был территориально близок, а с тирренами Лемноса? Очевидно, существовала прочная традиция о Пифагоре как выходце с острова в Эгеиде, некогда заселенного тирренами.

На то, что Пифагор был тирреном, указывает еще одно кос-венное свидетельство, исключающее возможность поздней фальсификации: у Пифагора был сын по имени Аримиест [Porph. Pyth. 3]. Порфирий сохранил стихотворную надпись Аримнеста на статуе Геры:

Сын Пифагора меня Аримиест в этом храме поставил,

Миру в ученых речах многую мудрость явив.

Имя Аримиест — не греческое, а тирренское. Павсаний в Олимпии видел трон, приношение «царя тирренов Аримнеста, который первым из варваров стал делать дары и приношения Зевсу Олимпийскому» [Paus. V, 12, 5]. Первая часть имени сына Пифагора и его тезки, неизвестного другим авторам тирренского царя, входит также в наименование племени соседей — троянцев, населявших страну Арима [Hom.il. II, 783]. Этнографические параллели дали основание Л. Ельницкому сопоставить

[37]

arim с корнем тирренского слова arima, имеющего согласно глоссе значение «обезьяна» [TLE 811], и предположить, что в названии мифического народа аримаспов arim означает «человек», ибо обезьяну повсеместно считали «человеком» [28, с. 58]. Таким образом, согласно Л. Ельницкому, этрусское обозначение обезьяны и имя этрусского царя Аримиест уводят нас в Малую Азию.

Имеются сведения об обитании тирренов и на других островах Эгейского моря. Гелланик, написавший историю своего родного острова Лесбос, сообщает, что один из лесбосских городов, Метаон, был основан тирреном Метасом ,[FHGI, Hell. frg. 121]. Разумеется, этот тиррен мог получить имя по названию города, но, принимая предание, историк должен был исходить из исторического факта — длительного обитания тирренов на Лесбосе.

Можно ли доверять приведенным выше свидетельствам о тирренах как догреческих обитателях Лемноса и других островов Эгеиды? Скептически к ним отнесся Э. Мейер, полагая, что на Лемносе не было ни пеласгов, ни тирренов, так же как их не было и в Аттике [259, с. 19 и сл.]. Обобщив данные находок этрусских буккеро и бронзовых изделий в Эгеиде, М. Гра [208, с. 341 и сл.] пришел к выводу, что уже в VIII—VII веках до н. э. этруски вели обширную торговлю с Урарту через проливы и торговый путь проходил через Лемнос и другие острова, прилегающие к Малой Азии. Таким образом, незадолго до того, как Мильтиад изгнал пеласгов-тирренов с Лемноса, остров стал опорным пунктом этрусских (италийских) торговцев, занимавшихся одновременно и пиратством. Сведения гомеровских гимнов о тирренах, напавших на Диониса, М. Гра относит именно к италийским тирренам, датируя сами гимны не архаической, а классической и даже эллинистической эпохой греческой литературы. Выходцам из Италии М. Гра приписывает обнаруженные на острове эпиграфические находки, надписи на негреческом языке.

Нельзя признать основательной попытку М. Гра отрицать проживание тирренов — предков этрусков на Лемносе. Разумеется, историки V века до н. э. могли не знать времени появления тирренов на Лемносе. Они могли умышленно приписать тирренам Лемноса большую древность, с тем чтобы сделать их ответственными за похищение афинянок в Брауроне и тем самым оправдать их изгнание. Но ведь существует традиция, которая не связана с острыми моментами международных отношений V века до н. э., например основание тирреном города на Лесбосе, происхождение Пифагора, изгнание миниев тирренами. Имеются также лемносские тексты, принадлежность которых «этрусским пиратам» является более чем сомнительной.

Лемносские тексты. В 1885 г. французские археологи Ж. Кузен и Ф. Дюрбах нашли на острове Лемнос (близ деревни Каминия) каменную стелу, на которой имелись изображения

[38]

воина с копьем и две надписи. В публикации находки ее открыватели признали родство языка надписей с этрусским и назвали его «этрускоидным». Первые исследователи лемносских текстов колебались в самом элементарном их понимании. Так, С. Бугге, занимавшийся до своих лемносских штудий дешифровкой скандинавских рун, увидел в надписях из Лемноса свидетельство натиска тирренов Италии в восточном направлении, подобного переселению викингов на юг Европы [140, с. 59 и сл.]. Сами надписи он считал по содержанию посвятительными, а язык их относил к индоевропейской группе. Тогда же появились первые переводы надписей, расходившиеся во всем, кроме толкования личного имени Голайеш как соответствия библейскому имени героя филистимлян Голиафа.

Последующие лингвисты и историки, в том числе такие крупные, как У. Виламовиц-Меллендорф, Г. Де Санктис, К- Белох, уже не находили особой близости между языками этрусских и лемносских текстов. Единичность эпиграфической находки вызвала предположение, что лемносские надписи принадлежат случайно появившимся на острове чужеземцам фрако-фригийского происхождения [142, с. 89]. Беспочвенность этой точки зрения стала ясна после итальянских раскопок архаического некрополя на восточном побережье Лемноса. В погребениях VI в. до и. э. были обнаружены граффити на том же языке, на котором были составлены тексты из Каминии [163, с. 119], Несмотря на краткость граффити (лишь одно из них содержит законченное слово), они укрепили первоначальное мнение о тирренском происхождении лемносских текстов.

П. Кречмер признал, что язык лемносских текстов близко-родствен языку этрусков и обнаруживает при сравнении с ним лишь диалектные различия [243, с. 96 и сл.]. Немецкий филолог отождествил лемносское maras с этрусским maru, найдя общую обоим этим словам коренную основу в гомеровском топониме Ismaros — названии города фракийского племени киконов, разрушенного Одиссеем [Hom.Od. IX, 140]. Лемносское слово thokiasiale он сопоставил с этрусским этнонимом truial [TLE 74} 296], постулируя общность в обоих языках суффикса al. Как и его предшественники, П. Кречмер исходил из соответствия лемносского avis этрусскому avil в общем значении «год». Лемноо скую форму aomai он считал глагольной, сопоставляя ее с этрусской глагольной формой amce в значении «был». В своем переводе надписей на стеле из Каминии П. Кречмер исходил из предположения, что это эпитафии двух разных лиц — Акера, сына Таварсия, и Холайеса, фокейца,— находящихся в родственных отношениях.

Более всего для понимания лемносских текстов сделал В. Бранденштейн [134, стб. 1909 и сл.]. Он указал на следующие пункты, сближающие лемносский и этрусский языки: 1) сходство фонетических систем; 2) идентичность суффиксов

[39]

asiale и их роли в словообразовании, например лемносское vanalasiale (имя матери Акера) и этрусское, имя meclasial [TLE 180]; 3) формальное и относительное тождество частиц лемносского О, этрусского U, совпадение в лемносских надписях «А» и «В» групп слов, указывающих на возраст умерших, с соответствующей формулой в этрусских эпитафиях: лемносское «А» — sivaiavissealxls; лемносское «В» — siaxveisavissivai; этрусское — avilsmaxssealxls.

Г. Рикс, согласившись с выводами В. Бранденштейна, дополнил их наблюдениями о сходстве лемносских vanalasial, fociasial с этрусским nacnvaiasi, позволяющим понять nacna, встречающееся в ряде этрусских текстов после слова ati(«мать») в значении «большая», т. е. бабушка [329, с. 215]. Он также от-метил сходство лемносского munslec с этрусским munisvleth. Подчеркивая, что лемносские тексты «А» и «В» понимаются не хуже пространных этрусских надписей, Г. Рикс, однако, воз-держался от перевода, считая его преждевременным.

Лемносские тексты занимают значительное место и в лингвистической концепции В. Георгиева, считающего, подобно П. Кречмеру, этрусский и лемносский близкородственными языками. В предложенной болгарским лингвистом схеме эти языки зафиксированы в качестве ответвления от троянского языка, в свою очередь рассматриваемого как развитие «западнохеттского языка», а лидийский язык представлен как независимая ветвь того же «западнохеттского». Таким образом, ничто не мешало бы В. Георгиеву воспользоваться этрусским языком для интерпретации лемносского, но он исходит из хеттской основы. Так, лемносское avis, соответствующее, по мнению других ис-следователей, этрусскому avils, с твердо установленным значением «лет», т. е. возрасте, в котором скончался тот или иной персонаж, Б. Георгиев (исходя из хеттской параллели avitis- «лев») переводит «лев» [202, с. 110]. Лемносское swai, имеющее этрусские параллели sval («Живой») и svalce («отжил»), т. е. «умер», В. Георгиев в сравнении с хеттским глаголом suvaait перевел «оттеснял». Лемносское maras, соответствующее этрусскому maru в значении  «должностное лицо», «предводитель», переведено: в надписи «А» — «копье», в надписи «В» — «также». Но Acer, Holaes, интерпретируемые всеми исследователями в качестве личных имен, он истолковывает, исходя из хеттских параллелей, как «умер» и «отразил». Предложенный В. Георгиевым перевод лемносских текстов «А» и «В» ни в одном пункте не сходен с переводами П. Кречмера, В. Бранденштейна, Б. Грозного, словно бы болгарский лингвист работал с какими-то иными материалами. Существеннее, однако, другое: признавая этрусский и лемносский языки близкородственными, своим истолкованием-лемносских слов В. Георгиев фактически опровергает свой же постулат. Но с этим опровержением можно не считаться, поскольку оно исходит из хеттской

[40]

Погребальная стела из Лемноса. Афины. Национальный музей

 

основы и именно она является источником совершенно различного толкования близких по форме и семантике этрусских и лемносских слов.

