Королюк В.Д. Происхождение польских племен

Вопрос о происхождении славян всегда будет волновать умы ученых-историков. Десятки и сотни исследований были посвящены ему в прошлом, сотни исследований, конечно, должны будут появиться в будущем. Само собой разумеется, что ведущая роль в выяснении проблем славянского этногенеза останется при этом за учеными-славянистами стран Советского Союза, Польши и Чехословакии, территория которых являлась местом действия первых глав вели[1]кой исторической эпопеи славянского мира.

В настоящее время можно констатировать довольно  значительные успехи в разрешении сложной проблемы происхождения славянских племен и народностей, хотя еще очень многие звенья в цепи событий, обусловивших их формирование, не найдены. Нет и не может быть никаких гарантий в том, что ученым когда-нибудь удастся полностью восстановить все звенья этой цепи, избавить наши представления о древнейших исторических судьбах славянских народов от столь присущих им сейчас моментов условности, гипотетичности. Причины этого лежат в отсутствии для огромного отрезка славянской истории письменных источников. Их полностью не могут заменить ни сыгравшие столь важную роль в деле исследования славянского этногенеза, но не поддающиеся точной датировке без материалов письменности, данные языка, ни приобретающие теперь все большее и большее значение для выяснения вопросов происхождения славян памятники археологии.

Главное, однако, заключается не в этом. Главное состоит в том, что совместными усилиями многих лингвистов, археологов и историков собрано уже громадное количество фактов, позволяющих представить себе в сравнительно обоснованном, хотя и схематическом виде сложный многовековый ход славянского этногенеза, наметить основные процессы, определившие появление на исторической арене отдельных славянских народностей. По мере дальнейшего накопления фактического материала находящиеся в настоящий момент в научном обороте схемы будут усовершенствоваться, исследователи будут все больше приближать их к многоликой исторической действительности.

Славянские народы являются исконными обитателями обширных территорий Советского Союза и Польши, ограниченных, как можно предполагать, течением рек — Днепра и Одры. Впрочем, как на западе, так и на востоке первоначальные границы славянских поселений недостаточно четко различимы (1). Славяне принадлежат к широко распространенней индоевропейской языковой системе, охватывающей, как известно, романские, германские и славянские языки, языки греков, кельтов, и летто-литовцев, иранцев и индусов, фракийцев, иллирийцев и части скифо-сарматских племен. Сейчас наука не в состоянии решить сколько-нибудь точно вопрос, когда и где возник праиндоевропейский язык (1.а). Зато можно, по-видимому, утверждать, что уже в III тысячелетии до н. э. праиндоевропейская языковая общность, объединяющая далеко не однородную группу племен, в результате расселения и смешения с другими языками, стала дифференцироваться, распадаться на несколько языковых семей. Не случайно приблизительно около II тыс. лет до н. э. на исторической арене стали появляться определенно выделившиеся уже из праиндоевропейской языковой общности индусы, иранцы, греки (2). Из праиндоевропейской общности выделилась и группа племен, носительница праславянского или, может быть, балто-славянского языка, впоследствии распавшегося на две самостоятельные ветви — прабалтийскую и праславянскую. Следует заметить, впрочем, что гипотеза о балто-славянской языковой общности вызывает в настоящее время возражения со стороны большинства лингвистов (2а).

В данный момент нельзя еще с уверенностью судить о том, когда и при каких конкретно исторических условиях начался этот процесс дифференциации праиндоевропейской языковой общности, каким образом шло выделение и обособление праславянской или гипотетической балто-славянской его ветви. К сожалению, данные сравнительного языкознания не дают твердой почвы для категорических суждений о первоначальном времени и месте формирования и развития праславянских или балто-славянских племен. Обращаясь к археологической карте Восточной и Средней Европы, исследователи пытаются отыскать следы далеких предков славян в лесных областях, расположенных между средним Днепром и Одрой, где в IV и III тысячелетиях до н. э. жила группа племен, занимавшихся земледелием (3).

Благодаря археологическим исследованиям картина этнического развития Европы несколько проясняется толь[1]ко около рубежа II тысячелетия до н. э. Это было время величайших изменений в экономическом и социальном развитии европейских племен. Хотя они уже раньше были знакомы с разведением домашних животных, однако только теперь из их среды выделилась значительная группа племен, ведших по преимуществу пастушеский образ жизни. Почти повсеместно росло значение скотоводства. Одновременно начался закат каменной индустрии, игравшей в течение десятков тысячелетий столь важную роль в истории человеческого общества. На смену веку камня шел век металлов.

В тесной связи с изменениями в области экономической жизни происходили перемены и в области социального устройства. В обществе резко возросло значение мужчины[1]скотовода и металлурга. Древние формы родоплеменной организации, связанные с матрилинейным счетом родства, ветшали и приходили в упадок. Матриархальный род распадался, на его месте возникал патриархальный род и патриархальная с р м ь я (4).

В это время на огромной территории от Рейна до Волги и Кавказа и от Балтийского моря до Дуная и Балкан появились знавшие коневодство и ведшие, по-видимому, кочевой образ жизни племена «шнуровой керамики» (5), получившие такое название от манеры украшать свою глиняную посуду оттисками шнура. В дальнейшем племена «шнуровой керамики» стали вести оседлый образ жизни, а в их хозяйстве постепенно все большую роль начало играть земледелие.

Быстрое распространение культуры племен «шпуровой керамики», и которых ученые видят праиндоевропейцев, дало основание для предположения о могучей волне индоевропейской экспансии. Возникнув в одном месте, волна эта могла захлестнуть в описываемое время обширные пространства Европы. В пользу такого предположения говорит и тот факт, что всюду, где археологам удалось обнаружить следы культуры племен «шнуровой керамики», позднее историческими памятниками были засвидетель[1]ствованы племена и народности, говорившие на индоевро[1]пейских языках (6).

Предположению об экспансии племен «шнуровой керамики» из одного центра противоречат, однако, некоторые данные археологии. При более внимательном чтении археологической карты выясняется, что культура этих племен в разных местах обнаруживает весьма отчетливые локальные особенности, выдающие явные связи с прочны[1]ми местными традициями. Вне пределов распространения культуры пастушеских племен «шнуровой керамики» оказались области нижнедунайских трипольских племен, рас[1]положенные в среднем и нижнем течении Дуная я по Днепру. С другой стороны, оказалось, что некоторые позднетрипольские племена среднего Подиепровья и Поднестровья, находившиеся временно в границах распространения племен «шнуровой керамики», в дальнейшем, на протяжении II тысячелетий до н. э., смогли почти полностью сохранить характерный облик своей культуры (7).

Все эти факты указывают на то, что происходившие тог[1]да в Европе этнические процессы имели очень сложный характер и что свести их к одной экспансии племен «шнуровой керамики» невозможно. Не отрицая миграций и передвижений на широком пространстве пастушеских племен, выделение которых из состава древних земледельческо-скотоводческих племен происходило, по-видимому, не в одной, а во многих областях в связи с общими социально-экономическими изменениями в обществе, следует с большим вниманием изучать развитие местных, туземных племен. Их роль в развивавшихся в Европе этнических процессах была, очевидно, весьма значительна.

Культура племен «шнуровой керамики» получила распространение и на территории современной Польши. И здесь важнейшую роль в дальнейшем этническом развитии сыграли, по-видимому, местные племена с древними земледельческими традициями. В настоящее время на территории Польши можно выявить не менее пяти локальных групп племен «шнуровой керамики» (8).

В середине и во второй половине II тысячелетия до н. э. картина этнического развития Восточной и Центральной Европы еще более проясняется. Именно во второй поло[1]вине II тысячелетия до н. э. на территории Польши формировались так называемые лужицкие племена, заселявшие бассейны Одры и Вислы, на севере — вышедшие к побережью Балтийского моря, а на юге — достигшие предгорий Карпат. Появление племен лужицкой культуры было результатом развития местных племен, корни которых уходят еще в отдаленную эпоху культуры племен «шнуровой керамики». Сложнее решить вопрос о том, какие из этих местных племен сыграли главную роль в формировании на польской территории лужицкого населения. В то время, как одни из исследователей видят непосредственных предшественников лужицких племен в тищинецких племенах, поселения которых занимали бассейн средней и верх[1]ней Вислы и доходили до верховьев Принята (9), другие в унетицких и так называемых предлужицких племенах, живших в начале II тысячелетия до н. э. по верхнему течению Лабы, Одры и в междуречьи Одры и Вислы (10), третьи — в среднедунайских племенах (II).

Как бы, однако, конкретно не решался вопрос о взаимных связях указанных групп племен с племенами лужиц[1]кой культуры, признавать ли за одной из этих групп роль прямого предшественника лужицкого населения пли за всеми вместе (12), самым важным является то обстоятельство, что лужицкие племена с близкими им племенами Подолии, Волыни, Киевщины, бассейна Припяти и может быть верхнего Поднепровья, по мнению ряда специалистов, были бесспорными предками раннеславянских племен. Территория Польши была важным очагом формирования раннего славянства (13). Правда, осторожнее было бы говорить не о «славянском», а скорее «протославянском» характере культуры лужицких племен, учитывая, что только часть их была генетически связанной с ранним славянством, в то время как другие группы лужицкого населения, распространяясь на юг и запад, оказались впоследствии в составе кельтской и иллирийской племенных групп (14). Территория Польши была одним из очагов формирования племен лужицкой культуры. В течение длительного времени лужицкое население, сыгравшее огромную роль в процессе славянского энтогенеза, продолжало жить и развиваться на польских землях. О казавшись таким образом у истоков формирования на территории Польши славянских племен, нам представляется необходимым сказать несколько слов о природе страны, познакомить читателя с той исторической ареной, на которой в дальнейшем будут происходить все описываемые нами события.

