Жозеф Артур Гобино. Тирренийские этруски. Этрусский Рим.

Этрусский аристократ.

На первый взгляд кажется маловероятным, что исторические воспоминания об Этрурии восходят только к началу X в. до н. э., а это нельзя назвать глубокой древностью. Этот факт можно объяснить двумя обстоятельствами, не исключающими друг друга. Во-первых, появление белых народов в западных землях мира имело место позже их прихода в южные страны. Во-вторых, смешение белых с черными привело к созданию цивилизации, которую можно считать очевидной, тогда как союз белых с финнами вылился в нечто латентное, скрытое, утилитарное. Они долго принимали видимость за реальность и видели социальный прогресс только во внешних формах. Но поскольку невозможно отрицать, что иберийцы и кельты имеют право считать, что у них было цивилизованное общество, надо признать их законное место в иерархии культурных народов на западе и севере первобытной Европы.

Тем не менее я не склонен игнорировать то, что мы назвали «вопросом формы»: я не могу взять за тип человека социального ни удачливого промышленника, ни торговца, и всегда буду ставить выше них либо священника, либо воина, художника, администратора, либо то, что сегодня называют «светским человеком», поэтому я всегда предпочту Святого Бернара Папэну или Ватту, Боссюэ маршалу Тюренну, Ариосто или Корнеля всем прославленным финансистам; точно так же я не могу назвать активной цивилизацией, цивилизацией высшего порядка, такое общество, которое не довольствуется прозябанием или удовлетворением материальных нужд своих граждан и по медленной спирали движется к усовершенствованию, как это происходит в Китае. До тех пор, пока белый народ ограничивается смешением с желтым элементом, он поневоле вовлекается в общий поток «женских» элементов и стремится только к преходящему.

Если бы западные народы ограничились сочетанием их первых этнических принципов, более чем вероятно, что они могли бы достичь состояния Поднебесной Империи, однако не обрели бы того же покоя: слишком много различных потоков влились в их русло, особенно белых элементов. Поэтому у них был бы невозможен умеренный деспотизм китайских императоров. Воинственные страсти без конца потрясали бы это общество, обреченное на невы-« сокую культуру и долгие бесплодные конфликты.

Однако вторжения с юга принесли европейским нациям то, чего им недоставало. Не разрушая их самобытность, эта счастливая примесь воспламенила их душу, стала факелом, который осветил им путь и привел их в лоно других народов мира.

За 250 лет до основания Рима группы семитизирован-ных пеласгов проникли морем в Италию и, построив посреди завоеванных этрусских земель город Тарквиний, сделали его центром своей державы. Отсюда они начали распространяться по всему полуострову. Эти цивилизаторы, называвшие себя «тирренийцы», или «тирсенийцы», пришли с ионийского побережья, где они многое заимствовали у лидийцев, с которыми были тесно связаны1. Они предстали перед расенами закованными в арийские доспехи, вступающими в битву под звуки труб, имеющими флейты для увеселения и заимствовавшими многие элементы незнакомых доселе народов.

Вместо того, чтобы имитировать мощные, но грубые сооружения италийских племен, прибывшие оказались более умелыми, т. к. происходили от более развитых народов, и научили своих подданных вести строительство на возвышенностях и на гребнях горных хребтов; это были хорошо укрепленные города, неприступные крепости, из которых их владычество распространялось на соседние территории 2. Они первыми на Западе, пользуясь отвесом, обтесывали каменные блоки, которые укладывали друг на друга, получая таким образом мощные стены, пережившие столетия.

Создав гигантские укрепления, пугавшие и подданных, и врагов, тирренийцы украсили свои города храмами, дворцами, а храмы и дворцы — статуями и вазами из терракоты: все это называется древнегреческим стилем, т. е. стилем, пришедшим с азиатского побережья. Таким образом, пелагийская группа через свои контакты с семитской кровью принесла расенам то, чего у тех не было.