Если мы и можем что-либо уяснить в лемносских текстах, то этим мы обязаны лучше понимаемой этрусской эпиграфике. Ни один из языков Анатолии, представленный надписями, не ближе к лемносскому, чем этрусский. Но лемносский и этрусский не идентичны. Ряд слов лемносских текстов «А» и «В» не встречается в этрусской лексике. Существенны и некоторые различия в морфологии. Это исключает из научного оборота гипотезу С. Бугге, Э. Мейера и М. Гра, что авторами лемносских текстов являются тиррены, прибывшие из Италии. Расхождения в этрусском и лемносском могли образоваться лишь в том случае, если носители тирренского языка двигались с востока на

[41]

запад и это передвижение, равно как и взаимодействие с другими языками, было достаточно длительным. Следовательно, вряд ли удастся обнаружить памятники языка более близкого к этрусскому, чем лемносский. Язык х, от которого произошли этрусский и лемносский,- был дальше от этрусского, чем лемносский. Где же предположительно жили носители языка х до того времени, когда в египетских текстах впервые стал упоминаться народ турша, т. е. до 1200 г. до н. э.? В решении этого вопроса можно опереться прежде всего на версию Геродота, содержащую наряду с фантазией вполне надежные компоненты.

Переселение тирренов, по Геродоту. Страной тирренского «исхода», согласно Геродоту, была малоазиатская Лидия. В последней части обширного раздела, посвященного Лидии, Геродот следующим образом излагает предание о переселении части лидийского народа: «В царствование Атиса, сына Мана, была большая нужда в хлебе по всей Лидии. Вначале лидяне терпеливо сносили голод, потом, поскольку голод не прекращался, они стали изобретать средства против него, причем каждый придумывал свое особое... Таким способом они жили восемнадцать лет, однако голод не ослабевал, а все усиливался. Тогда царь разделил весь народ на две части и бросил жребий, с тем чтобы одной из них остаться на родине, а другой выселиться. Царем той части, которая по жребию осталась на месте, он назначил себя, а над выселившейся поставил своего сына по имени Тиррен. Те из них, которым выпал жребий выселиться,. направились в Смирну, соорудили там суда, положили в них все необходимое и отплыли отыскивать себе пропитание и местожительство. Миновав многие народы, они прибыли наконец к омбрикам, где основали города и живут до настоящего времени. Вместо лидян они стали называться по имени сына того царя, который их заставил выселиться... тирренами» [Herod. I, 94].

Современные оценки фактов этнической или иной истории, дошедшие до нас в изложении древних авторов, нередко за-висят от их литературной формы. И «новеллист» Геродот проигрывает в сравнении с рационалистически мыслящими историками древности, например Фукидидом или Полибием, хотя предание само по себе заслуживает предпочтения перед поздним его истолкованием.

В рассказе Геродота присутствуют многие сказочные моменты, которые могут вызвать сомнение в истинности самого факта переселения народа из Малой Азии: происхождение от легендарного Атиса, голод, длившийся в течение 18 лет, средство, с помощью которого его пытались утолить, жребий, решивший выбор тех, кто должен был покинуть родину, название народа от предводителя переселенцев и т. д. Все это давало повод для негативной оценки рассказа Геродота, хотя в нем присутствуют моменты реального характера: переселение из Малой Азии

[42]

морским путем в конце II тысячелетия до н. э. и обоснование переселенцев в земле омбриков-умбров. Противник восточного происхождения этрусков Л. Парети характеризовал рассказ Геродота не как предание, а в качестве «ученой басни», имеющей тшоим источником этимологическую связь между греческим этнонимом «тиррены» и названием города Торреб, упоминаемым Ксанфом в качестве одного из городов Лидии [292, с. 34].

Ошибка Л. Парети и других критиков Геродота заключается в том, что они исходили из предположения о малоазиатских лидийцах как его информаторах. Их предположение основывалось на словах Геродота «Они рассказывают», которые вводят повествование о переселении. Но поскольку еще Дионисию Галикарнасскому было известно, что лидийский историк Ксанф, изложивший древнейшую, в том числе и легендарную, историю лидийцев, ничего не знает о переселении части лидийского народа; [Dion.Hal. I, 27, 1—2], можно было считать, так это и сделал Дионисий, сам рассказ о переселении ошибочным, не основывающимся на источниках.

Рассказ Геродота не покажется ошибочным, если предположить, что его информаторами были сами тирсекы, которые считали себя лидийцами и фигурируют в римской традиции как «лидийцы». С ними Геродот мог встретиться, находясь в Южной Италии в качестве колониста афинской колонии Фурии. Возможно, именно в это время он работал над своим историческим трудом. В пользу этого говорит то, что рукопись, которую читал в IV в. до и. э. Аристотель, начиналась словами: «Геродот, фуриец, представляет нижеследующее изыскание...» [Arist. Rhet. Ill, 9, 2]. А в более поздних рукописях это же начало сохранилось в таком виде: «Геродот, галикарнасец, представляет нижеследующее изыскание...» Мы должны отдать предпочтение варианту Аристотеля, потому что он согласуется с положением Геродота как изгнанника, вынужденного покинуть свою родину Галикарнас в ранней молодости, с его удостоверенным в других частях труда стремлением быть признательным Афинам, с точными знаниями италийской и сицилийской истории. В пользу предположения об этрусках или, во всяком случае, италийцах как информаторах Геродота говорят и некоторые детали самого рассказа. Голод в качестве причины переселения — это, бесспорно, сказочный мотив. Мы его находим также в предсказании Анхиза, которым руководствовался Эней при выборе места для поселения в Италии ,[Verg; Aen. VII, 124—129]. Вообще, разработанную мифологически версию о переселении можно чаще всего найти у народа, покинувшего первоначальные места жительства, чем у того, от которого он отделился.

Этрусско-италийский источник рассказа о переселении лидийцев лучше всего объясняет неточности предания. Пересе-

[43]

ление не могло происходить из области, называемой Лидией, поскольку это позднее название части Анатолии, так же как и народ, переселившийся во времена Атиса, не мог быть лидийцами. Но тиррены-этруски не сохранили название народа, к которому принадлежали их предки в конце II тысячелетия до н. э. Греки и лидийцы лучше знали о прошлом Анатолии, но ведь даже и им неизвестно было название «хетты». Поэмы Гомера, как убедительно показал Ю. Андреев, даже в наиболее достоверной своей части — в «Каталоге кораблей» — дают весьма условную и полную неточностей картину политической и этнической географии эгейско-анатолийского мира во время Троянской войны [2, с. 128 и сл.]. Трудно думать, что информаторы Геродота в середине V века до н. э. знали больше о Малой Азии, чем Гомер, использовавший сложившиеся задолго до него в IX—VIII веках до н. э. песни аэдов.

И все же народная память донесла бесспорные факты, в том числе переселение тирренов из Малой Азии. Как уже говорилось, пока еще там не удается отыскать надписи на языке, родственном этрусскому и лемносскому. Но следы присутствия тирренов (тирсенов) обнаруживаются в топонимике Западной Анатолии. Помимо названного выше Торреба можно указать на лидийский город Торра [Steph.Byz.s.v.Torra], который Ф. Шахермайер рассматривал как тирренский топоним [335, с. 228 и сл.]. Сравнительно недавно в Северной Лидии обнаружена надпись с упоминанием города Тарси. Нас не должно смущать, что это надпись II века н. э. Население тогда говорило по-гречески, но многие носили лидийские имена и почитали не только греческих, но и догреческих богов, среди которых была и «мать Тарсена». Последний теоним, ранее ошибочно относимый к киликийскому Тарсу, теперь может быть идентифицирован с лидийским Тарси. Таким образом, предание, сохраненное Геродотом, и топонимика делают возможным допустить, что территория, впоследствии занятая лидийцами, была местом обитания предков тирренов.