* * *

Польша — в основном страна равнинная. Вся северная часть ее образована Польской низменностью или равниной, которая является естественным продолжением Русской равнины на востоке, а на западе непосредственно переходит в Северо-Германскую низменность. На севере Польская низменность простирается вплоть до побережья Балтийского моря.

Современный рельеф Польской низменности обусловлен воздействием мощных ледников, в ледниковый период спускавшихся со Скандинавского полуострова и времена[1]ми покрывавших большую часть ее поверхности. Ледником же были принесены сюда толщи рыхлых отложений глин, песков, гравия, образовавшихся в процессе таяния н отступания ледника на север.

В тех местах, где кончался ледник и где под влиянием климатических условий он начинал таять, возникали мощные потоки, образовавшие желобообразные понижения в рельефе местности в направлении с юго-востока и востока на северо-запад и запад. Эти понижения получили название «прадолин» или «великих долин». «Прадолины» являются наиболее характерной чертой в рельефе южной части Польской низменности.

Иначе отразилась работа ледника на рельефе северной части Польской низменности. Здесь надвигавшиеся массы льда, несшие с собой громадное количество разнообразных рыхлых отложений и валунов, образовали гряды холмов, вытянутых в широтном направлении и являющихся частью Балтийской моренной гряды. Разделяемая нижним течением Вислы, область моренных холмов получила название Мазурского поозерья к востоку от Вислы и Поморского поозерья к западу от нее. Название это связано с наличием в котловинах между холмами многочисленных озер, оставшихся здесь от растаявшего ледника.

Далее, к северу холмы сменяются плоской низменностью, спускающейся к берегу Балтийского моря. Польское балтийское побережье сравнительно мало изрезано. Море образует здесь только два значительных залива: на западе — Поморский, на востоке, в устье Вислы — Гданьский.

От севера страны по характеру геологического строения и рельефу резко отличается ее южная часть. В основном она образована Люблинской возвышенностью, достигающей в среднем 200 м высоты над уровнем моря, к которой на западе примыкает Малопольская возвышенность. Еще далее на запад расположена Силезская возвышенность, отличающаяся сглаженным и малоприподнятым рельефом. Рельеф Малопольской возвышенности наиболее изрезан и возвышен. В центре ее имеется значительное понижение, где расположены Нидская и Конецпольская котловины. Зато восточные и западные края возвышенности образуют небольшие горы — Келецко-Сандомирские и Краковские.

Самая высокая часть Келецко-Сандомирских гор — Свентокшижский хребет. Высшая точка его — гора Лысица — является, вместе с тем, и самой высшей точкой всей Малопольской возвышенности. Она расположена на высоте 611 м над уровнем моря. В Краковских горах высшая точка — гора Замкова — достигает 504 м над уровнем моря. Протекающие в пределах Малопольской возвышенности реки образуют глубокие долины с обрывистыми краями, придавая ее рельефу характерные черты горной страны.

Настоящие горные хребты расположены, однако, толь[1]ко па самой южной окраине Польши, на границе ее с Чехословакией, где на польской территории находятся северные склоны двух крупных европейских горных систем — Судет и Карпат. Судеты значительно древнее Карпат. Средняя высота их не превышает 1000 метров над уровнем моря. Карпатские горы в границах Польши образуют два мощных горных хребта — Западные Бескиды, возвышающиеся на 1000— 1500 м (высшая точка Бабья гура — 1725 метров над уровнем моря) и Высокая Татра, являющаяся самой высокой частью в Карпатской горной системе.

Некоторые вершины ее достигают высоты свыше 2500 метров над уровнем моря. Между горными системами Карпат и Судет расположено понижение, получившее имя Моравских ворот. Через него прорывается к Балтийскому морю одна из крупнейших польских рек — Одра. Моравские ворота, являясь единственным удобным пунктом сообщения между территорией Польши и землями, расположенными в Дунайском бассейне, сыграли крупную роль в ранней истории страны, связывая ее со странами с бога[1]той и сложной культурой. Кроме того, в Карпатах имеется несколько удобных перевалов, по которым, в основном, осуществлялось сообщение между польскими и древнерусскими землями, Словакией и Венгрией.

Для всего хода исторического развития Польши очень важное значение имел тот факт, что все крупные реки страны принадлежат бассейну Балтийского моря. В него впадает Одра, берущая свое начало в Судетах, в Чехословакии, и текущая далее, в основном, по территории Польши. Лишь в нижнем своем течение Одра является пограничной рекой между Германией и Польшей. Важнейший левый приток Одры — Лужицкая Ииса, протекающая вдоль польско-германской границы. Из правых притоков Одры следует назвать реку Варту с ее притоком рекой Нотець.

Главной рекой Польши, ее национальной рекой, является Висла. Она берет свое начало в Бескидах и далее, на протяжении 1092 км течет по территории Польши, вбирая в себя воды многочисленных притоков: Западного Буга, Вепши, Сана и Дунайца — справа и Брды, Бзуры, Пилицы и Каменной — слева. Бассейн Вислы вместе с ее притоками охватывает, таким образом, большую часть страны и с древнейших времен был ее важнейшей вод[1]ной артерией, связывавшей Польшу с Балтийским морем, куда Висла впадает двумя мощными рукавами. Река Мухавец, приток Западного Буга, и Пина, приток П ри[1]пяти, сближают бассейн Вислы с бассейном Днепра.

В древности течение рек направляло процесс заселения страны, ибо население продвигалось обычно вдоль рек, оседая вблизи удобных речных берегов. Польские реки в древности были наиболее удобными путями сообщения, связывающими отдельные части страны между собой.

Значительную часть страны еще и теперь занимают болота. Их особенно много на юге Польской низменности, в понижениях «Великих долин». Свыше 22% поверхности Польши покрыто лесами. В древности болота и леса занимали, разумеется, еще более значительную часть территории Польши.

Почвенный покров страны довольно разнообразен. В северных районах Польши преобладают малоплодородные дерново-подзолистые почвы, хотя и здесь, особенно и Куявии, попадаются более плодородные почвы болотно-лугового типа. Значительно разнообразнее и в основном более пригодные д ля земледелия почвы — в южной части страны, в районе Силезской низменности, на юго-востоке Малопольской возвышенности, по средней Висле и на юге Люблинской возвышенности. Здесь особенно отличаются своим плодородием лёссовые почвы и небольшие площади черноземов, уже в глубокой древности обусловившие успешное ведение хозяйства земледельческого типа.

Само собой разумеется, что в древности для экономического развития польских земель не имели фактически никакого значения богатые залежи каменного и бурого угля, как и в общем небольшие месторождения железной руды. Когда же над польскими землями впервые занялся свет железного века, польские металлурги добывали железо из болотных руд, недостатка в которых не было.

Бедность Польши месторождениями цветных металлов серьезно сказывалась на ее экономическом развитии. В Нижней Силезии имеются, правда, небольшие место[1]рождения меди и никеля, но они очень невелики. Кроме того, Польша располагает скромными запасами цинка и свинца. Однако в рассматриваемое время сырье для медного и бронзового производства поступало еще за счет импорта. Не использовались в древности и громадные запасы поваренной соли па юге (Величка и Бохня) и на западе (у г. Иновроцлава) страны. Соляные месторождения Велички и Бохии в сравнительно крупных масштабах стали разрабатываться только уже в средние века. До того времени основным источником добычи .соли было солеварение.

Четыре-пять тысячелетий тому назад климат, расти[1]тельный и животный мир Польши были уже В основном очень близки современным. Конечно, леса и болота занимали тогда значительно большую часть страны, чем теперь. За счет осушения болот и корчевания лесов сильно возросли площади, пригодные для земледелия. В средние века и особенно в новое время развитие металлургии и других отраслей производства повлекло за собой гибель огромных лесных массивов. Девственные пущи древней Польши, тянувшиеся на десятки и сотни километров, были богаты всевозможным зверем. Стада лесных великанов — зубров не были редкостью. В болотистых зарослях гнездились тучи перелетных птиц. Более полноводные, чем ныне, когда лесов стало гораздо меньше, реки и озера изобиловали рыбой.

При таком обилии воды и леса вполне оправданно предполагать и более влажный, чем теперь, но здоровый климат страны.

* * *

Суровая природа, строгая в своей красоте, такой близкой душевно нам, жителям русской равнины, окру[1]жала лужицкого земледельца. Несмотря на богатую охоту и рыбную ловлю, лужицкие племена были прежде всего земледельческим народом. Они не только усвоили древние земледельческие традиции своих предков (15), по и в свою очередь сами достигли крупных успехов в земледелии (16), являвшемся прочной основой их экономического прогресса. О сравнительно высоком уровне лужицкого земледелия свидетельствуют находимые археологами орудия сельскохозяйственного труда. Особенно часто встречаются топоры, бронзовые серпы, каменные зернотерки. Из сельскохозяйственных злаков лужицким племенам были известны не только ячмень и просо, но и пшеница. В пищу употреблялись также бобы, горох, чечевица, репа.

Заметных успехов достигла и сама техника обработки почвы, хотя, по-видимому, продолжало господствовать мотыжное земледелие, когда земля обрабатывается каменными, роговыми или деревянными мотыгами. Лужиц[1]ким земледельцам была известна уже и примитивная вспашка. Для этого употреблялось самое незатейливое деревянное рало, первоначально чаще всего обычный большой сук дерева, возможно, влекомый быками.