Возможно, что численность тирренийцев была невелика по сравнению с расенами. Поэтому победители придали обществу внешние формы, однако им не удалось привести их к полной ассимиляции с эллинизмом. Кстати, они сами обладали эллинским духом в слабой мере, поскольку были не эллинами, а всего лишь кимрийцами, славянами или греческими иллирийцами. Затем они без труда передали им некоторые идеи, которые не уничтожил в них семитский элемент, содержавшийся в их крови. Отсюда утилитарный дух в этрусской расе, отсюда преобладание античного культа и древних верований над новой мифологией, отсюда живучесть славянских привычек и обычаев. Основа народа, за исключением незначительных различий, осталась той же, что до завоевания. Однако завоеватели, несмотря на уступки и последующие союзы с местным населением, так и не слились с ним, и частые разногласия между ними готовили почву для раскола.

Тирренийцы, которые называли себя «ларсы»3, «луку-моны», т. е. «благородные», забыли свой родной язык, заменили его на язык подданных и смешались с ними, перестав существовать как отдельный народ, однако, будучи «благородными», сохранили вкус к греческим идеям и оставили за собой город Тарквиний 4. Этот город служил средством общения с греческими народами5. Его можно считать оплотом новой культуры и аристократии Этрурии.

До тех пор, пока расены оставались в плену собственных инстинктов, они не представляли угрозу для остальных италийских племен. Они предавались сельскохозяйственным и промышленным делам и стремились к миру с соседями. Но когда их воинственная знать дала им в руки оружие и построила мощные крепости, расены вступили на авантюристический путь славы и приступили к завоеваниям

Италия еще не стала спокойным регионом. В период непрестанных стычек италийских аборигенов, иллирийцев, лигурийцев, сикулов, в эпоху перемещения племен в результате колонизации великой Греции этруски вышли на авансцену истории. Воспользовавшись смутой, они увеличили свое влияние и расширили свои территории в долине По за счет умбрийцев. История приписывает им создание трехсот городов по всей стране. Затем они повернули свои войска с севера на юг, отбросили в горы остатки местных племен и дошли до Кампаньи, сделав своим западным пределом нижнее течение Тибра. Таким образом, они вышли к обоим морям. Тирренийские памятники существуют на Корсике и в Сардинии, а также на южном побережье Испании. Расенское государство стало самым могущественным на полуострове и одним из самых влиятельных в цивилизованном мире той эпохи. Оно не ограничилось континентальными завоеваниями: расены захватили несколько островов и колонизировали берег Испании. По примеру финикийцев и греков, они заполнили моря торговыми и пиратскими кораблями.

При таких впечатляющих успехах этруски, уже будучи метисами в значительной степени, тем не менее не убереглись от дальнейшего смешения. Они разделили судьбу всех завоевателей и в результате каждого победоносного похода вступали в новые контакты с побежденными массами: с ними смешивались умбрийцы, сабиняне, иберийцы, сикулы, возможно, многочисленные греки и постоянно изменяли природу и наклонности рождающегося общества.

В отличие от того, что мы наблюдаем в других случаях, этрусская природа изменилась к лучшему. С одной стороны, кровь италийских кимрийцев, смешиваясь с ра-сенскими элементами, становилась более активной, а с другой, семитизированная арийская основа, которую принесли с собой греки, придавала обществу дух авантюризма, пусть и слишком слабый, чтобы вовлечь его в безумства эллинского или азиатского типа, но достаточный для того, чтобы компенсировать чрезмерный прагматизм, присущий западным мотивам. К сожалению, эти трансформации происходили главным образом в федних и низших классах и не способствовали поддержанию политического равновесия и абсолютного могущества аристократии.

Кроме того, такое массовое смешение этнических элементов приводило к образованию множества фрагментарных союзов и небольших обособленных групп. В обществе появился антагонизм, аналогичный тому, что имел место в Греции, и этрусская империя так и не смогла обрести единство. Этруски были настолько искусны в военном деле и неукротимы в битвах, что позже римляне не нашли ничего лучшего, кроме как заимствовать у них организацию своих легионов и вооружение, но у них никогда не было централизованной власти. В критические моменты они, следуя кельтскому обычаю, доверяли власть императору, который командовал объединенными отрядами, обладая абсолютными, но временными полномочиями. В спокойные времена они имели конфедерацию основных городов, в орбиту которых добровольно включались малые селения. Каждый политический центр служил резиденцией нескольких крупных групп, управлявших культом, общественными делами, толковавших законы, ведавших военными делами и распоряжавшихся казной. Когда одно из семейств приобретало явное превосходство над соперниками, образовывалась система, напоминающая королевство, которая всегда несла на себе печать нестабильности, что составляло главный порок тирании в Греции. В течение продолжительного времени недостатки такого федеративного устройства компенсировались той ведущей ролью, которую все этрусские города добровольно передали Тарквинию. Но это не могло продолжаться бесконечно, и система рухнула от первого толчка. Народы, как правило, дольше сохраняют уважение к династии, личности, имени, нежели к месту, огороженному крепостными стенами. Таким образом, тирренийцы укоренили в Италии некоторые пороки, характерные для республиканских государств семитского мира. Но поскольку у них не было возможности полностью реформировать дух населения по такому типу, они не смогли искоренить финский элемент, который, в частности, проявлялся в том, что этруски питали безграничное почтение к вождям и чиновникам.