Крушение микенского мира и переселение на запад. Вопрос о времени и обстоятельствах переселения пеласгов и тирренов является частью более широкой проблемы о судьбе микенского мира. Трудность ее изучения заключается в недостаточности и противоречивости информации. Передвижения народов, сопровождавшиеся чудовищными опустошениями, привели в Греции к прекращению фиксации событий в письменной форме. На протяжении нескольких столетий обитатели Греции, уже имевшие навыки в письме, сделались бесписьменными народами. Единственной хранительницей старины стала народная память, а события о прошлом передавались в песнях народных сказителей и певцов, в которых реальность сосуществовала с фантазиями и прямым вымыслом. Такие песни, обработанные Гомером и впоследствии записанные, стали для греков

[44]

классической эпохи главным источником сведений о прошлом, отделенном от их времени бесписьменной эпохой. Не только Гекатей и Геродот, но и Фукидид в своем исследовании состояния Эллады времени Агамемнона опирается на гомеровские поэмы. Правда, в распоряжении греческих историков могли быть записи, избежавшие уничтожения и сохранявшиеся в храмах, например в храме Геры в Арголиде, но содержащиеся в них сведения вряд ли были настолько обширны, чтобы можно было почерпнуть указания о передвижениях народов. Все сказанное объясняет характер греческой традиции о миграциях конца бронзового — начала железного века.

В представлении греческих мифографов решающую роль в тех переменах, которые испытал греческий мир после Троянской войны, сыграло переселение дорийцев, обычно передаваемое как легенда о возвращении Гераклидов. В первой книге Эфора сообщалось, что сын Геракла Гилл скрылся у царя дорийцев Эги- мия и был им усыновлен. Потомки Гилла завоевали Пелопоннес и разделили между собой Лаконию, Аргос и Мессению [FHGI, Ephor. frg. 11].

В конце XIX в. ряд исследователей писали о политической тенденциозности этого мифа [260, с. 249 и сл.; 103, с. 51 и сл.]. Его распространители — видимо, дружественные дорийским правителям аэды — изобразили исторические события таким образом, чтобы показать законность завоевания дорийцами ахейских или пеласгийских территорий. Возводя родословную дорийских басилеев к Гераклу, миф укреплял их политическую власть. Однако, несмотря на свою тенденциозность, миф сохранил некоторые намеки на реальные события.

Современные, исследователи уже не опираются на предание о Гераклидах как главный источник, а в лучшем случае используют его как иллюстрацию к фактам, извлекаемым из других источников.

Наиболее распространенным объяснением падения микенского мира и запустения некоторых процветавших микенских центров считается вторжение крупных этнических групп, вовлекших в свое разрушительное движение малочисленные дорийские племена [109; 167; 236]. Чаще всего говорят о передвижении из района рек Одер—Шпрее носителей культуры «полей погребений», или лужичан. Сторонники этого варианта теории вторжения либо постулируют наступление в первоначальной области культуры «полей погребений» голода и бескормицы, заставивших население покинуть свою родину и в паническом бегстве направиться в земли, о богатстве которых могло быть известно от торговцев янтарем, либо указывают на изменения в социальной структуре варварского общества (цит. по [236, с. 144]). Во всяком случае, вторжению северного народа приписываются те разрушения микенских центров, которые выявлены во время раскопок.

[45]

Несмотря на использование археологами новейших научных методов, пока еще не достигнута такая точность датировки памятников, при которой слой разрушения может быть определен в пределах одного десятилетия. Допущение ±50 лет, обычное при использовании радиоуглеродного способа датировки, в применении к интересующим нас историческим событиям может означать, что одни разрушения произошли до Троянской войны, а другие — после нее. Ведь и до этого события, являющегося для античной историко-мифологической традиции своего рода хронологической эрой, также происходили войны, результатом которых могло быть разрушение крепостей и поселений. Можно, например, назвать осаду Фив семью героями, столкновения между Персидами и Пелопидами, Гераклом и Нестором. Почему же все следы разрушений мы должны приписывать чуждым Греции народам, а не самим микенцам, ведшим друг против друга опустошительные войны?

Определение «авторства» микенских разрушений еще более осложняется тем, что мы не знаем абсолютной даты падения Трои, послужившего словно бы сигналом для вторжения на Балканы и в Малую Азию северного народа. Считая вслед за М. Хэммондом, что Троя пала в 1200 году до н. э. [216, с. 679 и сл.], а не в 1180 г., как это можно было бы думать на основании античной традиции, следует отнести значительную часть установленных археологией разрушений ко времени междоусобных войн в микенском мире, которые традиция подала как столкновения мифических героев.

Несмотря на все отмеченные ограничения и оговорки, вторжение северного народа на Балканы было и остается историческим фактом, объясняющим весь ход дальнейших событий более убедительно, чем традиционное «дорийское переселение». О появлении на Балканах чуждого первоначальному населению этнического элемента свидетельствуют в ряде мест Эпира и в Македонии так называемые «ящичные погребения». Найденные в них украшения принадлежат лужицкой культуре, хотя среди них имеются элементы иной специфики. Бронзовые перстни со спиралевидным окончанием и витые браслеты из бронзовой проволоки с насечками обнаружены в обложенных плитами могилах Прилепа и Сарая в Пелагонии, в могиле того же типа с детским захоронением близ Демир Капу в низовьях р. Вардар, в могилах Северного Эпира, а также в качестве вотивных даров в Додоне [216, с. 708]. В некоторых «ящичных погребениях» сохранились янтарные бусины, которые могли служить украшением юности варваров, живших еще в Центральной Европе, и позднее стали погребальным даром уже на Балканах. Керамика «ящичных погребений» типична для лужицкой культуры. Отдельные сосуды имеют орнамент, подражающий декору на описанных выше бронзовых браслетах.

В конце II тысячелетия до н. э. на юге Италии появились

[46]

мессапы. Геродот видел в них критян, выступавших походом на Сицилию и по возвращении домой прибитых бурей к берегам Япигии, где они основали город Гирию и стали называться япигами-мессапами [Herod. VII. 170]. Предание Геродота поддержал В. Модестов [58, с. 112 и сл.], в то время как другие исследователи видели в мессапах автохтонов или иллирийских переселенцев. Защитники иллирийского происхождения мессапов и в наши дни опираются на материал мессапских надписей, количество которых составляет уже свыше 300 штук [69, с. 10]. Лингвисты, не убежденные теорией «иллиризма» мессапского и его особой близости к албанскому языку, рассматривают мессапский язык как особую ветвь индоевропейской семьи языков. В любом случае появление мессапов на юге Италии является следствием большого передвижения народов конца II тысячелетия до н. э.

Одновременно с мессапами или несколько позднее на восточном побережье Италии появились народы иллирийского происхождения: япиги, певкеты, давнии, френтаны, которых античная традиция упорно связывала с иллирийцами Балканского полуострова. О правильности этого мнения говорят исследования этнонимики и топонимики адриатического побережья Италии [61, с. 77 и сл.].

Иллирийские влияния затронули и Пицен, хотя они были и менее сильными, чем на юге полуострова. Этнониму pikenoi, picentes в Италии соответствует топоним Picentianum в Паннонии, Piquentum в Истрии, Picenses в Мезии. На территории Пицена обнаружены надписи на неизвестном неиндоевропейском языке, возможно относящиеся к более древнему населению этого региона [312, с. 32].

Севернее Пицена на адриатическом побережье Италии в конце II тысячелетия также появилось население, известное древним авторам как венеты. Согласно Полибию [Pol. II, 17, 5], венеты одеждой и нравами не отличались от кельтов, но говорили на особом языке. Это свидетельство подтверждают 200 кратких надписей, которые содержат всего лишь около 450 различных слов, включая и имена. Лингвисты считают, что венетский язык — самостоятельная ветвь индоевропейской группы языков, наиболее близкая к латино-фалискскому и германскому языкам, но также в какой-то мере связанная и с балтийскими языками. Но с мессапским и другими иллирийскими языками венетский язык не имел близкого родства.

Появление на Апеннинском полуострове крупных масс переселенцев должно было привести в движение проживавшие там народы, которым приходилось искать новые места для поселения. Античная традиция засвидетельствовала перемещение сикулов, первоначально обитавших по соседству с латинами и фалисками в Лации [Dion.Hal. I, 9; Serv.Aen. VII, 775], на юг Италии, а затем в Сицилию, заселенную сиканами. В античной

[47]

традиции в рассказах о сикулах имеются труднообъяснимые противоречия. Некоторые авторы отождествляют их с сиканами, помещая последних также в Лации. И. Л. Маяк обратила внимание на свидетельство Дионисия Галикарнасского о переселении в Сицилию лигиев-лигуров под предводительством Сикела [Dion.Hal. I, 22] и построила оригинальную гипотезу о первоначальном этническом и языковом тождестве сикулов-лигуров [54, с. 79 и сл.]. По ее мнению, часть сикулов-лигуров, говоривших на неиндоевропейском языке, подверглась влиянию осевших в районе Лация индоевропейцев-италиков и к моменту своего переселения в Италию отличалась в языковом отношении от других лйгуров, оттесненных в горные районы Северной Италии. Чтобы сделать эту гипотезу доказуемой, следовало бы иметь более надежные сведения о лигурийском языке и его исторической эволюции. К сожалению, в нашем распоряжении лишь четыре лигурийские глоссы и топонимы с суффиксами asca, esca, usca, ine, которые одними исследователями признаются неиндоевропейскими, а другими — индоевропейскими.