Наряду с земледелием, большое значение в хозяйстве населения имело скотоводство. На это указывает тот факт, что среди костных остатков на лужицких поселениях подавляющее число находок составляют кости домашних животных.

О ярко выраженном земледельческом характере лужицкой культуры свидетельствуют и изученные поселения лужицких племен. Как правило, эти поселения (селища) располагались в долинах с плодородными лессовыми или черноземными почвами. В таких случаях земледельцы подолгу оставались на одном и том же месте, а не бродили в поисках неистощенных земель, о чем свидетельствуют обширные лужицкие кладбища с большим числом погребений, принадлежащих последователь[1]но ряду поколений. Характерным для земледельцев был и домашний быт племен лужицкой культуры. Они жили в прямоугольных избах, сложенных из горизонтально помещенных бревен, укрепленных вертикальными столбами, с двускатной крышей. В центре жилища находился очаг. Большой глиняный сосуд, врытый в пол, служил для храпения запасов.

Формирование лужицкой культуры можно приблизительно датировать 1300— 1100 гг. до н. э. Это было уже время развитого бронзового века, начавшегося на территории Польши около 1700 г. до н. э. Но бронза не была первым металлом, ставшим известным населению польских земель. Таким металлом была медь. Знакомство с нею произошло задолго до появления лужицкой культуры, в эпоху шлифованного камня — неолита. Одна[1]ко у нас нет оснований думать, что неолитический человек занимался добычей меди на месте. По всей вероятности, медные изделия и слитки металла проникали в Польшу в это время путем обмена или вместе с переселяющимися на ее территорию племенами.

При таких условиях медь оставалась крайне редким и дорогим металлом. Поэтому появление ее в Польше, разумеется, не могло привести к сколько-нибудь серьезным переменам в хозяйственном быте населения. Да и по своим техническим качествам мягкие медные изделия не могли конкурировать с прочными и разнообразными неолитичсскими орудиями труда из шлифованного и искусно обработанного кремня. Поэтому медь использовалась главным образом для изготовления украшений, а основ[1]ной хозяйственный инвентарь сохранял свой прежний неолитический облик.

Положение начало меняться только с появлением бронзы. Правда и бронзе не удалось полностью и повсеместно вытеснить неолитические орудия труда, поскольку она также всегда оставалась дорогим металлом. Ее распространение по территории Польши происходило весьма неравномерно. Первыми познакомились с этим металлом и использовали его в хозяйственных целях те племена, которые населяли Силезию, Великую Польшу и Поморье. Медленнее развивалось бронзовое производство в Малой Польше. Еще медленнее — в северо-восточных областях страны, которые долго еще, в бронзовый век, завершившийся к 700 гг. до н. э., сохраняли неолитический культурный облик (17).

Но даже принимая во внимание все эти соображения, нельзя не согласиться с тем, что применение в хозяйстве усовершенствованных бронзовых орудий, таких, например, как топор или серп, должно было резко поднять производительность человеческого труда.

Вместе с тем изготовление бронзовых орудий, ковка и ее литье требовали большого мастерства и производственной сноровки. На основании археологических данных можно утверждать, что уже в так называемом первом периоде бронзы (1700— 1500 гг. до и. э.) бронзовое производство было развито в Великой Польше (18). В третий период бронзы (1300— 1100 гг. до н. э.) такое производство уже известно и в Силезии (10). Литьем бронзовых изделий занимались, по-видимому, профессионалы-ремесленники. О том, что такое производство находилось в руках профессионалов, свидетельствуют погребения ремесленников. Орудия производства должны были сопровождать своего владельца в загробном мире (20).

Развитие бронзового производства неизбежно должно было привести к росту обмена, игравшего известную роль уже в эпоху неолита, когда благодаря наличию поблизости необходимого сырья, на изготовлении каменных орудий или их полуфабрикатов специализировались от[1]дельные племена. Уже в то время изготовленные в одном месте орудия труда или украшения распространялись на значительном пространстве. Так, например, добытый и доведенный до состояния полуфабриката кремень, шедший на изготовление каменных топоров, которые по своей форме подражали медным, распространялся из Каменок Опатовских, местности, расположенной в бассейне реки Каменной, на территорию Моравии, Великой Польши, Поморья и Волыни (21).

Само собой разумеется, что распространение бронзовых изделий, изготовленных из дорогого импортного сырья, могло происходить не только в результате многочисленных военных столкновений, но и при условии хотя бы примитивно налаженного и организованного обмена. Об увеличении роли обмена в экономической жизни общества бронзового века очень наглядно свидетельствуют данные археологии. Многочисленные клады однотипных бронзовых предметов, открываемые уже с первого периода бронзы не только на территории Польши, но и в сосед[1]них странах, например, в современных землях лужицких сербов (22), как кажется, самым определенным образом указывают на существование в тот период особой группы населения, специально занимавшейся меновой торговлей и специализировавшейся на сбыте бронзы и бронзовых изделий. Возможно, что это были бродячие купцы, более или менее регулярно совершающие свои торговые путешествия (23). Именно им в таком случае принадлежали находимые археологами клады бронзовых вещей. Клады эти были, по-видимому, закопаны в момент опасности их владельцами, которые по тем или иным причинам не смог[1]ли позже возвратить себе укрытое добро.

Для лужицких племен, населявших территорию Польши в период бронзового века, особенно большое значение имело наличие сравнительно оживленных по тому времени экономических связей с чешскими землями, бывши[1]ми в то время важным центром бронзового производства

в Центральной Европе, а также и с другими землями Дунайского бассейна, достигшими значительных успехов в области металлургии. .В то же время вырос и усилился об[1]мен между отдельными польскими землями, неравно[1]мерно осваивавшими новое бронзовое производство.

В настоящее время трудно еще делать окончательные выводы о социальном устройстве лужицкого общества. Однако имеющиеся уже в руках археологов данные о лужиц[1]ких поселениях, изучение погребений лужицких племен свидетельствует, что основной экономической ячейкой лужицкого общества являлась патриархальная община или большая семья Патриархальные общины входили в состав более крупных образований — родовых групп, совокупность которых составляла племя.

В пользу того, что хозяйство велось силами патриархальной общины говорит тот факт, что господствовавшей системой земледелия была в то время огневая. При такой системе обработки почвы на облюбованных под посев участках земли предварительно выжигались лес и кустарник Посев производился непосредственно в оставшуюся на поверхности почвы золу. Через какие-нибудь три-четыре года обрабатываемые участки земли теряли свое естественное плодородие, и земледельцы вынуждены были выжигать другие участки леса. Только через 15—25 лет можно было вернуться к обработке заброшенных ранее полей, которые к тому времени вновь зарастали кустарниками и лесом Огневая система земледелия была чрезвычайно трудоемкой и требовала совместных усилий больших коллективов людей. Такими коллективами и были, очевидно, патриархальные общины или большие семьи, крепкие безусловной солидарностью своих членов

Очень яркая картина строгого патриархально-общинного быта возникла перед археологами при раскопках лужицкого поселения на Бискупинском озере (24). «Славянская Помпея», как иногда образно, хотя и не вполне точно, называют бискупннское поселение археологи, рас[1]положена в 85 км на север от современного города Познани Плодородные почвы и прекрасные луга всегда привлекали сюда трудолюбивых земледельцев. Поводом для сравнения с погибшим при извержении Везувия итальянским городом послужила трагическая судьба этого лужиц[1]кого поселения Во время одного вражеского нападения бискупинское поселение было уничтожено пожаром По[1]кинутое жителями пепелище было постепенно поглощено озером, причем в торфяных отложениях прекрасно сохранились не только многочисленные орудия труда и быта, но и остатки деревянных построек, по которым археологи с успехом восстанавливают внешний облик этого древ[1]него городища (…).

Городище было расположено на небольшом овальной формы острове посредине Бискупинского озера. Оно датируется приблизительно VI—V веками до н. э., т. е. временем, когда польские земли вступили уже в железный век, начавшийся в Польше около 700 г. до н. э. Таким образом, бискупинское городище приблизительно на двести лет моложе Рима.

Очевидно, военные столкновения были тогда обычным и частым явлением. Каждую минуту можно было ожидать вражеского нападения. Именно поэтому для поселения было избрано труднодоступное место — остров, который был обнесен могучим валом, достигавшим 6 м в высоту. Вал этот был сложен из больших дубовых бревен, положенных крест-накрест в сруб. Срубы заполнялись землею и песком. Наружная степа вала была обложена толстым слоем глины, чтобы предохранить вал от пожара во время нападения и осады. С материком остров соединялся мостом. Единственный вход в городище был с моста через массивные хорошо защищенные ворота.

Жители городища подумали и о том, чтобы предохранить свой остров от разрушительных ударов воли, вероятно, часто подымавшихся па озере и размывавших берега острова. Д л я этого и дно озера вокруг острова было вбито несколько рядов толстых дубовых столбов, наклоненных в сторону острова. Этот оригинальный защитный пояс достигал в ширину от 6 до 13 метров.

Древнее лужицкое поселение состояло из нескольких параллельных улиц, которые были вымощены бревнами. Вокруг поселка шла кольцевая улица, объединявшая остальные. Вытянутые в несколько линий однотипные бревенчатые дом а— квадратные помещения с сенями-— так тесно примыкали друг к другу, что образовывали как бы несколько длинных домов, прикрытых одной тростниковой крышей.

Жители бискупинского городища были опытными земледельцами. Особенно большой интерес представляет находка еще очень примитивного пашенного орудия — рала, изготовленного из дерева, но имевшего уже, возможно, металлический наконечник — наральник. Помимо того, при раскопках было найдено несколько роговых мотыг, каменные зернотерки, бронзовые и железные серпы, многочисленные керамические изделия.