Ни у арийцев, ни у семитов не было ничего подобного. В Передней Азии власть почитают безмерно, даже превращают ее в идола, жители готовы выносить все капризы и притеснения, освященные законом. Если речь идет о царе или родине, люди готовы пожертвовать ради них всем. Дело в том, что они боятся насилия и простираются ниц перед абстрактным принципом абсолютной власти. Что же касается личности, облеченной властью и прерогативами этого принципа, она не имеет никакого значения. Это общее понятие у всех сервильных народов: они считают чиновника простым носителем власти, и когда он лишается своего поста, он сразу низводится до положения последнего из людей и теряет право на почитание. Отсюда восточный принцип, согласно которому все достается султану живому и ничего — мертвому, точно так же ньшешние революционеры выражают показное уважение к представителю власти, осыпая его за глаза ругательствами и проклятиями.

Напротив, этруски сурово осудили бы Аристофана за нападки на Клеона, руководителя государства, или на Ла-маха, предводителя армии. Они относились к самой персоне, представляющей закон, как к чему-то настолько священному, что сама природа государственных функций была от него неотделима. Я подчеркиваю этот момент, потому что такое почитание бьшо источником добродетели, которым позже — и справедливо — восхищали нас римляне.

Эта система предполагает, что сама по себе власть настолько благотворна и заслуживает поклонения, что дает такие же прерогативы ее носителю. Поэтому ее представитель никогда не мог бы опуститься до уровня простого смертного: он участвовал в управлении людьми и по этой причине навсегда оставался выше их. Признать такой принцип означало включение государства в сферу бесконечного поклонения и служение ему до самоотречения.

Этрусская нация достигла высокого уровня сельского хозяйства и промышленности, расширила свои завоевания, укрепилась на двух морях6 и теперь через город Таркви-ний и южные границы впитывала в себя интеллектуальную мощь эллинской расы, используя все свои материальные достижения на благо искусств, правда, не поднимаясь в этом отношении выше копирования. Этруски, исполненные стремления к чувственным удовольствиям, составляли славу Италии, и им, казалось, ничто не угрожало, если не считать изъяна федеративного устройства и давления массы кельтских народов, чья энергия в будущем должна была причинить этрускам огромные неприятности.

Если бы речь шла только об этой угрозе, вполне вероятно, что они с ней справились бы, а кельты Галлии после нескольких попыток, в конце концов, уступили бы более развитому народу.

В целом этруски создали нацию, превосходящую ким-рийцев, потому что желтый элемент у них был облагорожен союзами не всегда лучшего свойства, но по крайней мере более прогрессивными в смысле культуры. Поэтому единственным аргументом кельтов была их численность. Этруски завоевали почти весь полуостров и имели достаточно сил для сопротивления, так что им было бы нетрудно отразить нападение из-за Альп. В таком случае мы раньше бы увидели то, что сделали римляне. Все италийские племена, встав под сень этрусских орлов, за несколько веков до Цезаря перешли бы горы, и покорение Галлии осуществилось бы раньше. Но такая слава не была суждена народу, который породил в своей среде семя, вкоре погубившее его.

Этруски, опьяненные ощущением собственной мощи, хотели продолжать свое развитие. Они видели на юге яркий свет, который греческие колонизаторы разожгли во многих великолепных городах, и туда стремились помыслы тирренийской конфедерации. Они искали более тесных контактов с родственной цивилизацией морским путем. Лукумоны уже двинули свои армии на Кампа-нью и продвинулись далеко на восток. На западе они остановились перед Тибром. Теперь они планировали форсировать реку и подойти к проливу, чтобы овладеть Кумом и Вултурнумом. Это было нелегкое предприятие. На левом берегу находились земли латинян, относившихся к сабинянской конфедерации. Латиняне доказали, что они способны на яростное сопротивление, и открытая сила вряд ли могла сломить их. Поэтому, прежде чем начать войну, этруски предприняли хитрую тактику, знакомую всем цивилизованным народам, жадным до чужого 7.