В конце II тысячелетия до н. э. в Сицилию переселился небольшой народ элимы, построивший в Западной Сицилии города Сегесту, Энтеллу и др. Поскольку в Лигурии, между Луной и Генуей, имеется город Сегеста, можно было бы думать, что элимы — народ, родственный лигурам и сикулам. Но недавние раскопки в местах обитания элимов в Сицилии показали, что в культуре элимов и их языке, представленном несколькими сотнями граффити, сильны эгейские черты. Это говорит в пользу античной традиции, которая отождествила элимов с троянцами [Thuc. VI, 2, 3; Strab. XIII, 1, 53], если, конечно, считать это тождество указанием на анатолийское происхождение в более широком смысле [38, с. 187 и сл.].

На наш взгляд, нет оснований относить к числу переселенцев народ, известный греческим авторам как борейгоны (аборигены), а латинским — аборигины. Правда, Дионисий Галикарнасский сообщает о том, что некоторые авторы отождествляли аборигенов с лелегами-энотрами и аркадянами [Dion.Hal. I, 10, 13, 3; 89, 2]. Но, по другой версии, аборигены — очень древний народ, живший в Италии испокон веков или переселившийся туда в незапамятные времена. Царями аборигенов считались Сатурн iflust. XLIII, 10], Тибрис [Serv. Aen. VIII, 72], Авен- тин r[Serv.Aen. VII, 657], Пикус .[Fest., с. 228, 33], Фавн ,[Gell. V, 21, 7], Латин j[Liv. I, 1, 5; lust. XLIII, 1, 3; Tac.Ann. XI, 14].

Согласно Катону Старшему и Варрону, аборигины пришли из земли Реате, впоследствии населенной сабинянами, вытеснили сакранов и сикулов из Лация и победили умбров (см. [Dion.Hal. II, 49, 1; Vacr. L. L. V, 53]).

Вряд ли эту традицию можно отвергнуть на основании названия этого народа у Ликофрона boreigonoi [Lycophr. 1253]. Даже если название boreigonoi древнее, чем aborigenes, оно

[48]

может быть объяснено с помощью италийской топонимики. В области, населенной лигурами, была гора Beriegema {CILI, 584, 19]. Этот топоним ставит под сомнение поиски борейгонов (аборигинов) за пределами Италии. Следуя традиции Вергилия и его комментаторов, логичнее всего считать аборигинов предками латинов, а не переселенцами из Эгеиды.

Сложным является вопрос о месте обитания древних умбров. Геродот сообщает, что лидийцы, которые стали называться тирренами, поселились в земле умбров {Herod. I, 94]. В другом месте своего труда он поселяет умбров между двумя текущими на север альпийскими реками [Herod. IV, 49]. Дионисий считал умбров соседями лигуров {Dion.Hal. I, 10], хотя это не может служить точным указанием места их обитания, поскольку лигуры, по его мнению, жили также в Лации и в земле сабинов. Наконец, умбров помещали и в Северной Италии— в Ад- рии, Спине, Равенне, Аримине [lust. XX, 1, 11; Strab. V, 1, 7; Plin. N. Н. Ill, 15]. В случае, если умбры обитали на всей этой территории в одно время, надо будет признать, что они населяли и всю Среднюю и Северную Италию, где засвидетельствовано несколько археологических культур начала железного века. Видимо, в ареале между Тибром и Арно умбры жили до появления в Италии пеласгов, оттеснивших умбров на восток и основавших на некогда занимаемых ими землях свои города. Подтверждением обитания умбров на этой территории является гидроним Umbro.

Памятники, которые мы можем назвать этрусскими, появляются на территории Италии лишь с 700 года до н. э. Если бы переселение происходило в это время и морем через Мессинский пролив, то оно не осталось бы незамеченным: в 700 году до н. э. на берегах Сицилии и Южной Италии уже существовали греческие колонии.

До своего поселения в Италии и присоединения к пеласгам тиррены, вероятно, занимали какую-то территорию, где могут быть найдены их следы. Такой территорией были, на наш взгляд, Сардиния и Корсика.

Тиррены на островах Сардиния и Корсика. Обстоятельный очерк заселения Сардинии мы находим у Павсания из его рассказа о дарах, присланных в Дельфы чужеземными народами [Paus. X, 17]. Непосредственно после сообщения о присылке липарцами статуи Аполлона в честь победы над тирренами Павсаний говорит о пожертвовании жителями Сардинии статуи своего обожествленного прародителя Сарда; которую поставили рядом с бронзовым конем, сооруженным на добычу от войны с персами. Если считать, что дары, поступавшие в храм, занимали место в порядке их пожертвования, то появление Сарда в Дельфах можно отнести к первой половине V века до н. э.

Сард, сын Макерида, как следует из рассказа Павсания, был

[49]

предводителем ливийского войска, прибывшего на кораблях и расположившегося на острове, к тому времени уже заселенном [Paus. X, 17, 2]. О местных обитателях Сардинии Павсаний сообщает лишь то, что они не умели строить городов, а жили в хижинах, в пещерах, как кому придется [Paus. X, 17, 2].

Вторую группу переселенцев составили, согласно Павсанию, эллины во главе с Аристеем [Paus. X, 17, 3]. Павсанию было известно, что некоторые из историков считали Аристея проксе- ном (гостеприимцем) Дедала, скрывавшегося на западе от Миноса. Но по хронологическим соображениям он отвергает эту версию, так как Аристей был женат на дочери Кадма, а Дедал жил во время царствования в Фивах Эдипа [Paus. X, 17, 3]. Некритическое отношение к хронологии других древних авторов, очевидно, объясняется тем, что они приписывали гостю Аристея Дедалу сооружение конических башен из необработанных камней (нурагов).

Третью группу переселенцев из Иберии возглавил Норак, сын Эрифеи, дочери Гериона и Гермеса [Paus. X, 17, 4]. Четвертую группу, состоящую из феспийцев и аттического войска, привел друг и спутник Геракла — Иолай [Paus. X, 17, 4]. Пятая группа прибыла уже после Троянской войны. Это были троянцы, бежавшие вместе с Энеем [Paus. X, 17, 6]. Затем, много лет спустя, вновь появилось большое войско ливийцев, которое захватило остров и уничтожило почти всех эллинов и троянцев. Уцелевшие от второго ливийского нашествия сохранили одно лишь название, приняв образ жизнц завоевателей [Paus. X, 17, 8]. Последняя волна переселенцев до завоевания острова карфагенянами (VI век до н. э.) нахлынула из соседней Корсики, которую греки называли Кирном [Paus. X, 17, 8].

Расхождения между сведениями Павсания и других античных авторов довольно значительны. Многие называют Сарда не сыном Макерида, а сыном Геракла [Sil. It. XII, 359; Solin. IV, 1; Isid.Orig. XIV, 6, 39; Mart.Capp. VI, 645]. Тем самым войско ливийцев прибыло на остров позднее, но, безусловно, до Троянской войны. Страбон сообщает, что Иолай явился на остров вместе с несколькими сыновьями Геракла и поселился среди владевших островом тирренов {Strab. V, 2, .7]. Это единственное в античной традиции свидетельство о появлении тирренов на западе до Троянской войны и их массового переселения из Лидии.

Среди тех, кто переселялся в Сардинию, античная традиция не упоминает финикийцев, что противоречит археологическим данным и вызывает у исследователей желание поправить Павсания и отыскать финикийцев среди тех, кто фигурирует в его перечне под другими названиями. Так, Т. Кац в своем интересном анализе античных традиций колонизации Сардинии считает отсутствие среди колонистов финикийцев антифиникийской направленностью греческой историографии, желанием приписать

[50]

себе заслуги своих конкурентов и предшественников [40, с. 59— 61]. По ее мнению, под ливийцами Павсания скрываются финикийцы, водворившиеся в конце II — начале I тысячелетия в Северной Африке и оттуда переправившиеся в Сардинию. Это мнение, которое может показаться убедительным, вызывает существенные возражения. Прежде всего мы не имеем прецедентов необъективного отношения греков к финикийцам.

Финикийская колонизация занимает в греческой легендарной традиции такое значительное место, что вряд ли кто-либо мог бы обвинить греков в финикофобии. Скорее греческие писатели преувеличивают, чем преуменьшают, заслуги своих соперников в распространении более развитой культуры. В очерке колонизации Сардинии Павсаний приписывает основание первого города не предводителям эллинов, а выходцу из Иберии Нораку [Paus. X, 17, 4], что само по себе исключает преувеличение культурной роли эллинов. Но главное не в этом. Основание самой ранней финикийской колонии на западе Гадейры (Гадеса) античная традиция относила ко времени после Троянской войны [Vel. 1,1]. Переселение же ливийцев и Павсанием, и всеми другими авторами отнесено к периоду, предшествующему Троянской войне, которая была своего рода хронологической эрой наподобие «нашей эры».