Основной сельскохозяйственной культурой было просо. Но лужицким земледельцам, жившим на бискупинском городище, были известны и три вида пшеницы, два вида ячменя, мак, лен, горох, фасоль, чечевица, репа. Крупную роль в хозяйстве играло разведение домашних животных— коров, свиней, овец, коз, лошадей, а самый старый и самый верный друг человека — собака (бискупинские собаки близки к современным овчаркам) помогала людям охранять их стада и жилища.

В торфяниках Бискупинского озера было обнаружено огромное количество костей животных. Но поразительный факт! Только 1,2% изученного костного материала оказались костями диких животных и рыб, а остальные98,8% костей— домашних животных. Значит, уже в то отдаленное время охота и рыболовство играли ограниченную, вспомогательную роль в хозяйстве. Зато находки от[1]дельных частей массивных деревянных колесниц свидетельствуют о наличии упряжного скота, которого, может быть, судя по находкам в Бискупине, умели уже использовать при земледельческих работах. Предположения об использовании лужицкими племенами домашних животных в качестве тягловой силы при вспашке станет более, чем вероятным, если учесть, что упряжной скот был известен в Польше задолго до рассматриваемого здесь времени. О знакомстве населения польских земель с искусством упряжки в конце неолита, около 1800 г. до н. э., говорит находка в местности Кремжнипа Яра (Люблинский повет) глиняной фигурки, изображающей пару волов с ярмом (24а).

Детально изученное археологами бискупинскос городище не оставляет никаких сомнений в том, что попытки некоторых археологов и историков трактовать лужицкое общество как общество, разделенное на классы (25), не имеет под собой никакой почвы. Изучение бискупинского  городища не дает материала для того, чтобы говорить о столь глубокой социальной и д аж е имущественной дифференциации общества. Городище это выглядит, скорее как типичное общинное гнездо, построенное совместны[1]ми усилиями нескольких может быть связанных между собой тесными узами родства больших патриархальных семей, которые нашли за его стенами прибежище (26).

Более сложным представится нам социальный строй общества бронзового и раннего железного века, если мы обратимся от поселений к погребениям того времени.

Уже в эпоху неолита, судя по имеющемуся археологическому материалу, начинают появляться различия в погребальном обряде в зависимости от положения, занимаемого покойным в племени (27—28). Различия эти становятся еще более ощутимыми в бронзовом и особенно в ран[1]нем железном веке, когда было основано описанное выше бискупипское городище. Правда, далеко не всегда более богатый погребальный ритуал можно объяснять высоким социальным положением покойного, особенно, если речь идет о женских погребениях. Как показывает сравнительно-этнографический материал, здесь важную роль могли играть возраст женщин и положение ее в семье. Однако, когда в погребениях появляется оружие, когда, как это было в раннем железном веке, наряду с могилами, лишенными оружия, оказываются могилы, в которых покойника сопровождал конь, спутник его военных походов и меч — его верный друг в кровавых схватках (29), мы вправе предполагать, что в этом случае неодинаковость погребального ритуала отражает известную социальную неоднородность общества. В лишенных оружия погребениях можно предполагать могилы простых земледельцев, а там, где умершего сопровождают в загробный мир конь и меч, покоятся очевидно останки знатного человека.

Различия в обряде погребения покойников призваны были подчеркнуть и увековечить социальные различия живых. Тот факт, что это неравенство нашло уже свое выражение в чрезвычайно консервативном погребальном обряде свидетельствует о том, что оно не было в описываемый момент совершено новым явлением, что процесс имущественной и социальной дифференциации начался значительно раньше, что за ним лежал уже сравнительно долгий путь развития.

Естественным следствием постепенно нараставшего процесса имущественной и социальной дифференциации, развивавшегося на базе роста производительных сил общества, были постоянные военные столкновения между племенами, вызванные стремлением выделявшейся знати обо[1]гатиться за счет военной добычи. Объединяющие многочисленные патриархальные родовые общины племена при таких условиях в момент опасности вторжения извне или для целей экспансии могли образовывать более крупные объединения — союзы племен. Во главе таких племенных союзов стояла конечно родоплеменная знать.

О жестоких военных схватках свидетельствует и тот факт, что в конце бронзового века (900 — 700 до н. э.) появляются первые укрепленные поселения — гроды. Строительство укрепленных гродов вызывалось отнюдь не только необходимостью обороны от вторгавшихся в страну пришельцев. Кровавые столкновения то и дело происходи[1]ли между соседними лужицкими племенами. Характерно, что укрепленные гроды хорошо известны археологам, например, в Силезии, которой в этот момент не угрожал никакой внешний враг (30).

Столкновения между племенами, вызывавшиеся ненасытной жаждой добычи, стремлением захватить добро соседнего племени, угнать его скот, воспользоваться собранным урожаем, приобрели особенно широкие размеры, очевидно, в период перехода лужицких племен на стадию раннего железного века. Это так называемая Гальштадтская эпоха, охватывающая в Польше период времени приблизительно с 700 до 400 гг. до н. э. Разве не о постоянном страхе перед подстерегающим каждый удобный случай для нападения неприятелем говорят нам мощные, потребовавшие такого большого труда и искусства, укрепления городища на Бискушшском озере? А ведь укрепленные «гроды» густой сетью покрывали в то время всю территорию, па которой жили племена лужицкой культуры (31).

И разве не о жизни полной опасностей, отчаянных схваток, коварных засад и нападений рассказывают нам по[1]тревоженные археологами могилы знатных людей, которых провожало в последний путь оружие? Конечно, никак нельзя признать случайным, что в погребениях, датируемых ранним железным веком, количество находимого оружия резко возрастает по сравнению с погребениями, относящимися к эпохе бронзы (32).

Резко обострившиеся при переходе к железу отношения между племенами отражали более глубокий процесс — процесс усиления имущественной и социальной дифференциации общества, выделения знати, появления такого социального слоя, в жизни которого война была основным занятием.

 * * *

Начавшиеся ранее и развивавшиеся постепенно, но со все нарастающей силой процессы эти приобрели особую интенсивность в период торжества железного века. Как уже говорилось выше, бронзе никогда не удавалось вытеснить на территории Польши неолитические орудия труда. Легко (сравнительно, конечно) доступный камень, обработка которого была уже хорошо налаженным производством, оказывал упорное и отнюдь не всегда безуспешное сопротивление дорогому, издалека привозившемуся бронзовому сырью. Только с появлением железа, точнее с того момента, когда люди научились на месте добывать и соответственным образом обрабатывать новый металл, ста[1]рым неолитическим орудиям был нанесен окончательный удар. Они были вытеснены из хозяйственной жизни.

Залежи железных руд в виде болотных руд довольно широко распространены на поверхности земли. Благодаря этому, а также и тому, что при необходимой обработке технические качества орудий, изготовленных из железа, оказывались значительно выше технических свойств бронзовых орудий, применение железа привело к полному перевороту в хозяйственной жизни населявших территорию Польши земледельческих племен. Употребление железных орудий в сельском хозяйстве, а также использование их для изготовления орудий труда ремесленниками в огромной степени повысило уровень производительности человеческого труда. Общество стало производить теперь намного больше, чем в эпоху камня или бронзы, и больше,

чем шло непосредственно для потребления. Создавался таким образом излишек производимых продуктов, который с успехом использовался в целях обмена; этот излишек мог быть присвоен могущественным и знатным. Эксплуатация человека человеком стала приобретать необходимую экономическую основу.

С развитием производства продолжалось и развитие обмена. Для дальнейшего роста обмена большое значение имел прогресс в области разделения труда. Добычей и об[1]работкой железа, как и бронзы, с самого начала железного века занимались, без сомнения, профессионалы-ремесленники, о чем свидетельствуют изученные погребения ремесленников. Поселения, специализировавшиеся на плавке Железа я других металлов, обычно располагались по соседству с залежами железа, меди или олова (33).

Однако, подчеркивая возросшее в период железного века значение обмена, следует отметить и тот факт, что с по[1]явлением железа, по мере вытеснения им из хозяйства земледельца бронзы, непосредственно для сельского хозяйства и отчасти для ремесла должно было падать значение широкого обмена.

Главное значение для основной массы населения приобретали связи с местными центрами железного производства, расположенными по соседству с земледельческими поселениями.

Продолжавшийся рост связей с отдаленными странами, рост широкой меновой торговли обусловливался главным образом потребностями быстро укреплявшейся родовой знати, которая и 15 эпоху расцвета лужицкой культуры была единственным потребителем дорогих бронзовых вещей, украшений, посуды, импортировавшихся в Польшу с юга, юго-востока, востока, из стран, расположенных в Дунайском бассейне, со Средиземноморья, Черноморского побережья и даже далекого Египта (34). Едва ли могут быть какие-либо сомнения в том, что именно для лужицкой знати привозились из скифских земель предметы убора и украшения, золотые вещи из клада, найденного в 1882 г. в Виташкове. По всей вероятности за все эти предметы рос[1]коши лужицким племенам приходилось расплачиваться пушниной, может быть, воском и медом и уж, конечно, главным образом рабами (35), которых доставляли знати все более учащавшиеся военные столкновения.

Но не только обмен с отдаленными странами был под[1]чинен в первую голову потребностям местной знати. Ее прежде всего обслуживали, по-видимому, и лужицкие ремесленники, специализировавшиеся на изготовлении дорогих украшений и предметов туалета, а также прекрасно отделанной тонкой расписной керамики (36).