Для этого они воспользовались двумя латинянами-авантюристами, по некоторым сведениям незаконными детьми дочери предводителя одного из племен. Их звали Ромул и Рем. В сопровождении этрусских советников и небольшого этрусского отряда они обосновались в трех глухих селениях, существовавших на левом берегу Тибра 8, а не на берегу моря, т. к. им не нужен был порт в верхнем течении реки, потому что они не собирались создавать торговый центр, который позже мог бы связать север и юг Центральной Италии, а в любом дру гом месте, которое было легче захватить — главное заключалось в том, чтобы перейти реку. Затем они могли развить свой первый успех9.

Поскольку теперь требовалось расширить три поселка, которым было суждено превратиться в город, основатели стали созывать со всех сторон авантюристов, не имевших ни кола, ни двора. Это были в основном бродяги-сабиняне и сикулы, которые и составили ядро новых граждан. Но основатели не могли допустить, чтобы чужестранцы овладели мостом, переброшенным в Лациум. И они поставили во главе этого скопища бродяг этрусскую знать. Религиозный элемент сочетался в них с воинскими талантами, что отвечало понятиям се-митизированных тирренийцев, кардинально отличавшихся от галльских идей. Наконец, в руках патриархата находилась и юридическая власть, и, согласно замыслу основателей, у царских династий, кроме временного деспотизма в кризисные эпохи, остались только административные функции 10.

Если система правления была организована в чисто этрусском духе, такой же была и внешняя форма цивилизации и даже облик нового города. Этруски построили по тирренийскому типу каменную крепость, Капитолий, систему сточных канав и общественные здания, каких не знало латинское население. Для богов, принесенных с собой, они сооружали храмы, украшенные терракотовыми вазами и статуями. Появился класс чиновников, носивших те же знаки отличия, что и в Таркви-нии, Фалерии, Вольтерре. Рождающийся город получил эмблемы, стандарты, воинские титулы и, в конце концов, культ — одним словом, Рим отличался от расенс-ких городов только тем, впрочем, важным фактом, что его население имело другой состав и было энергичнее и активнее 11.

Местный плебс совсем не напоминал мирную и податливую массу, которую прежде покоряли тирренийцы, иначе колонизаторы осуществили бы свои хитроумные планы. В этом населении, возможно, специально перемешанном, чтобы сделать его слабым за счет отсутствия однородности, существовал еще один элемент. Если такой замысел действительно был в основе формирования населения, тогда политика этрусков шла вразрез с их желанием обеспечить для себя более спокойное владычество. Потому что именно она заложила в первых жителей инстинкты свободы, семена будущего величия города, причем это произошло совершенно уникальным образом, который не повторяется в истории дважды.

В числе бродяг из различных племен, призванных стать жителями города, были сикулы. Представители этого смешанного, полукочевого народа имелись повсюду. В некоторых городах Этрурии они составляли большинство плебса, в -большом количестве они жили в Лациуме и в стране сабинян. В какой-то степени эти люди служили путеводной нитью, которая вела эллинский элемент, более или менее семитизированный, в новый город. Именно они, смешав свой язык с сабинянским, создали собственно говоря латынь, начали придавать ей сильный греческий оттенок и, таким образом, препятствовали проникновению этрусского языка через Тибр12. Новое наречие, будучи щитом от нашествия языка захватчиков, всегда рассматривалось римскими грамматиками как тип, вариантами которого стали оскский и сабинянский, но римляне сторонились языка лукумо-нов, считая его варварским. Таким образом, сикулы, составлявшие низшие слои Рима, особенно сопротивлялись гению основателей, поскольку распространение их языка представляло собой наибольшую помеху принятию расенского диалекта.