Т. Кац и ее предшественники [280, с. 351] мотивируют исключение ливийцев из числа колонистов Сардинии тем, что у ливийцев, жителей пустыни, не могло быть кораблей, а египтяне, подходящие к дефиниции «ливийцы», не участвовали в колонизации запада [40, с. 59]. В логическом отношении это заключение было бы безупречным, если бы оно учитывало возможность переселения из Египта, но не египтян, а тех, кто в союзе с ливийцами напал на Египет в XIII веке до н. э.

Под ливийцами, возглавляемыми Сардом, логичнее иметь в виду шерденов египетских источников. Обозначение их «ливийцами» соответствует тому, что Египет географически был частью Ливии. Оно согласуется и с тем, что «народы моря» выступили против Египта в союзе с ливийцами.

Переселение Сарда с ливийцами Павсаний относил ко времени, предшествующему Троянской войне. Иолай со своими переселенцами прибыл на остров также до Троянской войны и застал там, согласно Страбону, тирренов, владевших островом. Таким образом, несмотря на расхождение в деталях, античная традиция заселения Сардинии единодушно датировала появление тирренов и сардов на острове временем, предшествующим Троянской войне. А что говорят археологические данные?

Крупный знаток археологии Средиземноморья Г. Кашниц-Вайнберг писал: «Еще более, чем Сицилия, Сардиния в эпоху бронзы вступает на путь особого развития, зависящего более от западноевропейских влияний, чем от влияния близкого Апеннинского полуострова» [235, с. 330].

[51]

Особое развитие Сардинии в эпоху бронзы отмечали и итальянские археологи, но они объясняли его не западноевропейским влиянием, а многими другими причинами. Если исходить из дат, полученных с помощью радиоуглеродного метода, в XIII—XII вв. до и. э. энеолитические культуры острова, представленные керамикой из Бунханнаро и Монте-Карло, а также коллективными захоронениями изготовителей этой керамики, сменяются более развитой культурой, получившей название «нурагическая» — по нурагам.

Сардские башни обратили на себя внимание уже в древности как одно из чудес Западного Средиземноморья. Диодор называет их дайдалеа [Diod. IV, 30, 1], а Псевдо-Аристотель толосами [Ps.-Arist.Mir. 100].

Характерной особенностью нурагов являлся ложный свод, образованный постепенным напуском горизонтальных рядов насухо положенных камней. Внутри ранних нурагов было лишь одно помещение, вход в которое в интересах безопасности находился значительно выше уровня земли. Таким образом, в башню можно было проникнуть с помощью приставной или спускаемой сверху веревочной лестницы. Архитектура поздних нурагов усложняется. Появляются центральные помещения, окружаемые комнатами вспомогательного назначения. Второй и третий этажи в толще стены соединяются лестницей.

Ложный свод рассматривался некоторыми исследователями как конструктивное развитие древнейшей в Сардинии круглой хижины [380, с. 44]. В то же время другие ученые связывают распространение ложного свода с микенским проникновением, о чем, на их взгляд, говорит также обозначение нурагов как «дедаловых башен» и ряд других данных, которые будут рассмотрены ниже [251]. Дж. Патрони, проводивший раскопки в Сардинии на протяжении нескольких десятков лет, считал нура- гическую культуру местной, но не исключал в ней сильных эгейско-анатолийских влияний [295, с. 480 и сл.].

Расцвет нурагической культуры связывают с наличием на острове медных руд, но само развитие сардской металлургии обусловливают достижениями металлургов Восточного Средиземноморья [213, с. 110]. Еще в эпоху ранней бронзы, но также и во время поздненурагической культуры на острове использовались плоские топоры без отверстия для обуха. По форме они напоминают орудия, распространенные в микенскую эпоху на Балканах и в Анатолии ,[380, с. 150].

Оттуда же в Сардинию пришел двойной топор-лабрис, служивший еще в VI тысячелетии до н. э. в качестве сакрального символа. Большой лабрис был заложен как приношение божеству в один из каменных поясов нураги близ Джара. В период ранней нурагической культуры были также распространены плоские треугольные кинжалы [213, с. 60].

В ходе многолетних раскопок в Сардинии найдено более

[52]

500 бронзовых статуэток высотой от 7 до 40 см, изображающих богов и людей — вождей племени, воинов с мечами, копьями, луками, борцов, музыкантов, жрецов, участников групповых сцен. Одна статуэтка из Тэти представляет божество с четырьмя руками и четырьмя глазами на лице. Глаза изображены и на руках. Голова покрыта шлемом с рогами такого же типа, как шлемы на головах египетских шердеиов. Другая статуэтка имеет три пары глаз, в руках щиты и мечи, на голове тоже шлем с рогами.

Подобная воинственность и развитая религиозная фантазия мало согласуются с местными донурагическими культурами Сардинии и культурами Италии конца II тысячелетия до и. э. Не будет слишком смелым предположить, что создатели нурагов и почитатели многорукого и многоглазого бога войны — выходцы из тех регионов, где война была давней традицией, связанной со сравнительно развитыми классовыми отношениями. О том же говорят облик бога войны, двойной топор, частое изображение быка. На египетских рельефах Мединет-Абу мы видим воинов в таких же шлемах с рогами, с похожими круглыми щитами, как на сардских бронзовых статуэтках.

На мысль о связях Сардинии с Эгеидой наводят и шесть массивных медных слитков в виде «бычьей шкуры» и прямоугольника, обнаруженных у Серра-Иликси (близ Кальяри) и в Сан-Антиохо. Слитки этих же двух типов обнаружены в Агиа Триаде на Крите, в Микенах, в Анатолии, Тилиссе. Корабль, нагруженный такими же слитками, потерпел крушение в XIII веке до н. э. у мыса Гелидония, на побережье Ликии. На египетских фресках изображены люди, несущие слитки в виде «бычьей шкуры», и склад подобных предметов, что свидетельствует о поступлении их в царскую казну в качестве дани или в результате обмена с островов Эгеиды. Весовые соотношения между отдельными слитками составляют 33, 30, 27 и до 6 кг, что позволило итальянскому ученому Н. Паризе рассматривать их и как денежный эквивалент, и как материал для последующей переплавки [294, с. 117 и сл.]. На некоторые из слитков, в том числе и экземпляры с Сардинии, нанесены знаки. Значение этих знаков, имеющих параллели в линейном письме «А», не выявлено. Кроме Сардинии один медный слиток, но уже квадратной формы, был найден на Сицилии. В Италии подобные находки не обнаружены. Все, таким образом, говорит о тесной связи нурагической Сардинии с Эгеидой.

Античные авторы дают противоречивые сведения о древнейшем населении Корсики. Саллюстий производит название «Корсика» от имени лигурийки «Корса», поплывшей на лодке за отделившимся от стада быком и указавшей затем дорогу на остров другим лигурийцам [Sail. frg. II, 11]. Из этого следует, что римский историк считал обитателей Корсики лигурийцами. Сенека, живший на Корсике в ссылке, считает ее население

[53]

смешанным, состоящим из лигурийцев и кантабров — выходцев из Испании [Sen. adHelv. VII, 8—9]. Согласно Павсанию, на Корсике жили ливийцы, которые называли остров «Корсика», в то время как греки называли его «Кирн» [Paus. X, 17, 8]. Под ливийцами Павсаний имеет в виду не карфагенян, а тот народ, который во главе с Сардом первым прибыл на остров.

О древнейших народах, населявших Корсику, можно судить на основании археологических раскопок и исследований памятников культуры торре, датируемых 1500—1200 гг. до н. э. ,[212]. Эта культура получила название по башням-торре, напоминающим нураги. Наряду с башнями имелись менгиры, составляющие несколько групп, локализуемых в разных частях острова. Менгиры антропоморфного типа с изображением невооруженных мужчин, а также женщин находятся в северной и центральной частях острова. В юго-восточной части Корсики выявлены многочисленные скопления менгиров, резко отличающихся по типу от вышеназванных. На них изображены люди с боевыми топорами и мечами. Сопоставляя типы оружия на менгирах с оружием сардских бронзовых статуэток и оружием «народов моря» на египетских стелах из Мединет-Абу, мы обнаруживаем их идентичность.

Выявилось также большое сходство корсиканских циклопических башен-торре и сардских нурагов. Начало строительства тех и других с помощью современных методов датировки можно отнести к 1500—1400 годам до н, э. Сходные постройки под названием «талайоты» известны и на Балеарских островах. Их сооружение также относят к 1400 году до н. э.

Общим для населения Сардинии и Корсики, и обитателей Эгеиды являлся также культ быка. Его эмблема в виде бычьих рогов обнаружена в погребениях Сардинии в так называемых гробницах гигантов, а на Корсике — в виде отдельных находок. О культе быка в Эгеиде свидетельствуют огромное количество иконографических памятников и мифология, особенно критская.

