Богуславский Владимир. Белорусы. Исторический очерк.

Белорусы Могилевской губернии.
Иллюстрированная энциклопедия народов России. СПб, 1877.

Белорусы — восточнославянский народ, сформировавшийся в XIV—XVI вв. на западных землях бывшей терр. Киевской Руси (Полоцкое, Друцкое, Минское, Витебское, Логожское, Изяславское, часть Смоленского княжеств) и др., попавших под лит.-польск. господство. В первонач. образовании белорус. народности гл. роль сыграли 2 племенных объединения вост. славян: кривичи, занимавшие в VII—X вв. верховья Волги, Днепра и Зап. Двины, озёрную часть Полесья и часть бассейна р. Неман, и дреговичи, жившие между рр. Припять и Зап. Двина. В 1318—1320 вел. кн. лит. Гедимин присоединил к Литве Зап. Русь, к-рая впоследствии вместе с Литвой вступила в религ. унию с Польшей, поэтому среди Б. были как православные, так и католики с униатами. Жизнь простых Б. сотни лет тянулась без изменений. По словам А. Сементовского, нравы, обычаи и верования передавались из поколения в поколение почти нетронутыми переменами, к-рые активно затрагивали соседние славянские и неславянские народы — польский и русский, литовский и латышский и др. Можно лишь отметить, что особенности народ. жизни, сложившиеся на протяжении многих веков, остались почти одинаковыми для всех мест, издавна заселённых Б. Белорус. деревни, как правило, составляли от 10 до 50 дворов и редко число их доходило до 70, а в дремучих лесах по берегам Днепра было много деревень, состоявших из 1—2 дворов. Больших сёл, как напр., в Моск. Руси, почти не было. Существовали деревни, в которых не было пахотной земли, и жители таких деревень, чаще всего стоявших на берегах судоходных рек, занимались заготовкой леса, постройкой сплавных средств и речным извозом. Б. любил суровую, полудикую жизнь, как сама природа, окружавшая его. Крестьянские избы в основном представляли собой курные, т. е. топившиеся по-чёрному, хаты. Своим внеш. видом Б. отличались как от русских, так и от украинцев или литовцев. Роста они были большей частью среднего: от 155 до 170 см. Волосы у них русые, лица чаще всего круглые. Много Б. брило бороду и усы, но столь же много и носило их. В молодости белоруски были весьма красивыми, но быстро старились. Как мужчины, так и женщины к 50 годам в результате тяжё- лого труда, чрезмерного употребления крепких напитков, недостаточного по калорийности и объёму питания превращались уже почти в дряхлых стариков и старух. Питание же их состояло в основном из чёрного хлеба, свёклы, бобов, гороха, щавеля, ботвинья, редко — молока, ещё реже — мяса, разве что по праздникам. Кроме того, курные, душные и тесные жилища лишь усугубляли тяжкие условия жизни простого Б. От рождения и до самой смерти белорусы, как впрочем и представители др. вост.-слав. народов, вёл отчаянную борьбу за существование. Белорус. этнограф А. К. Киркор даёт яркую картину почти всех самых важных событий в жизни Б.— от рождения и до самой смерти. Беременная женщина чуть ли не до последнего момента исполняла всю тяжёлую работу не только по дому, но и в поле: таскала из печи ухватом тяжёлые горшки, месила тесто, доила корову или козу, жала хлеб серпом или вязала и носила снопы на возы, ворошила сено, подбирала колосья и т. п. Чаще всего именно во время этих работ и наступали роды. Опытных повитух, как правило, поблизости не оказывалось — дай бог, если вовремя можно было найти хотя бы знахарку, а то и пуповину-то приходилось резать самой. Если же роды происходили в хате, и знахарку удавалось всё-таки разыскать, то её участие в процессе заключалось в основном в том, чтобы во время родов держать перед лицом роженицы зажжённую восковую свечу и бить метлой в потолок. Сразу после родов молодой матери давали выпить т. н. «троянку» — подогретую водку, перемешанную с красной глиной, мёдом, коровьим маслом и перцем. Разлёживаться роженице долго не давали, и уже через 2—3 дня она снова бралась за тяжёлую домашнюю работу. Новорождённых спешили побыстрее окрестить в церкви. По возвращении домой ребёнка передавали отцу, к-рый клал его на несколько минут на