Конечно, нет нужды подчеркивать, что речь идет только об инстинктивном органичном антагонизме между сикулами и этрусками, но не об открытой вражде, тем более что она не имела никаких шансов на успех. Сама Этрурия невольно направляла рождающийся Рим на путь политических потрясений. С самого первого дня маленькая колония была объектом неприкрытой ненависти со стороны жителей Лациума. Несмотря на то, что этрусская организация и цивилизация их патрициев привлекли в город некоторые слабо развитые племена, в частности, албанцев, истинные хозяева сабинянской земли косо смотрели на Рим. Они считали его основателей людьми, не имеющими родства и никакого права на новую родину, которую они приобрели воровством и силой. Таким образом, Рим оставался в одиночестве вне конфедерации, главным городом которой был Амитернум, на левом берегу Тибра, под угрозой возможных нападений, которые он не мог бы отразить без посторонней помощи.

По этой причине он изо всех сил цеплялся за этрусскую конфедерацию, и когда внутри этой политической системы начались гражданские раздоры, Риму не пришлось сохранить нейтралитет: он встал на сторону своих активных союзников.

Этрурия находилась на той политической стадии, когда цивилизаторские племена нации деградируют в результате союзов с покоренным населением, а последнее, в свою очередь, поднимается на ступень выше. Наступление кризиса ускорило приток большого количества ким-рийских элементов, в той или иной степени эллинизированных и способных оспаривать власть у выходцев тир-ренийской расы. Вследствие этого в расенских городах возникло либеральное движение, которое объявило войну аристократическим институтам с целью замены родовых привилегий доблестью и другими достоинствами.

Обычная черта любого социального разложения заключается в отрицании превосходства по рождению. Только мятеж принимает различные формы в зависимости от уровня цивилизации бунтарей. У греков взбунтовались богатые и заняли место знати, у этрусков поднялись самые храбрые и отчаянные. Расено-тирренийские метисы, смешавшись с плебсом, с умбрийцами, сабинянами, самнитами, сикулами, потребовали раздела верховной власти. Революционные доктрины завоевали большее число сторонников в городах центральной части страны, где преобладало древнее покоренное население. Оплотом бунтовщиков стал город Вольсиний, а Тарквиний превратился в цитадель аристократов, потому что тирренийская кровь оставалась там более однородной. Страна разделилась на две партии. Вполне вероятно, что в каждом селении были люди, поддерживающие и ту и другую партии. Активное участие в этом движении принимал Рим.

Нетрудно догадаться, на чью сторону встал будущий великий город. Характер его жителей как нельзя лучше соответствовал либеральным взглядам. Этрусский сенат, в котором, впрочем, заседали и сабиняне, оказался не в состоянии склонить общественное мнение на сторону аристократов Тарквиния. Амбициозный и мятежный дух си-кулов, квиритов и албанцев проявился в полной мере. Большинство поддержало реформаторов, и царь Сервий Туллий попытался осуществить революцию, подтолкнув Рим к антиаристократическим доктринам. Режим Сер-вия удовлетворил требования масс, призвав под свои знамена всех, кто мог носить оружие. Конечно, знатным людям пришлось кое-чем поделиться, однако не в такой мере, как это было при тимократии на греческий манер. Скорее, речь шла о цензе наподобие того, что в средние века был установлен для буржуа. В последнем случае цель состояла не в том, чтобы дать гражданам гарантию могущества или влияния, а только в обеспечении политической морали. Что касается плебеев Рима, задача была еще проще: набрать воинов, которые могли сами себя вооружить и накормить в походе.

Такая организация, пользующаяся всеобщей симпатией, заняла место рядом с тирренийскими институтами, но сокрушить их не смогла. Слишком сильна была связь военных и жрецов с законодателями. К тому же этот натиск продолжался недостаточно долго, чтоб отобрать власть у благородных рас. Возможно, этого удалось бы добиться посредством грубого насилия. Но, очевидно, враги не хотели использовать такое средство против людей, которым жречество придало священный характер. Активное общество больше всего не терпит безбожности и дольше всего избегает богохульства.

Сервий Туллий и его сторонники, не имея достаточных сил для полной победы над этрусской знатью, удовлетворились тем, что рядом со старым воинским кодексом установили новый, предоставив другим расенским городам самостоятельно продвигаться дальше в этом направлении. Этим надеждам не суждено было сбыться. Вскоре либеральная оппозиция в Этрурии, разбитая аристократической партией, вынуждена была смириться. Вольсиний был взят штурмом, а один из самых видных вождей бунтовщиков, Келий, бежал в поисках убежища для себя и самых преданных своих соратников. Этим убежищем мог быть только этрусский город, который после Вольсиния проявил больше преданности делу революции и был расположен в глуши, на другом берегу Тибра, откуда было легче проповедовать и осуществлять доктрины. Итак, в Риме укрылись Мастарна и его люди, и город, приютив изгнанников, расширил свои границы и превратился в укрепленный лагерь, открытый для всех, кто искал себе родину и отрицал всякую национальную принадлежность.