Все эти данные позволили Р. Гросжану приписать культуру торре переселенцам из Восточного Средиземноморья, известным по египетским памятникам как «народы моря». Сопоставляя название острова с названием одного из этих народов — шерденов, ученый пришел к выводу, что переселенцами были именно они. Освоив Сардинию, шердены переправились на Корсику и соорудили циклопические башни-торре. Что касается менгиров с изображением воинов, то, как считает Р. Гросжан, их сделали не пришельцы, а автохтонное население, изобразившее на камне своих противников с характерным для них вооружением. Эту же точку зрения поддерживает и Д. Риба [322, с. 132 и сл.]. Нам это мнение кажется ошибочным. Можно представить единичное изображение какого-либо явления, каким-то образом поразившего аборигена, например проплываю-

[54]

щий корабль чужеземцев. Множество же менгиров с изображениями вооруженных людей могло быть только результатом деятельности новых поселенцев, смешавшихся с местным на-селением. В Сардинии менгиры не обнаружены.

Кроме указанных достаточно четких археологических данных о присутствии выходцев из Эгеиды на островах Западного Средиземноморья, а также сведений литературной традиции мы имеем и иные материалы, которые могут быть использованы при решении сложного вопроса этрусского этногенеза.

Сарды и сердаи. Ни один из античных авторов не сообщает о переселении тирренов Сардинии в Италию или вообще о каком-либо перемещении обитателей этого острова на континент. Для установления этого факта нам предстоит обратиться к лингвистике и археологии. Но прежде мы остановимся на одном свидетельстве Феста: «Цари этрусков, которые назывались сардами...» [Fest., с. 430, 6]. Это непонятное и не имеющее параллелей в античной традиции утверждение может быть связано с обнаруженной в 1960 году в Олимпии надписью [SGRW, № 120], которая полностью сохранилась. Чтение и понимание ее не встречает никаких препятствий:

Принесли клятву сибариты с союзниками и сердаи о

дружбе верной, без обмана. Поручители (proxenoi) Зевс,

Аполлон и другие боги и полис Посидония.

Перед нами наиболее древний официальный документ греческого государства в Италии, датируемый временем, предшествующим разрушению Сибариса в 510 г. до н. э. Значение его тем более велико, что он относится к великому и рано исчезнувшему греческому городу, историю которого можно изучить лишь по сообщениям поздних авторов. Под «союзниками» Сибариса следует понимать племена и города Южной Италии, над которыми властвовал Сибарис: согласно Страбону, в зависимости от Сибариса находились четыре племени и 25 городов, позволявшие ему выставлять армию в 300 тыс. человек {Strab. VI, 1, 13]. Упоминание «полиса Посидония» в качестве гаранта договора — важное указание на то, что этот город, в свое время основанный сибаритами [Strab. V, 4, 13], к моменту заключения договора был совершенно независимым от своей метрополии, хотя и сохранял с нею дружеские отношения.

Сложность в надписи вызывает лишь идентификация, народа или государства, который фигурирует под названием «сердаи». Издатель договора Э. Кунце отождествил сердаев с неизвестным литературной традиции городом Бруттия, выпускавшим дидрахму с легендой MER, которую при желании можно читать и SER[245, с. 209].

К этой гипотезе большинство исследователей отнеслись критически. Так, П. Дзанкани-Монтуоро обратила внимание на то, что редчайшие монеты с легендой MER находят близкие аналогии с типом монет сицилийского города Наксоса и поэто-

[55]

му не имеют отношения к Италии, где Э. Купце помещает сердаев [379, с. 12]. Итальянская исследовательница считает невероятным, чтобы Сибарис, находившийся незадолго до своего разрушения на вершине могущества, заключил соглашение на равных правах с городом настолько незначительным, что от него не осталось никаких следов ни в античной традиции, ни в топонимике, а также и в нумизматике, ибо монета с легендой MER не может быть отнесен к греческому городу в Италии.

Исходя из этих соображений, П. Дзанкани-Монтуоро отож-дествляет сердаев с обитателями самого крупного острова Средиземноморья — Сардинии, постулируя идентичность serdaioi с sardoi[379, с. 13 и сл.]. Принимая близость указанных двух слов, мы, однако, считаем невозможной идентификацию сердаев с обитателями Сардинии для VI века до н. э.

Сардиния в VI веке до н. э. не представляла собой в политическом отношении единства, н поэтому договор можно было заключить лишь с одним из народов, населявших остров. Как общность обитатели Сардинии обозначались в источниках sardanioi, а не sardoi [Herod. V, 124]. Нет сведений о каких-либо политических или торговых интересах Сибариса в Сардинии, находившейся в сфере влияния этрусков и карфагенян. Поручителем договора, заключенного со всеми обитателями Сардинии, если бы такое соглашение было возможно, выступал бы SardusPater (Отец Сард), но не Зевс и Аполлон. В Дельфах, по свидетельству Павсания, находилась медная статуя этого бога, присланная местными жителями острова {Paus. X, 17, 1]. О почитании в Сардинии Отца Сарда свидетельствуют и другие авторы [Sil. It. XII, 359; Solin. IV, 1; Mart. Cap. VI, 645]. Птолемей сообщает о святилище Sardopatoros в Сардинии [Ptol. Ill, 3, 2]. Еще в I в. и. э. в Сардинии чеканилась монета с легендой «Отец Сард». Поручительство Посидонии также предполагает, что сердаи находились где-то по соседству с этим греческим полисом в Италии, а не за морем.

П. Дзанкани-Монтуоро, выступившая в поддержку отождествления сердаев с обитателями Сардинии [379], приводит свидетельство о шерденах египетских источников, захвативших остров и давших ему название. Эта гипотеза не вызывает у нас возражений. Но если обитатели Сардинии и были потомками шерденов XIII—XII веков до н. э., то это не говорит ни о сохранении ими могущества своих предков, ни о том, что через шесть столетий после вторжения из Эгеиды в Сардинии существовал союз городов, который назывался бы сердаями и мог бы сноситься с Сибарисом на равных правах.

На отсутствие такого союза косвенно указывают многочисленные проекты колонизации Сардинии, выдвигаемые греками. Эти планы не были реализованы. Из сообщений об этих проектах [Herod. I, 170; V, 106; Paus. IV, 23] явствует, что их

[56]

авторы не считались с возможностью организованного сопротивления местного населения острова.

В этнониме «сердаи» некоторые видели основу «серд», «херд», входящую в название греческого города Гердония на адриатическом побережье Италии. Здесь можно повторить резонное соображение П. Дзанкани-Монтуоро о том, что договорной стороной, вступавшей в соглашение с Сибарисом, могло быть лишь могущественное государство. Гердония была небольшим городом. К тому же у нас нет данных о ее существовании в VI веке до н. э. Древнейшие археологические находки в Гердонии датируются V в. до и. э. Район, в котором находилась Гердония, не был никоим образом связан с Посидонией, выступавшей гарантом договора между сибаритами и сердаями.

Имеется также точка зрения, согласно которой сердаи — небольшой местный народ, живший в горах Италии, через которые проходила дорога от Сибариса к Посидонии [226, с. 173]. Но вряд ли можно согласиться и с этой точкой зрения: нельзя себе представить, чтобы договор был заключен с неизвестным народом.

П. Дзанкани-Монтуоро убедительно показала отсутствие каких-либо лингвистических препятствий для отождествления слов serdaioi и sardoi [379, с. 15]. Но она ошибается, утверждая, что «ни в традиции, ни в топонимике нет никаких следов присутствия в Италии народа, называемого serdaioi, и какого-либо другого сходно звучащего названия» [379, с. 13]. У Феста, как мы отмечали выше, сохранилось свидетельство, что цари этрусков назывались сардами. Фесту, как и другим римским авторам, было известно, что для обозначения этрусского царя употреблялось слово «лукумон». Следовательно, sardi — это не этрусский термин, а иной, взятый Фестом из каких-то источников. Надпись, найденная в Олимпии, дает основание считать, что сердаями (сардами Феста) могли обозначаться этруски, причем это не царский титул, как можно понять из фрагмента фразы у Феста, а понятие, соответствующее союзу этрусских городов, в то время возглавляемых царями. Именно поэтому в надписи из Олимпии сердаи заключают договор от своего имени, а сибариты также и от имени своих союзников.

Наша гипотеза согласуется и с историческими данными об отношениях этрусков и сибаритов. По Афинею, из всех жителей Италии лишь сибариты были дружны с тирренами [Athen. XII, 519]. Находки этрусских надписей в Понтеканьяно говорят о том, что этруски, колонизовавшие Кампанию, были непосредственными соседями Посидонии. Это делает понятным участие «полиса Посидонии» в качестве гаранта договора о дружбе между Сибарисом и сердаями. То, что богами — охранителями договора названы Зевс и Аполлон, соответствует нашим знаниям о религии этрусков. Они, как и греки, почитали Зевса под именем Тина, а Аполлона — под именем Аплу (см. ниже, гл. V).

[57]

Если бы договор заключили обитатели Сардинии, то его охранителем был бы назван Отец Сард.

Причастность сердаев к этрускам может быть также подкреплена свидетельством Тацита о помощи, оказанной этрусскими городами лидийскому городу Сарды «как родственному» во время постигшего его землетрясения [Tac. Ann. IV, 55]. Название «сердаи», известное нам из греческой надписи, таким образом, говорит об этрусках как выходцах из Сардинии, но также указывает на их анатолийское происхождение.