пороге хаты, соблюдая тем самым древний обряд «освящения дитяти через порог ». Кумовья привозили с собой водку, а кума — пироги и тут же жарили яичницу. Девушки дарили мелкие монеты — «на мыло для ребёнка». В течение первого года на малыша не надевали даже рубашки, приговаривая при этом: «довольно будет еще времени свой век износить». Изза постоянной занятости матери ребёнок с самых первых дней был предоставлен самому себе. Так, она работала в поле, а он в пелёнках лежал в траве или под кустом, подвергаясь всем капризам погоды: его мочил дождь, жгло сольнце, продувал холодный ветер. Дома он задыхался от дыма и смрада, страдал от вшей, мух, клопов, комаров и т. п. Более половины младенцев в таких условиях не доживало и до года. Свадебные обряды почти по всей территории, населённой Б., начинались т. н. «запоинами». В хату родителей, где подросла невеста, являлись сват и сваха с водкой и хлебом. Если глава сем и, разумеется, заранее уведомлённый и чаще всего уже поладивший с родителями жениха, соглашался выдать свою дочь, то после того, как водку выпивали, в склянку насыпали рожь; но если сваты приезжали случайно, а родители были несогласны, то в ту же посудину наливали водку, и сваты молча удалялись. При счастливом же исходе дела всё улаживалось не мешкая. Тотчас же собирались родственники и соседи, слетались подружки, и невеста выходила вместе с ними к свату и свахе. Сват подавал невесте прав. руку, клал перед нею пирог, сыр, кусок говядины, бросал в кружку несколько мелких монет и заливал их водкой или наливкой. Затем девушки укрывались в светёлке или просто уходили за перегородку, а старшие ужинали и пили до поздней ночи. Со следующего утра начиналось исполнение обычных формальностей, как то: испрашивание согласия, заключение договора со священником, избирание дружек, помощников и гл. действующего лица — маршала, к-рый был распорядителем празднества и блюстителем всех тонкостей древнего свадебного чина, в обязанности к-рого входило также создавать своими доморощенными шутками и прибаутками атмосферу веселья и радости в течение всей свадьбы. Накануне бракосочетания в домах невесты и жениха происходили большие торжества — «печение каравая», обусловленное разными обрядами и присутствием как можно большего числа родных и знакомых. При этом также много пили и обильно ели. Перед тем как высыпали муку (для каравая) в дежу (ёмкость), крёстная мать, или самая старшая из присутствовавших женщин произносила прибл. такие слова: «Iосьць тут Бог, бацька, матка, радзоные [родные] и суседы близкiе и дальные мужи статечные, бабки запечныя, дзетки заплечныя, благословице красной панне каравай учиниць». Сам обряд печения каравая совершался 7 избранными «коровайницами ». Обряд испрашивания благословения не только у родителей, но и у всех родных и присутствовавших был весьма трогательным и даже поэтичным. Под хороводную песню девушек «Карися (смирися) Агатка (или др. имя) старому, Кланяйся и малому: За поклону голоука не балиць, Стары и малы благословиць» невеста подходила к отцу и матери, после чего обходила всех родных и знакомых, кланялась им, обнимала и целовала каждого, обливаясь при этом слезами. Совершив этот обряд, свадебный поезд направлялся в церковь. Во главе его на пароконной бричке мчались «закосники», за ними — невеста с дружками; её бричку сопровождали молодые парни верхом; за невестой на повозках ехали старики и женщины. Весь путь проделывался под песни девушек и звуки деревенских музыкантов — скоморохов. Невеста кланялась всем встречным. Когда проезжали мимо мельницы, мельник должен был остановить водяное колесо; поезд останавливался, невеста отдавала мельнику свой пояс, тот пускал воду на колесо, и поезд продолжал свой путь. Приехав в церковь или костёл, молодую торжественно вводили вовнутрь храма, а она кланялась на все стороны. Потом останавливалась у стены, и подруги закрывали её собой. Жених со своими дружками и помощниками подходил к подругам, кланялся им и упрашивал их отдать ему невесту. Те для порядка упрямились, но в конце концов как бы нехотя отпускали её.