С распространением железа такое положение, как в области международного обмена, так и отчасти в области местного ремесла продолжало сохраняться и развиваться. Предававшаяся своему излюбленнейшему занятию — вой[1]не и грабежу — родоплеменная знать, вооруженная усовершенствованным металлическим оружием, все более и более укрепляя свои особые позиции в обществе, все больше нуждалась в дорогих импортных вещах, все с больший вожделением взирала на редкие изделия высокого иноземного ремесла.

Эта выделившаяся из общества и стремящаяся поставить себя над ним знать — могущественные и богатые семьи и целые возвышавшиеся патриархальные роды — владела, очевидно, большими стадами скота, а во время жестоких схваток между племенами стремилась захватить и рабов, ибо рост производительности труда создавал необходимые экономические предпосылки для появления патриархального рабства, а сравнительно оживленный обмен со странами рабовладельческой цивилизации создавал условия для появления и развития работорговли.

Само собой разумеется, однако, что описанный выше и обусловивший столь существенные социальные сдвиги процесс вытеснения железом бронзы и камня из хозяйства живших на территории Польши племен был отнюдь не простым и не коротким процессом. Начавшись в период наивысшего расцвета лужицкой культуры, он занял собой довольно длительный промежуток времени и завершился тогда, когда на польских землях вместо лужицкой куль[1]туры получила распространение иная, хотя и, по всей вероятности, преемственно тесно связанная с ней, так называемая культура племен «подколпачных погребений». Свое название она получила от обычая покрывать сожженные останки покойного, ссыпанные в могильную яму и частично прикрытые землей, большим глиняным сосудом часто яйцевидной формы, высотой от 30 до 120 см. Начало железного века на территории Польши относится приблизительно к 400 г. до н. э., но еще долго после этой даты железные изделия служили только украшениями, а в страну по-прежнему ввозилось бронзовое сырье, из которого изготовляли топоры и ножи, долота и иглы и другие вещи. Об окончательном торжестве железных орудий труда можно говорить, по-видимому, только в Латенскую эпоху железного века (IV век до н. э.— начало н. э.), когда стало известным искусство добычи железа на месте, из болотных руд и когда отпала необходимость в обязательном ввозе его из-за границы. По некоторым данным можно, как будто, еще точнее определить время этого коренного перелома в развитии производительных сил, отнеся его ко II—I векам до н. э. (37). Вместе с тем на грани своего крушения оказался и первобытнообщинный строй.

Нам, однако, предстоит вновь возвратиться к эпохе лужицкой культуры, когда процесс разложения первобытнообщинного строя только еще начинался. Этот длительный процесс, приведший в первой половине I тысячелетия н. э. к крушению первобытнообщинного строя и появлению классов, был одновременно, по всей видимости, и тем периодом, на протяжении которого завершался процесс формирования известных нам по письменным источникам первых веков н. э. раннеславянских племен.

К сожалению, даже для рассматриваемого времени в настоящий момент мы все еще не в состоянии восстановить вполне точную картину славянского этногенеза.

Конечно, представляется весьма соблазнительным прямо признать за племенами лужицкой культуры славянский или, точнее, праславянский характер. В самом деле, как живо напоминает нам обрисованный выше хозяйственный быт лужицких племен характерные черты земледельческого быта славянства в раннефеодальный период его истории, в настоящее время сравнительно детально изученный историками и археологами. Прямые ассоциации со славянским миром вызывает и показательный для лужицких племен обряд погребения. Рядом с поселениями находились большие могильники. Покойников сжигали на кострах, а урны с прахом, покрытые мисками, хоронились в ямах на погребальном поле. Ведь обряд трупосожжения в течение многих столетий был одной из важных этнографических особенностей славянской куль[1]туры. И все же, как уже отмечалось, правильнее отказаться при нашем современном уровне знаний от попыток не[1]посредственного отождествления лужицких и славянских племен, признавая, однако, за лужицким населением важную роль в славянском этногенезе, рассматривая его как бесспорного предка раннего славянства.

Основным очагом формирования лужицкой культуры являлась территория, охватывающая бассейн Средней Одры, земли сербов-лужичан, Среднюю и Нижнюю Силезию и западную часть Великой Польши (38). В дальнейшем культура лужицких племен начала быстро распространяться во все стороны, захватывая остальную часть Великой Польши, Поморье, территорию Бранденбурга и частично Саксонии, Чехию, Словакию, отчасти Австрию и  Венгрию. С признаками проникновения лужицкой куль[1]туры мы встречаемся и далее на юге — в Хорватии и Се[1]верной Италии. Разумеется, не во всех случаях, говоря о распространении лужицкой культуры, есть основания предполагать соответствующую массовую экспансию лужицких племен. По-видимому, без такой сколько-нибудь широкой экспансии происходило, в основном, продвижение лужицкой культуры на периферии, ее распространения, например, в сторону Италии (39). Чем ближе к центру, тем очевиднее следы массовых переселений лужицких племен на территории, постепенно охватываемые лужиц[1]кой культурой, например, на территорию Чехии (40).

Своего наивысшего расцвета и наибольшего территориального распространения лужицкая культура достигла в период раннего железного века. Потесненные на западе и северо-западе в конце века бронзы, племена лужицкой культуры уже тогда начали продвигаться на восток. В раннем железном веке лужицкая культура и частично лужицкое население проникают на Полесье, в глубь Волыни, на Червонную Русь и Подолию. Признаки проникновения лужицкой культуры можно проследить даже за Днепром (41).

Вскоре, однако, наступил упадок лужицкой культуры. Есть все основания предполагать, что упадок этот был вы[1]зван опустошительными вторжениями скифов, нарушивших нормальное развитие лужицких племен (42). Показательно, что во многих случаях на внешней стороне валов лужицких «гродов» археологи находили характерные скифские бронзовые наконечники стрел. Очевидно, эти гроды явились жертвой скифских набегов (43).

Лужицкие племена, ослабленные жестокими набегами степных кочевников, грабивших и разорявших селения, угонявших скот и захватывавших людей в плен для продажи их на черноморском невольничьем рынке, оказались не в состоянии противостоять новой волне экспансии. На этот раз волна эта надвигалась с севера, со стороны Поморья.

Между 550 и 400 годами до и. э. на территорию Великой Польши из Поморья вторглись племена так называемой поморской культуры, сложившейся на основе мест[1]ной ветви лужицкой культуры (44). Таким образом, это было близкое, хотя вобравшее в себя иные местные этнические элементы (45), родственное по происхождению лужицким племенам, население. Характерно то, что для культуры поморских племен, несмотря на се в общем более скромный по сравнению с лужицкой культурой облик, оказалось весьма показательным явлением наличие сильной имущественной дифференциации между патриархальными родам» и семьями. Данные для такого рода суждений д а[1]ли обследования погребений, раскопанных в Великой Польше. Так например, из 161 изученного погребального комплекса 97 оказалось бедных, не имеющих помимо урны иного погребального инвентаря, 13 можно было бы отнести к категории средних, но не содержащих металлических предметов. Более богатых, т. е. снабженных металлическим инвентарем, было 48 погребений и только три погребения можно было признать действительно богатыми (46). Одновременно наблюдаются и важные изменения в самом обряде погребения. Обычай хоронить в родовых могильниках уступает место индивидуальному погребению (47).

Сравнительная скромность поморской материальной культуры, наслаивавшейся на лужицкую, заметный даже упадок в области производства объясняются, по-видимому, исключительными условиями, в которых происходила экспансия поморских племен. Она была связана с постоянными военными столкновениями и всегда сопутствующими им разорением и опустошением. Выясняющая на основе обследования погребений ярко выраженная имущественная и очевидно социальная дифференциация общества могла развиваться только на основе достаточно высокого уровня развития производительных сил и была связана, по всей вероятности, с ростом значения в жизни населения примитивного рабства (48).

Наиболее значительных масштабов переселения северных поморских племен достигли в латенский период железного века, между 400 и 150 гг. до н. э., когда северным пришельцам удалось прорваться, с одной стороны, к Од[1]ре, а с другой — на западно-украинские земли (49).

В результате смешения лужицкой культуры с близкой ей культурой племен, вышедших из Поморья, в латенский период складывается па территории Польши новая археологическая культура, так называемых «подколпачных погребений» (гробов клёшовых), на основе которой в I в. до н. э. возникает культура племен так называемых «ямных погребений», обязанных своим названием обычаю хоронить останки сожженных на погребальном костре в обычных, ничем не обложенных могильных ямах. Останки эти предварительно ссыпались в полотняные или кожаные мешки. Рядом с ними на дне могилы раскладывались глиняные сосуды и металлические предметы.

Так открывался тот период истории польских земель, когда завершался процесс формирования на их территории раннеславянских племен. Славянский характер населения, жившего в то время на территории Польши, не может вызвать уже никаких сомнений. Весьма показательно, что вскоре, в I— II веках н. э. появляются и первые письменные упоминания о славянах (венетах) на территории Полыни (50). Это было население, давшее начало всей западной ветви великого славянского племени.

Между тем в непосредственной близости от польских земель происходили сложные и важные явления, оказавшие глубокое влияние на социально-экономическое развитие племен, обитавших на территории Польши. До сих пор население, жившее в пределах польских земель, испытывало на себе лишь в сравнительно ограниченной степени и с большим запозданием экономическое и культурное воз[1]действие рабовладельческих цивилизаций, расцветших под ярким небом Средиземноморья и в Причерноморьи. Социально-экономическое развитие польских земель и тогда, конечно, не происходило в состоянии изоляции. Населением Польши были усвоены многие достижения других более высокоорганизованных человеческих обществ. Путем об[1]мена или в результате многочисленных столкновений. В страну проникали изделия более высокого ремесла. Местными племенами постепенно осваивались новые отрасли производства и совершенствовались производственные навыки. Но все эти процессы происходили сравнительно мед[1]ленно и оказывали на социальное развитие местного населения сравнительно слабое влияние в силу отдаленного, типично периферийного положения, которое занимали польские земли по отношению к передовым странам Европы того времени.