Данные лингвистики. Гипотеза о переселении тирренов в Италию из Сардинии может быть проверена на материалах лингвистики. Прежде всего обращает на себя внимание топоним Tyrsus — название главной реки острова, служившей, согласно Павсанию, границей между переселенцами-троянцами и местным населением [Paus. X, 17, 6J. Tyrsus соответствует древнейшему варианту этнонима tyrsenoi у Гесиода [Hes. Theog. 1010]. Примечательно, что Гесиод считает тирсенов обитателями священных островов и одновременно подданными царей Латина и Агрия. Тирсенами, согласно Геродоту, называли этрусков [Herod. I, 94]. В этой связи имеет смысл рассмотреть этимологию имени tyrsenoi у Дионисия Галикарнасского [Dion. Hal. I, 26, 2]. Согласно ему, этноним tyrsenoi берет начало от tyrsis — «башня», и, таким образом, тирсены — «строители башен». Эта этимология не принадлежит самому Дионисию Галикарнасскому. Очевидно, через Тимея она восходит к Антиоху Сиракузскому, сицилийскому историку V века до н. э.

Но где же тирсены (тиррены) могли приобрести репутацию «строителей башен»? Античная традиция не знает о башнях в Италии. Для нее «страной башен» являлась Сардиния. И археология полностью подтвердила эту традицию. Башни, а не стены с башнями выявлены в Сардинии и на соседней Корсике.

Из других топонимов Сардинии нас может привлечь Арцакела — название залива на восточном побережье острова. Основа arz, araz широко представлена в этрусской лексике и определена в значении «лев» (см. ниже). По лингвистическому оформлению Арцакена является чисто этрусским словом.

О Сардинии как месте обитания тирренов говорит также этноним aisarensesAisar, корневая основа этнонима, совпадает с этрусским eisar («бог»), известным в этом значении уже античным авторам.

Наряду с данными топонимики и этнонимики о присутствии на Сардинии тирренов, возможно, свидетельствует финикийская надпись из Норы в Сардинии VIII в. до и. э. Ее начало некоторые исследователи истолковали как tarsisu — «в Таршиш» (Тартесс). И. Шифман отверг это толкование как бездоказательное, поскольку надпись дошла во фрагментарном состоянии [102, с. 53]. Дж. Гарбини считает маловероятным упоминание в надписи из Норы города, столь далеко отстоящего от Сар-

[58]

Бронзовый кораблик из Ветулонии с фигурками зверей. Гробница «Вождя». VII в. до н. э.

 

динии, как Тартесс. Кроме того, как уже говорилось, итальянский семитолог отрицает возможность тождества между библейским Таршишем и иберийским Тартессом ,[198, с. 96].

Насколько нам известно, ни один из исследователей не связал надписи из Норы со свидетельством традиции об обитании в Сардинии тирсенов-тирренов и с данными топонимики и этнонимики— Тирсус, айзаренсесы, Арцакена и др. Между тем все эти данные в совокупности делают пребывание тирренов на острове весьма вероятным.

Данные археологии. Во время последних раскопок храма Грависки, посещавшегося иноземными моряками и купцами, был обнаружен дисгармонировавший с обычными находками предмет — бронзовый светильник в виде кораблика с носом в форме головы оленя. Дж. Лиллью, исследовавший эту находку, признал в кораблике точную копию протосардских вотивных предметов, находимых в нурагах [253, с. 289]. Можно было бы думать, что это вотив посетившего храм моряка из Сардинии, если бы сходные предметы не обнаружились в этрусских гробницах, В гробнице «Трех корабликов» наряду с корабликами, благодаря которым она получила свое название, лежал протокоринфский арибалл 650—640 годов до н. э. [[252, с. 32].

Сардские кораблики были найдены еще в четырех виллановских и этрусских гробницах ориентализирующей эпохи [253, с. 292 и сл.]. В Ветулонии, в одной гробнице VII в. до н. э., имелся кораблик с фигурками зверей из бронзы [285, с. 70]. По своим очертаниям он напоминает корабли «народов моря», изображенные на рельефе в Мединет-Абу, но это сардский кораблик. В другой гробнице Ветулонии был найден типичный для нурагической культуры Сардинии кувшинчик [285, с. 70]. В погребении, типичном для культуры Вилланова, в Вульчи находилась сардская бронзовая статуэтка.

[59]

Вряд ли такие находки говорят о деятельности торговцев Сардинии и тем более этрусских торговцев. Ведь эти вещи не относились к роскоши, столь любимой этрусками, а были пред-метами культа мертвых, общего у тирренов и сардов. Представление о кораблях как священном предмете, связывающем покойного с царством мертвых, присуще многим народам древности, начиная с египтян. Но один и тот же тип погребальных корабликов у этрусков и сардов может свидетельствовать о большем, чем сходство верований. Несмотря на новые культурные веяния, этруски в VIII—VII веках до н. э. сохраняли контакты с о-вом Сардиния, заменившим им на несколько столетий первоначальную родину.

Имеются и другие, не менее очевидные свидетельства близости этрусской культуры и нурагической культуры Сардинии, которую трудно объяснить лишь торговыми связями. Псевдокупольные гробницы Северной Этрурии настолько близки архитектуре нурагов, что М. Паллоттино высказал предположение об их сардском происхождении [285, с. 70].

Интенсивность связей Северной Этрурии с Сардинией — еще одно свидетельство переселения тирренов из Сардинии. Северная Этрурия, Эфалия, Корсика, Сардиния — это тот путь, который в условиях античного мореплавания был наиболее безопасным. Все эти пункты были в пределах видимости. Из Сардинии к портам Северной Этрурии можно было плыть, не теряя берега из виду. Отрезком данного пути воспользовались и корсы, переселившиеся в Популонию (порт в Северной Этрурии) уже после образования союза 12 городов [Serv. Aen. X, 172]. Культура близка нурагической культуре Сардинии. Обращает на себя внимание и то, что в первом из сохранившихся описаний Италии тиррены связываются только с островом Эфалия и нет никаких указаний на обитание их на континенте [FGHI. Нес. frg. 25].

 

Передвижение тирренов в Италию от острова к острову согласуется с тем, что нам известно о переселении других этнических групп. Острова, как большие, так и маленькие, привлекали переселенцев или колонистов, двигавшихся морским путем (см. гл. V). Сначала заселялись острова, где легче было подавить сопротивление местного населения, как правило не имевшего судов, и где можно было чувствовать себя в большей безопасности от нападений извне. После захвата островов со временем совершалось переселение на континент. Таким образом финикийцы переселились в Южную Испанию, а греки колонизовали побережье Кампании. Фокейцы, одно время владевшие Корсикой, а затем основавшие в Италии колонию Гиела, двигались тем же путем, что и тиррены.

Рассмотренные нами археологические и лингвистические дан-ные позволяют по-новому взглянуть на свидетельство Дионисия Галикарнасского об этрусках как местном населении, отли-

[60]

чавшемся от других обитателей языком и обычаями [Dion.Hal. I, 30, 1]. Этот аргумент, как правило, считают важнейшим, говорящим в пользу автохтонности этрусков. В рамках нашей гипотезы о двух этапах переселения тирренов: первом — на острова, втором — с островов на материк — сообщение Дионисия воспринимается по-другому.

Как уже отмечалось, Дионисий не отрицает переселения пеласгов в Италию, а, напротив, самым тщательным образом прослеживает на основании доступных ему источников все обстоятельства миграции и заселения пеласгами территории Италии и строительства там городов. Дионисий постоянно говорит о соседях пеласгов — умбрах, энотрах, аборигинах, певкетах — и локализует их. Что же касается «местного народа» — тирренов, то для него в Италии Дионисий, как ни странно, не находит места. А между тем тиррены где-то живут, каким-то образом сносятся с пеласгами и даже обучают, их морскому делу.

Эти несоответствия в описании Дионисиём этнографической карты Италии могут быть устранены, если мы согласимся, что в то время, когда пеласги занимали пространство между реками Арно и Тибр, тиррены жили в Сардинии. В таком случае утверждение Дионисия о тирренах как «местном народе» не будет противоречить рассказу Геродота о тирренах.

Итак, мы рассмотрели проблему этрусского этногенеза, используя все имеющиеся в распоряжении науки данные, уделив главное внимание указаниям литературной традиции и лингвистики. Наша гипотеза в известной мере примиряет взгляды автохтонистов и сторонников миграционной гипотезы, поскольку мы рассматриваем тирренов как население малоазиатского происхождения, обитавшее значительное время в Сардинии. Считая пеласгов исторической реальностью, мы подчеркиваем, что их переселение в Италию относится к отдаленной исторической эпохе; и, таким образом, ко времени переселения в Италию тирренов пеласги уже в значительной мере смешались с местным населением Италии.