Но появление Мастарны в не меньшей степени, чем реформа Сервия Туллия 13, вызвало недовольство победившей реакции. Лукумоны не хотели, чтобы город, призванный открыть им путь в юго-западную Италию, стал крепостью их внутренних врагов. Знать Тарквиния решила задушить мятежный дух в его последнем прибежище. Они были корифеями партии, которая основала цивилизацию и создала национальную славу, и они оставались самыми чистыми представителями и самыми рьяными поборниками своего этноса. Благодаря постоянным связям с Грецией и Малой Азией они превзошли остальных этрусков богатством и культурой. Им предстояло завершить примирение и уничтожить дело уравнителей колонии за Тибром. Им это удалось. Система Сервия Туллия была свергнута, старый режим восстановлен. Сабинянская партия в сенате и смешанное население, составлявшее плебс, вернулись в пассивное состояние, в котором его всегда хотели видеть этруски 14, и тарквинийцы провозгласили себя верховными арбитрами и вершителями восстановленного правления. Так пришел конец последнему оплоту либерализма 15.

Мы мало знаем о последующей борьбе этой партии на остальной расенской территории. Однако очевидно, что она подняла голову после периода упадка. Этнические причины, которые обусловили появление этой партии, становились все более определяющими по мере того, как покоренные расы завоевывали новые позиции и постепенно подавляли тирренийскую кровь. Тем не менее, поскольку расенская раса не играла большой роли в национальном составе, потребовалось бы много времени для того, чтобы осуществился эгалитаризм, даже при наличии покоренных племен-умбрийцев, самнитов и других. Таким образом, в древних городах аристократическое сопротивление имело все шансы продолжаться неопределенное время16.

Но в Риме мы видим обратное. Кроме того, что этрусская знать, уроженцы города, даже при поддержке тарквинийцев составляла меньшинство, против них было население, которое стояло бесконечно выше расенского плебса. Революционные идеи продолжали победное шествие, опираясь на идеи независимости, и Рим шел к неизбежному свержению ига. Если бы Популония, Пиза или любой другой этрусский город, глубоко пропитанные не только тирренийской, но и расенской кровью, одержали победу над аристократическими принципами, тогда любой из этих победивших городов ограничился бы изменением внутреннего политического устройства, а в остальном сохранил бы верность своей расе, общей родине и этрусскому миру.

Что касается Рима, у него не было никаких оснований останавливаться на этом. В объятия либеральной партии его толкали те же причины, которые заставили жителей осуществлять либеральные идеи и сделаться оплотом революции; эти причины в силу своей весомости вели его далеко за пределы простой политической реформы. Если он не признал власть ларсов и лукумонов, то прежде всего потому, что те, имея больше прав считать себя его основателями, воспитателями, хозяевами, благодетелями17, не имели права считаться римскими согражданами. С самых первых дней он видел большую пользу и даже необходимость в их поддержке, однако кровь римлян не смешалась с их кровью, их идеи не стали достоянием Рима, их интересы не были его интересами. В сущности он был сабинянским или сикулийским, он был эллинизированным, кроме того, он был географически отделен от Этрурии, т. е. чужим для нее, поэтому реакция тиррений-цев имела здесь более кратковременный успех, чем в остальных по-настоящему этрусских городах, поэтому после свержения тирренийской аристократии следовало ожидать, что в Риме начнутся такие события, каких не предполагали либералы Этрурии. Скоро мы увидим, как эмансипированный город вернулся к либеральным теориям, к истокам своей независимости, и аристократия восстановила в полном объеме свои права и привилегии. Впрочем, революции полны такими неожиданными событиями.