Положение стало резко меняться во второй половине I тысячелетия до н. э., когда кельтам, жившим тогда на территории Чехословакии, т. е. и непосредственном соседстве с польскими землями, удалось создать свою довольно высокоорганизованную рабовладельческую цивилизацию. Источники сохранили нам названия нескольких кельтских городов. Одним из самых крупных среди них был город, обследованный археологами у деревни Страдонице около Праги. К сожалению, нет твердых оснований для отождествления его с каким-либо из городов, известных по письменным источникам, но ясно, что это был огромный по тем масштабам город с кипучей торгово-ремесленной жизнью, с обширными экономическими связями от побережья Балтийского моря до областей Римской империи. С IV в. н. э. кельты начали чеканить собственную золотую и серебряную монету (51).

Соседство с развитыми кельтскими областями, проникновение кельтов в Силезию и в верховья Вислы в Малой Польше благоприятствовали прогрессу культуры и экономики местного населения. Малочисленные, судя по всему, группы кельтов, осевших среди местных племен, не могли, разумеется, оказать сколько-нибудь заметного влияния на общий этнический облик страны. Наоборот, под влиянием местных племен уже вскоре у пришельцев происходит смена их собственного погребального обряда (трупоположение) погребальным обрядом, применявшимся туземцами (трупосожжение) (52), что свидетельствует, без сомнения, о быстром процессе растворения кельтов среди населения культуры подколпачных погребений.

Но не сыграв фактически никакой роли в процессе этногенеза западного славянства, кельты оказали серьезное влияние своей более высокой культурой и производственными навыками на развитие материальной и духовной ж и з[1]ни местного населения. Так, например, благодаря им на территорию Польши распространились гончарный круг и ряд усовершенствованных методов добычи и обработки металлов (53). Характерно, что именно в это время на польских землях совершался производственный переворот, приведший к полному торжеству в хозяйстве железных орудий труда.

Может быть не безынтересно будет отметить в этой связи, что наибольшей силы кельтское влияние достигло не в период подъема, а в период политического упадка кельтов на территории Чехословакии  — т. е. около I века до н. э. (54). Вторгшиеся на кельтскую территорию из восточного Прикарпатья геты сильно разорили страну.

В дальнейшем на рубеже нашей эры ею овладели германские племена квадов и наркоманов. Однако основанная маркоманским вождем Марободом держава оказалась непрочной и вскоре пала под могучим напором Рима. Величайшая империя древности придвинула вплотную к славянским землям свои границы.

Между тем па территории Польши продолжали развиваться важные этнические и культурные процессы. На основе культуры племен подколпачных погребений, испытавшей сильное кельтское влияние, I веке до н. э. возникает культура так называемых ямных погребений. Эта была типичная культура железного века.

В культуре племен, так называемых ямных погребений, четко выделяются две ветви: пшеворская, развивавшаяся на основной территории лужицкой культуры гальштадского времени, и оксывская — территориально совпадавшая с поморской культурой (55). Пшеворское население в основном соответствовало неоднократно упоминаемым в античных источниках племенам венетов (венедов), живших в бассейне Вислы, и лугиев, поселения которых с запада примыкали к венетским. Славянский характер лугийских племен в настоящее время признается весьма вероятным (56).

Пшеворцы жили либо в столбовых избах, либо в землянках. Могильники пшеворских племен образовывали иногда обширные «поля», насчитывавшие сотни погребений. Чаще однако пшеворские «поля погребений» содержат всего несколько десятков захоронений. Как и в лужицкое время, трупы покойников сжигались. Однако прах не собирался в урну, а просто ссыпался в могильную яму. В погребальном инвентаре обращает на себя внимание обилие железных вещей — украшений, орудий тру[1]да, оружия. Особенно показательны находки в мужских погребениях оружия: первоначально длинного обоюдоострого меча, наконечников копий, остатков деревянных щитов с железным умбоном посередине, шпор, удил и других предметов конской упряжи. Воины, очевидно, не[1]редко сражались на конях.

Религиозные обычаи и соответствующий им религиозный ритуал не допускали, чтобы на погребальном костре оказывались вещи покойного в целом виде. Поэтому они всегда сохраняют следы преднамеренной порчи.

Изученные погребения свидетельствуют о дальнейшем углублении процессов имущественной и социальной дифференциации. В I веке н. э. появляются погребения, снабженные богатым (серебряные и бронзовые изделия и украшения) инвентарем с большим количеством импортных вещей, происходящих из Римской империи (57).

Чтобы понять особенность дальнейшего экономического и социального развития западнославянских племен на территории Польши, необходимо коснуться вопроса об их окружении. С востока к поселениям западных славян год[1]ходили земли, по всей вероятности, занятые их ближайшими родственниками — восточно-славянскими племена[1]ми, сложившимися в бассейне среднего и верхнего Поднепровья и Поднестровья (58). Археологически культура этих восточнославянских племен соответствует культуре так называемых полей погребений, чья хозяйственная и общественная жизнь была близка жизни пшеворцев. С северо-востока к западнославянским землям по нижнему течению Вислы примыкали поселения прусских племен, отстававших от западных и восточных славян в своем социально-экономическом развитии. На близкой раннему славянству ступени развития стояли германские племена, обитавшие за Одрой в соседстве с западнославянскими племенами. Но особенно важное значение для населения польских земель, как и для восточного славянства, имели связи с рабовладельческой Римской империей. Наиболее заметное влияние этих связей сказалось в областях Польши, расположенных по соседству с кельтскими землями, покоренными римским оружием.

В I— II веках н. э., при династиях Юлиев-Кландисв, Флавиев и Антонинов, Римская империя достигла своего наибольшего территориального расширения. От туманной Британии до Армении и от знойной Палестины до Карпат железные римские легионы прокладывали пути для римской экспансии. С непоколебимым упорством римляне укреплялись на нижнем Дунае и в Причерноморье. Они прекрасно сознавали, что наибольшая опасность империи грозит с севера и востока, со стороны нестрого «варварского» мира. Этот мир они рассматривали как неисчерпаемый источник для пополнения массы рабов в Империи. Опасность «варварских» вторжений, часто приводивших к тяжелым для Рима военным потрясениям, заставляла его держать именно здесь, на Рейне и па Дунае, две свои самые сильные армии.

Римская экспансия наталкивалась на ожесточенное со[1]противление населения покоряемых стран. Однако, несмотря на неоднократные поражения, римскому оружию и римской дипломатии обычно удавалось все же в конце[1]концов добиваться своих целей. В I веке н. э. в римской политике преобладали наступательные тенденции. Уже со II века Риму все чаще приходилось переходить к тактике активной обороны, но военный перевес все еще оставался на его стороне. Точно гигантский спрут охватил рабовладельческий Рим богатые страны Средиземноморья и Черноморья, с чудовищной настойчивостью высасывая из них жизненные силы. Основанное на каторжном труде рабов

колоссальное государство не могло существовать без жестокого грабежа окрестных стран и народов, без постоянного прилива все новых и новых масс рабов из «варварской» периферии.

Рейнская и Дунайская армии, опиравшиеся на мощную систему укреплений, угрожали многочисленным племенам Центральной и Восточной Европы. Разгромив кельтов и потеснив германцев, Рим открыл себе пути для экономического и частично политического проникновения в славянские и германские области. В Словакии и Моравии появились римские легионы. Собственно чешские земли никогда не были римской провинцией, но в течение приблизительно 300 лет римлянам удалось держать их в орбите своего политического и экономического влияния. В словацких и чешских землях получила преобладание провинциальная римская культура (59).

Тяжелая поступь римских легионов никогда не раздавалась и на польских землях. Однако через территорию Чехословакии польские земли вступили в тесный контакт с провинциями Империи. Культура римских провинций стала оказывать могучее воздействие на социально-экономическое развитие польских земель.

Сравнительно высокий уровень в области производства, достигнутый к тому времени населением польских земель, был, разумеется, основной причиной, обусловившей быстрое и энергичное усвоение местными племенами многих элементов высокоразвитой материальной культуры рабовладельческого мира. К описываемому времени первобытнообщинный строй на территории Польши вступил уже в стадию своего крушения. Выделившаяся родоплеменная знать была, очевидно, уже большой экономической и политической силой. При таких условиях экономические связи с римскими провинциями, естественно, должны были приобрести характер активных двусторонних контактов (60).

Римские купцы были крайне заинтересованы в установлении регулярных торговых связей с польскими земля[1]ми, через которые шел важный торговый путь к берегам

Балтийского моря — месту добычи янтаря, высоко ценимого в Риме. Постоянный приток рабов нужен был Империи как воздух. Без этого громадной Римской империи

грозило самое настоящее экономическое удушье. Рабы были, по-видимому, важнейшим товаром, добываемым на востоке Европы, в том числе и в польских землях. Помимо янтаря и рабов, римский рынок поглощал в большом количестве меха, мед, воск и некоторые другие продукты сельского хозяйства.

Само собой разумеется, что торговля с Римом не была равноправной. За дорогие товары, получаемые от «варваров», за живой товар — военнопленных, захваченных в бесконечных межплеменных столкновениях, римские купцы предпочитали расплачиваться дешевыми изделиями ремесла. В ход шли глиняные сосуды — terra sigillata, бронзовая посуда, стандартные, изготовляемые в большом количестве, украшения, стеклянные изделия, фигурки, главным образом, из бронзы, амулеты и тому подобные предметы. Все это стоило в Империи гроши, а здесь, среди местных славянских, как и других «варварских» племен превращалось в большие ценности, с огромной выгодой для римских торговцев обменивалось на янтарь, рабов, меха (61).