На севере Италии, в районе Популонии, не находят типичных этрусских гробниц камерного типа, наиболее ранние из которых датируются VII веком до н. э. Это согласуется с нашим предположением, что тиррены, высадившиеся здесь, не задержались в этом районе и двинулись на юг, заняв Южную Этрурию и часть Лация. Новая культура, которую с 700 года можно называть этрусской, была своеобразным смешением пеласго-италийской (виллановской) и тирренской (нурагической). Таким образом, обнаруживая в этрусской культуре виллановские элементы, мы не должны говорить об автохтонности этрусков, так же как нет данных считать самих виллановцев автохтонами.

Таков, на наш взгляд, путь формирования этрусского этноса. Отражением этого процесса является этрусский язык, к рассмотрению которого мы переходим.

[61]

Цитируется по изд.: Немировский А.И. Этруски. От мифа к истории. М., 1983, с. 7-61.

Литература:

2. Андреев Ю. В. Политическая география гомеровской Греции.— Древний Восток и античный мир. М., 1980.

3. Аптекарь Б. Б. К вопросу об этрусках в работах Н. Я. Марра.— Проблемы истории докапиталистических обществ. М.— Л., 1935.

8. Богаевский Б. Л. Этруски в работах Н. Я. Марра.— Из истории докапиталистических формаций. М.—Л., 1933.

9. Борухович В. Г. Ахейцы в Малой Азии, ВДИ. 1964, № 3.

12. Гиндин Л. А. Языки древнейшего населения юга Балканского полуострова. М., 1967.

13. Гиндин Л. А. К проблеме генетической принадлежности спеласгийского» догреческого слоя.— ВЯ. 1971, № 1.

14. Гиндин Л. А. Некоторые вопросы древнего балканского субстрата и адстрата.— Вопросы этногенеза и этнической истории славян и восточных романцев. М., 1976.

15. Гордезиани Р. В. Этрусский и картвельский. Тб., 1980.

19. Дьяконов И. М. Предыстория армянского народа. Ер., 1968.

28. Ельницкий Л. А. Этруски и киммерийцы,— «Норция». 1978, № 2.

38. Ильинская Л. С. История и культура античной Италии и Рима в свете археологических открытий последнего десятилетия.— ВДИ. 1973, № 1.

40. Кац Т. П. Античные традиции о колонизации Сардинии.— Античный мир и археология. Саратов, 1979.

43. Кондратов А. М. Этруски. Загадка номер один, М., 1977.

51. Марр Н. Я. Яфетический Кавказ и третий этнический элемент в созидании Средиземноморской культуры.— Избранные работы. Т. I. М.— Л., 1933.

52. Марр Н.Я. Об яфетической теории.— Избранные работы. Т. II. М., 1934.

53. Марр Н. Я. О происхождении языка.— Избранные работы. Т. III. М.— Л., 1936.

54. Маяк И. Л. Проблема населения древнейшего Рима.— ВДИ. 1979, № 1.

58. Модестов В. И. Введение в римскую историю. Ч. 2. СПб., 1904.

60. Мюлештейн Г. Историческое значение вопроса об этрусках.— ВДИ. 1938, № 4.

61. Немировский А. И. История раннего Рима и Италии. Воронеж, 1962.

63. Немировский А. И. Этруски в греческой литературе и историографии.— ВДИ. 1976, № 3.

67. Немировский М. Я. Из прошлого и настоящего кавказской лингвистики. Владикавказ, 1928.

69. Нерознак В. П. Палеобалканские языки. М., 1978.

72. Нойман Г. Ликийский язык.— Древние языки Малой Азии. -М., 1980.

76. Поплинский Ю. К. Из истории этнокультурных контактов Африки и эгейского мира. Гарамантская проблема. М., 1978.

96. Циркин Ю. Б. Финикийская культура в Испании. М., 1976.

98. Чертков А. Д. Пеласго-фракийские племена, населявшие Италию и оттуда пришедшие в Ретию, Ванделикию и далее на север.— Временник Императорского московского общества истории и древностей российских. Кн. 13. М.. 1853.

102. Шифман И. Ш. Возникновение карфагенской державы. М.— Л., 1963.

106. Будимир М. Грци с Пеласги. Београд. I960 (на серб. яз.). (Грекиипеласты).

111. Altheim Fr. Der Ursprung der Etrusker. Baden-Baden, 1950.

116. Barnett R. Sea Peoples.—САН. Vol. II. P. 2, 1975.

123. Berve H. Griechische Geschichte. Breslau, 1931.

131. Bosch-Gimpera P. Le relazioni mediterranee post-micenei ed il problems etrusco.— SE. 1929, 3.

132. Bosch-Gimpera P. Reflexions sur le problime des Etrusques. Melanges A. Piganiol. P.,1966.

133. Brandenstein W. Die Herkunft der Etrusker. Lpz., 1937.

134. BrandensteinW. Tyrrhener.—RE. Bd VII. A.T.2, 1948.

142. Buonamici G. Epigratia Etrusca. Firenze, 1932.

150. Corssen W. Uber die Sprache der Etrusker. Lpz., I, 1874; II, 1875.

153. Сrating E. The Evolution of the Story of Jonah.— Hommage a Andre Dupont-Sommer. P., 1971.

163. DellaSetaA. Scritti in onore di B. Nogara. Roma, 1937.

164. Demnsterus Th. De Etrurua regali libri VII. Firenze, vol. I, 1723; vol. II, 1724.

166a. De Sanctis G. Storia di Roma.Torino, 1907.

184. Ferri S. Opuscula. Firenze, 1962.

191. Freret N. Recherches sur l'origine et f'ancienne histoire, des difterents peuples de l'ltalie.— Oeuvres completes. Vol. IV. P., 1796.

197. Garbini G. Elementi «egei» nella cultura siro — palestine.— AMCM.

198. Garbini G. I Fenici. Storia e reHgione. Napoli, 1980.

207. Goetze A. Kleinasien. Kulturgeschichte des Alien Orient. Heidelberg, 1957.

208. Gras M. La piraterie tyrrhenienne en mer Egee, mythe ou realite.— IPRR.

213. Guldo M. Sardinia. L.— N. V., 1963.

216. Hammond M. End of Mycenaean civilisation.—САН. VoL II. P. 2, 1975.

219. Helbig W. Die Italiker in der Po-Ebene. Lpz., 1879.

234. Josifovic S. Pelasger und Etrusker in Lykophrons «Alexandra».—ZA. 1967, 16.

235. Kaschnitz-Weinberg G. Handbuch der ArchSologie. Mfinchen, 1950.

236. KehnscherperG. Kreta, Mykene, Santorin. Lpz.—В., 1975.

238. Korte G. Etrusker.—RE. Bd VI. 1,1907.

253. Lilliu G. Navicelia di bronzo protosarda in Gravisca.— AAL. 1971, 25.

255. Lochner-Hfittenbach T. Die Pelasger. Wien, 1960.

259. Meyer Ed. Forschungen zur AJte Geschichte. I. Stuttgart, 1892.

260. MeуeгEd. Geschichte des Altertums. II. Stuttgart, 1893.

264.  Mommsen Th. Rdmische Geschichte. II. В., 1923.

266. Montelius O. The Tyrrhenians in Greece and Italy.—JAGBL 1897, 21.

267. Muller C., Deеcke W. Die Etrusker. Bd I—II. Stuttgart, 1877.

268. Muhlestern H. Ueber die Herkuntt der Etruqker. В., 1929.

271. Niebuhr B. Die Romische Geschichte. В., 1828.

274. Nоgагa B. Etruschi e la lora civilta. Milano, 1933.

280. Pais E.' Storia della Sardegna e della Corsica. Roma, 1923.

285. Pallottino M. Die Etrusker. Frankfurt a. M.— Hamburg, 1965.

292. Pareti L. Le origini etrusche. Firenze, (1926.

294. Parise N. I pani di rame del II millennio A. C.—AMCM.

295. Patroni G. Preistoria.—Storia politica d'ltalia. Milano, 1937.

309. Piganiol A. Les Etrusques, peuple d'Orient.— CHm. 1954, 1.

312. Pisani V. Le lingue preromane d'ltalia. Origini e fortune.— PCIA. 1978,6.

322. Riba D. Mystere des statues-menhirs de Corse. P., 1979.

333. Sandars N. The Sea Peoples. L., 1978.

335. Schachermeyr Fr. Etruskische Frugeschichte. В.— Lpz.,U929.

337. Santangelo P. Fondamenti di una scienza della linguaggio e sua storia remota. I. Firenze, 1953.

347. Tackholm U. El concepto de Tarschisch en el Antlguo Testamento уsus problemas, Tartessos. Barcelona, 1969.

368. Vetter E. Die etruskische Personennamen lethe, lethi, lethia, und die Namen unfreier oder halbfreier Personen bei der Etruskern.—JOAI. 1948,

376. Wilamowitz-Maellendorf U. Philologische Untersuchungen. I. В., 1880.

379. Zancani-MontuoroP. Sibariti e serdei.—AAL. 1962, 28.

380. Zervos Chr. La civilisation de la Sardaigne du debut de Peneolithique a la fin de la periode nouraglque. P., 1954.