Таким образом, Рим после владычества тарквиний-цев сумел подняться с колен 18. Римляне изгнали их вместе с сенатом, который был с ними заодно. С тех пор тирренийский элемент начал постепенно исчезать из своей колонии, и от него осталось лишь моральное влияние. Рим перестал быть орудием этрусской политики, стремящейся уничтожить независимость остальных италийских народов. Наступил период, когда городу предстояло жить самостоятельно. Отныне его отношения с основателями будут служить его величию и славе, о которых в ту эпоху никто и не подозревал.

Примечания

1) На этрусских картинах эти тирренийцы явно принадлежат к белому типу. Они были похожи на кельтов и греков, и это сходство тем более знаменательно, что с ними смешались древние расены, относящиеся к финскому типу.

2) Возможно, этот самый яркий их талант объясняет их имя «тирренийцы», корень которого следует искать в слове «turs», т. е «укрепление» и происходит от "tur" или "ton", т. е. «возвышенность», «гора».

3) Это слово не из этрусского языка. Его заимствовали из кельтского либо сами тирренийцы, либо оно пришло к ним через расенов и италийских кимрийцев

4) Тарквиний стоял на скалах у моря, но не был приморским городом- портом, последним служило селение Гравискэ Еще долго после краха Эт рурии он использовался римским флотом, в частности, во время Второй Пунической войны

5) Тит Ливий полагает, что дом Тарквиния имеет эллинское происхождение Существуют многочисленные следы ассирийского влияния в вазах, в настенных росписях и надгробиях, и это влияние могло осуществляться только через эллинов

6) Тирренийцы успешно занимались пиратством и держали флот, способный соперничать с греческими городами. По этой причине массалиоты боялись плавать по западным морям и делали это только под сильной охраной Этрурия заключила с Карфагеном договоры о навигации и торговле, которые действовали еще в эпоху Аристотеля, т. е. через 430 лет после основания Рима.

7) Италийское население боялось, что этруски перейдут реку. На этот счет существовал договор между латинянами и тирренийцами.

8) Вергилий называл это место «Tuscum Tiberim». Вероятно, близне цы укрепились на Авентинском холме радом с латинянским селением. Другое латинянское поселение находилось на вершине Палатина. Позже этруски овладели Кэлием.

9) Многие историки справедливо называют Рим тирренийским горо дом.

10) Цари не обязательно были выходцами из города.

11) Речь вдет о тунике, диктаторском жезле из слоновой кости с изоб ражением орла, верховых выездах и т. д. По мнению Тита Ливия, един ственным неэтрусским божеством был покровитель города Альба. Впрочем, историк из Падуи скорее всего имеет в виду официальный культ, т. к. люди разных рас, населявшие Рим, хранили в жилищах сво их национальных богов.

12) Интересно, что этрусский язык, всегда считавшийся для римлян и позже, в эпоху императоров, священным, так и не распространился среди них. Однако еще во времена Юлиев патриции изучали его в качестве инструмента цивилизации, позже его использовали прорицатели. Но он никогда не был популярным.

13) Латинское происхождение Сервия, узурпация им этрусской дина стии, заигрывание с народом — говорят о том, что он умело использо вал все, что было враждебно тирренийскому господству.

14) Сенат был обновлен, а его вожди, назначенные Туллием, изгнаны. Плебеи снова оказались бесправными, как и прежде.

15) Партия, которая вершила дела в Тарквинии, была самой сильной в этрусском мире. Она держала в руках и столицу, и Рим, и Вейес, Кере, Габий, Тускулум, Антиум, а на юге пользовалась поддержкой Кума, эллинской колонии, которая не без удовольствия смотрела на усилия, предпринимаемые для сохранения семитизированной цивилизации на полуострове.

16) Так оно и было на самом деле, и даже во время войны с Ганнибалом власть в большинстве этрусских городов оставалась в руках знати. Вольсиний, преимущественно демократический город, сумел сохранить революционное правление в руках плебса, начиная с кампании Пирра вплоть до Первой Пунической войны.

17) В войне между Ромулом и сабинянами Квирума римского царя от крыто поддерживала этрусская армия под командованием лукумона Солония

18) Вообще, владычество тирренийцев принесло большую пользу Риму При них он стал краше, они строили здания из четырехугольных каменных блоков без цемента. Они расширили и укрепили территорию города и завезли сюда умелых мастеров из всех городов Этрурии. Они поставили Рим во главе латинянской конфедерации, которая распалась после поражения аристократической партии.

Глава из книги Ж.А. Гбино. Опыт о неравенстве человеческих рас.