Торговые связи с Римом приобрели весьма значительные, по тем временам, размеры. Об этом свидетельствуют многочисленные находки римских монет на территории Полыни. Встречаются клады, насчитывающие до 2 тысяч монет. Наиболее часто вещи римского происхождения находят в районе городов Калиша, Турка, Ленчпцы, Пшевлоки, Крушвицы, Могильна, Иновроцлава, Гнезно, Позна нк, Шамотул, в местности, расположенной между озером Гопло и Вислой. Такое размещение находок, конечно, не случайно. Оно указывает на огромную заинтересованность римских купцов в янтаре.

Ко второй половине II века н. э. относится упоминание античным географом Клавдием Птолемеем Калисии (Калиша ) в Польше. Любопытно, что Птолемей называет Калисию городом. Археологическими исследованиями территории Калиша и его окрестностей установлено существование в этой местности в то время нескольких поселений.

Жители их занимались добычей железа и бронзолитейным производством. Развитию металлургии благоприятствовало наличие богатых болотных руд. Калиш лежал на оживленном торговом пути, связывавшем римские провинции с янтарным побережьем Балтийского моря. Находки монет и изделий римского происхождения в сопоставлении с упоминанием Калиша Птоломеем позволяют предполагать, что здесь находился один из важных центров, в котором римские купцы производили обмен своих товаров на балтийский янтарь, меха, шкуры, скот, мед, воск, может быть зерно, и конечно, невольников (61а).

Есть все основания предполагать, что римская монета отнюдь не рассматривалась местным населением только как предмет украшения. По всей вероятности, ею довольно широко пользовались уже как средством обмена. Особенно много римских монет, находившихся в обращении, датируется II век н. э. В пользу приведенного выше взгляда на экономические функции римской монеты может служить, между прочим, и факт попыток изготовления монет на месте по типу серебряных римских денаров, хотя такие монеты известны в очень небольшом количестве (62). Период наибольшего оживления экономических связей польских земель со странами Римской империи (вторая половина I и II века н. э.), начиная с III века н. э., сменяется периодом прогрессирующего упадка многочисленных и сложных контактов западнославянского мира с римским рабовладельческим обществом.

На территории Полыни можно наметить три основных района, находившихся в наиболее тесных связях с римскими провинциями. В этих районах размещаются главные находки импортных вещей римского происхождения, а материальная культура их свидетельствует о сильном воз действии провинциально-римской культуры. Очень важное значение имел, по-видимому, район, охватывающий восточную часть Великой Польши с Калишем, Куявы и Ленчиц[1]кую землю. Району этому, связанному с Силезией, а также остальными частями Великой Полыни, северными и центральными частями Западной Мазовии принадлежала огромная роль в развитии торговли балтийским янтарем. На юге же страны особенно выделялся район Кракова, Вислицы и Сандомира. Наконец, большое количество монет и других римских вещей археологи находят на Поморье, прежде всего в его средней части, в районе Бел[1]града и Кол обжога.

Главную роль в жизни населения польских земель играл не обмен непосредственно с Римом, а с завоеванными римлянами странам и — Паннонией, Галлией, прирейнскнми землями. Конечно, основными предметами ввоза были предметы роскоши, которыми пользовалась местная знать. По влияние провинциально-римской культуры несомненно не могло не сказаться на прогрессе хозяйственной и культурной жизни раннеславянского общества в

целом, хотя в Польше это влияние и было значительно слабее, чем на территории Балканского полуострова, в бассейне Дуная, на территории Чехословакии. Дело в том, что польские земли, находясь в сравнительно близ[1]ком соседстве с римскими провинциями, никогда не граничили с ними непосредственно.

Тем не менее, на территории Польши появлялись отдельные ремесленники из римских провинций и других стран, непосредственно граничивших с Римом. Ремесленники приносили с собой более высокие производственные навыки. Иногда среди импортированных из Империи вещей встречались и орудия труда (например, кузнечный инструмент). Влияние более высокой техники можно проследить на производстве местных ювелиров. Под воздействием римского военного искусства раннеславянское население Польши стало пользоваться более короткими, чем прежде мечами, которые служили, очевидно, уже не столь[1]ко рубящим, сколько колющим оружием (63). Особенно заметный прогресс наблюдался при добыче железа и в гончарном производстве. Важно подчеркнуть, что здесь происходил не только общий количественный рост производства, но и усваивался опыт провинциальных римских металлургов и гончаров. Стали возникать местные центры ремесла, продукция которого шла на продажу. Разумеется такие центры появлялись именно в тех районах страны, которые были наиболее тесно связаны экономически с римскими провинциями. Так, например, в Иголоми, недалеко от Кракова, археологами был изучен весьма крупный по масштабам того времени центр гончарного производства II— IV веков н. э.

Аналогичная картина выяснилась и при обследовании района Новой Гуты, где на площади десяти квадратных километров были обнаружены сотни гончарных печей и многочисленные остатки керамических мастерских. Районы Иголоми и Новой Гуты были в то же время и важными центрами металлургии. Другие крупные металлургические центры существовали в первые века и. э. на территории Силезии, в южной части Великой Польши.

В 1952 г. на территории Силезии в Опольском повете был обнаружен крупный металлургический центр, существовавший в III— IV веках н. э. Археологи нашли здесь  сотни примитивных печей для плавки железа (63а). Одновременно наблюдался прогресс и в области сельского хозяйства, где применение железных частей для земледельческих орудий способствовало развитию пашенного земледелия в лесостепных районах страны с плодородны[1]ми почвами.

Значительный подъем производительных сил не мог не вызывать серьезных сдвигов в социальном устройстве раннеславянского общества па территории Польши; усиливалось экономическое и социальное неравенство. Как указывал еще Ф. Энгельс, «Первое крупное общественное разделение труда вместе с увеличением производительности труда, а следовательно, и богатства, и с расширением поля производительной деятельности, при совокупности данных исторических условий, с необходимостью влекло за собой рабство. Из первого крупного общественного разделения труда возникло и первое крупное разделение общества на два класса — господ и рабов, эксплуататоров и эксплуатируемых» 27. Этому способствовали многочисленные и довольно интенсивные контакты с рабовладельческим миром, воздействие на общественную жизнь местного населения высокоразвитой провинциальной римской цивилизации.

Полное отсутствие письменных источников не позволяет нарисовать живую картину сложных социальных процессов, происходивших в тогдашнем обществе на территории Польши. Историк вынужден прибегнуть к гипотетическому изложению, стремясь увязать свою точку зрения с имеющимися данными о материальной культуре страны.

Развитие пашенного земледелия и подъем ремесленного производства по всей вероятности вели к тому, что наряду с патриархальными родами хозяйственную самостоятельность стали приобретать и отдельные семьи. Одновременно происходило образование новой социальной организации населения — территориальной общины, объединяющей своих членов не по принципу кровного родства, а по признаку территориального соседства. Члены общины, входившие в ее состав, малые и большие патриархальные семьи сохраняли, разумеется, долго память о своем кров[1]ном родстве, что способствовало укреплению их солидарности, столь необходимой при таких тяжелых работах, как корчевание леса или совместное использование лесных угодий, лугов, выпасов и вод (64).

В возникавшей такой территориально-общинной организации не было имущественного и социального равенства ее членов. Первая половина I тысячелетия н. э. была переломным этапом, когда население польских земель вступило в бурный период крушения и ломки первобытно[1]общинных производственных отношений. Могучее воздействие рабовладельческой римской цивилизации способствовало углублению и расширению давно начавшегося процесса имущественной и социальной дифференциации общества. Выделившаяся знать социально и культурно обособлялась от рядовых земледельцев-общинников. Межплеменные столкновения использовались ею для захвата военнопленных, значительная часть которых шла, видимо, на римский невольничий рынок, в то время как другая — оставалась в хозяйстве, обогащая своим трудом богатых и знатных. Эксплуатация рабского труда, военная добыча, широкие, истощавшие, правда, страну, но обогащавшие знать торговые связи с Римской империей, укрепляли по[1]литические позиции возвышавшихся богатых семей и целых патриархальных родов. О резком социальном и культурном выделении знати из окружавшей ее земледельческой среды свидетельствуют обследованные археологами так называемые «княжеские» могилы IV века н. э. с их очень богатым погребальным инвентарем, состоявшим, главным образом, из дорогих, происходивших из пределов Римской империи, предметов (65).

Итак, населявшее польские земли раннее славянство вступало в период образования классов. Процесс классообразования и здесь развивался в направлении возникновения класса рабовладельцев и класса рабов. Однако рабовладельческие отношения получили отнюдь не одинаковое распространение на польских землях. Наиболее энергично рабовладельческий уклад мог развиваться в тех районах страны, которые находились в непосредственной близости к римским провинциям и поддерживали с ними постоянные и тесные экономические связи. Здесь развитие рабовладельческого уклада, по-видимому, обнаруживало тенденцию превращения в рабовладельческую систему, близкую по своему характеру к античному рабовладельческому способу производства. В упомянутых выше районах крупного гончарного и металлургического производства труд рабов использовался местной знатью не только для домашних работ, но и, как кажется, непосредственно в производстве железа и гончарных изделий (66). Можно думать, что рабовладельческие отношения выходили уже за рамки патриархального или домашнего рабства. Рабовладельческие отношения, развивавшиеся на той части польских земель, которые были теснее всего связаны с античным миром являлись как бы отростками распространявшейся по Европейскому континенту беспощадной римской рабовладельческой системы.

В условиях, когда возвысившаяся знать нуждалась в постоянном притоке рабов-военнопленных, когда военные столкновения между соседними племенами приобретали ожесточенный характер, складывавшиеся уже в предшествующие периоды военно-племенные союзы, естественно, должны были играть все более заметную и важную роль в политической жизни раннеславянского общества. Возглавлявшая эти союзы могущественная знать стремилась, разумеется, использовать их как организацию, обеспечивавшую ей господство над порабощенным населением. В не[1]которых районах страны, наиболее развитых и тесно связанных с рабовладельческой Европой, начинался, по-видимому, процесс создания политических организаций Государственного типа, призванных обеспечить успешное развитие подымающегося рабовладельческого уклада.

С другой стороны, необходимо учитывать, что политической консолидации и территориальному росту западнославянских военно-племенных союзов в немалой мере содействовал и внешний фактор. Борьба с иноплеменниками способствовала усилению проявляемой военными вождями тенденции к превращению своей власти в пожизненную и даже наследственную.

В первые века нашей эры на территорию Польши вторглись раннегерманские племена, вынужденные отступать на восток под натиском римских легионов. В то время на Варте появились бургунды, вандалы проникли в Силезию. Германские пришельцы появились и на нижней Висле. Это были готы и гепиды, которых, по всей вероятности, следует считать выходцами со Скандинавского полуострова (67).

Подобно тому как и кельтам, сравнительно немного[1]численным германским пришельцам, временно потеснившим раннее славянство па восток, не пришлось фактически сыграть никакой роли в ходе западно-славянского этногенеза. Отчасти объясняется это и кратковременностью пребывания их на ноной территории. Уже во II веке  н. э. началось обратное движение на запад раннеславянских племен, объединенных в сильные военно-племенные союзы, а в середине III в. н. э. можно говорить о полном отходе германцев с польских земель под натиском наступающего славянства (68).

Наряду с другими германскими племенами покинули территорию Польши гепиды и готы, двинувшиеся через польские и русские земли к берегам Черного моря. Скорее всего следует признать, что и их отход с польских земель не был добровольным, что и они вынуждены были к тому ожесточенным сопротивлением местного славянского населения. Тот факт, что из готского языка польским был заимствован термин «князь», говорит не только о наличии длительных контактов раннего славянства с готами, но и о развивавшемся у местного населения процессе быстрого роста власти вождя-военачальника.

Победоносно выйдя из столкновения с раннегерманскими племенами, западное славянство вступило в эпоху так называемого Великого переселения народов, явившегося переломным моментом не только в истории восточной, но и юго-восточной и западной Европы. Наступление ран[1]него славянства, в том числе и его западной ветви, было важнейшим фактором в этом всемирно-историческом  процессе.

В III веке многочисленному «варварскому» миру, беспощадно эксплуатируемому в течение столетий римскими рабовладельцами, противостояла уже не прежняя, несокрушимая Империя. Величайшая рабовладельческая держава переживала жестокий социальный и политический кризис. Производительные силы государства приходили в упадок. Господствующий рабовладельческий способ производства зашел в тупик, ярким показателем чего являлись все более распространявшиеся колониальные отношения, превращение разоренного общества в систему своеобразных замкнутых наследственных сословий, при которой каждый человек оказывался прикрепленным к определенному месту, должности и занятию. В то время, как классовая борьба социальных низов римского общества в сочетании с борьбой покоренных Римом племен и народностей подтачивали силы Империи изнутри, усиливалось давление «варваров» на ее границы, римские легионы уже были не в состоянии их защищать. Римским политикам все меньше приходилось рассчитывать на собственные силы Империи. О расширении границ не приходилось и мечтать. Стремясь удержать захваченное, римские политики все больше рассчитывали на использование противоречий среди наступавших «вар[1]варов», привлекая одних на службу Империи, чтобы дер[1]жать в повиновении других. Резко изменился и этнический состав самих римских легионов, в которых теперь служила масса «варваров». На такую армию нельзя было уже вполне полагаться в борьбе с «варварской» периферией.

Несмотря на ряд тяжелых военных неудач, ценой отказа от некоторых окраин, империи удалось все же на некоторое время стабилизировать положение на своих европейских границах. Однако кризисные явления, происходившие в ее организме, продолжали нарастать в IV и V веках. Приближался момент неизбежной катастрофы.

Особенно резко чувствовались хозяйственный упадок и социально-политический кризис в западной части Империи, па которую беспрерывно напирали германцы. В 330 году император Константин перенес столицу из древнего Рима в построенный им Константинополь.

Но не прошло и половины столетия, как Империи был нанесен тяжелый удар, от которого она уже никогда не смогла оправиться. В 378 г. теснимые с тыла гуннами готы восстали против Империи и убили императора Валента. Их пришлось пустить на правый берег Дуная в качестве союзников. Но единой Империи фактически уже не существовало. В 395 г. она раскололась на две части — Восточную и Западную.

В то время, как Восточно-Римской империи удалось в дальнейшем удержаться, превратившись в средневековую феодальную Византию, на западе все очевиднее станови[1]лось приближение кровавой развязки. Спасаясь от натиска предводительствуемых Алларихом вестготов, Восточно-Римская империя направила их удар на запад. В 410 г. державный Рим был взят п разорен вестготами. Вслед за тем кровавым смерчем пронеслись над Европой явившиеся из азиатских степей кочевники — гунны. Нагнав ужас на Восточно-Римскую империю, они решительно двинулись в Западную Европу. Теснимые ими племена и народы в своем движении на запад разоряли наиболее развитые южные районы Польши. Юго-западные области страны оказались вскоре и свидетелями кратковременного гуннского нашествия (69). В Галлии, на Каталаунских полях, объединенным силам германцев и римлян в 451 г. удалось остановить гуннские орды, после чего объединенный Аттилой огромный гуннский союз, подчинивший себе множество других племен и народностей, также быстро распался, как и возник. Однако это нисколько не изменило судьбы Западно-Римской империи. Наводняемая германцами, она была только слабой тенью прежней великой державы.

В 455 г. Рим вновь был разорен германцами, на этот раз вандалами, укрепившимися в Римской Африке. А когда в 476 г. последний римский император Ромул-Августул был низложен предводителем германских наемников Одоакром, современники фактически не обратили внимания на этот формальный акт, заключавший великую историческую драму. Печальная судьба Западно-Римской империи мало кого интересовала. Ее место занимали возникавшие новые «варварские» государства, которым принадлежало будущее.

Один из величайших в истории Европы катаклизмов — Великое переселение народов — не только коренным образом изменило европейскую этническую и политическую карту, но и в сочетании с борьбой народных масс в самой Империи ликвидировало очаги рабовладельческого способа производства в Европе. На смену отжившему рабовладельческому миру шел новый, феодальный. В сложном процессе ликвидации рабовладельческого мира решающая роль на территории Европы принадлежала германцам и славянам. Ведь именно они не только штурмовали твердыни рабовладения, но и создавали на их развалинах свои государства, прокладывая дорогу эпохе феодализма.

Наряду с восточной ветвью раннего славянства, его западная ветвь принимала активное участие в Великом пере[1]селении народов. Славянские передвижения явились важной составной частью этого общеевропейского переворота. Оказывая давление на хлынувшие в пределы Империи германские племена (70), западные славяне в IV и V веков заселили земли между Одрой и Лабой, укрепились на территории Чехии, Моравии и Словакии, куда они проникали еще раньше, и где возможно сохранилось еще частично со времен лужицкой культуры родственное им население (71), достигли Паннонии. Между тем на рубеже V и VI веков начались славянские вторжения в пределы Восточно-Римской империи. Балканские войны VI—VII веков, в ходе которых Балканский полуостров был колонизован славянами, явились заключительным этапом Великого переселения народов. Здесь главную роль играла восточная ветвь раннего славянства, хотя западная часть Балканского полуострова частично заселялась и группами западно-славянского происхождения (72).

К середине VII века славяне стали господствующей силой на Балканах. В значительной мере их успех определялся той поддержкой, которую они встречали со стороны угнетенного населения Восточно-Римской империи. Балканские войны славян и их переселение в пределы Восточно-Римской империи явились важнейшим элементом общего сложного процесса, приведшего к крушению второго после Рима очага рабовладельческого способа производства в Европе. Становление феодальной Византии оказывается, таким образом, тесно связанным с могучим движением раннего славянства (73). В ходе этого движения, вместе с тем, окончательно завершилось и формирование трех главных ветвей славянского мира — восточной, западной и южной.

По сравнению с теми громадными историческими задачами, которые были выполнены в Европе германскими и славянскими народами в период крушения рабовладельческого мира и затем становления мира феодального, появления на исторической арене того времени вторгавшихся из причерноморских степей кочевников-гуннов, аваров, болгар — представляется только в виде отдельных, пусть и очень существенных, но все же только эпизодов в истории этой невероятно бурной эпохи. Создавая свои огромные, но эфемерные политические объединения, они на известный, сравнительно короткий промежуток времени серьезно меняли общую расстановку военных и политических сил в Европе, но затем неизбежно наступал упадок, и пришельцы исчезали, погибая, или растворялись среди порабощенного ими населения.

Могучий вихрь, охвативший в эпоху крушения античного мира все европейские народы и племена, увлек в свое движение и западное славянство. С силой пронесся он и над польскими землями. Для Польши последним порывом бури было, вероятно, движение аварской орды, затронув[1]шей часть ее территории.

Цитируется по изд.: Королюк В.Д. Древнепольское государство. М., 1957, с. 25-66.