В некоторых местах, однако, жених вовсе не церемонился с подружками, а где-то даже с нарочитой грубостью расталкивал их и силой уводил невесту. Перед аналоем под ноги невесты стлали полотенце. Во время венчания присутствовавшие внимательно следили за свечами: если они горели ярко — хорошее предзнаменование, а если свечи тухли — жди беду неминучую. В некоторых местах после венчания молодые обязательно приглашались в дом священника, читавшего им наставления и угощавшего их вином. Возвращался поезд в том же порядке, но по дороге разделялся: одни ехали в дом жениха, остальные — к невесте. Пир начинался ближе к вечеру у родителей молодой. Сначала та сидела с подругами у печи, а молодой — в противоположном углу. Потом отец подводил её за руку к мужу и сажал рядом с ним. Мать клала ей на голову 3 пряди льна и накрест поджигала волосы, в то время как сестра поджигала волосы молодому. Затем сваха снимала лён, укладывала косы на голове и повязывала платком. В др. селениях существовал особый обряд повязывания «намётки». Отец дарил ей дежу, на которую ставил хлеб, соль и бросал несколько монет, приговаривая при этом: «Дару цябе, дзецятка, хлебом, солей!» После этого молодой завязывали глаза, и все присутствовавшие одаривали её чем могли. Молодым подавали специально приготовленную для них яичницу, которую они ели одной ложкой. Первым за здоровье пил молодой, обращаясь к новобрачной: «Пью да цебе поуным кубком, щерым серцем, добрым здоровьем; што мыслю сабе, то и табе». Пляски и гулянье продолжались всю ночь. В др. же волостях молодую отвозили после пиршества в дом мужа. Начиналось трогательное прощание с родителями и родными, сопровождавшееся песнями. На всём пути следования подростки носились вокруг поезда, зажигали снопы соломы, и молодая должна была откупаться от них всякими мелкими подачками. Молодую встречала вся сем я и соседи. Она одаривала всех холстами. Тем временем в доме уже стояла наготове кадушка, в к-рой молодая тотчас же должна была замесить тесто. В некоторых местах (напр., в Лидском уезде) устраивалось что-то вроде представления с ряжеными: молодёжь бегала по деревне, врывалась в хаты, захватывала всё съестное и приносила его в дом молодого. Причудливо украшенный каравай играл важную роль во время свадьбы. Каравайный обряд совершался на др. день после венчания. Сначала каравай ставили посреди улицы, на крышке от кадушки. Все присутствовавшие должны были, приплясывая, пройти вокруг него, после чего его вносили в дом и наделяли кусочками каравая всех участников торжества, к-рые бросали монетки на тарелку, а маршал после каждой подачки ударял нагайкой в потолок и сообщал, кто сколько пожертвовал. Более зажиточные дарили молодым кто корову, кто овцу, козу или поросёнка и т. д. Чем солиднее подарок, тем громче голос маршала, тем больший кусок каравая он подавал жертвователю.

Иногда молодые на др. день после венчания отправлялись с караваем к владельцу деревни, селения или местечка; господин одаривал их, угощал, нередко ставил в своём доме столы с кушаниями для сопровождавших и устраивал для них весёлые пляски. Невинная девушка, входившая в дом мужа, считалась особенным благословением Господним для сем и. Все её уважали, и во время свадебных обрядов она пользовалась большим вниманием, составляя радость и гордость родителей и новобрачного, и их родственников. Согрешившая же до замужества, хотя бы даже и с тем, за к-рого вышла замуж, наоборот, играла скорбную роль во время свадьбы; из-за этого в некоторых случаях даже менялся свадебный обряд и не пели многих песен, обычно сопровождавших это торжество. Покровительство владельца, даже его крутые меры не всегда могли защитить такую молодую женщину от поруганий и дурного обращения свекрови и золовок. Хотя девушку, над к-рой было совершено насилие со стороны помещика или его управляющего, чаще всего жалели и старались её не ругать, однако того ореола, к-рый окружал девственницу, выходившую замуж, уже не было. Были отдельные местности, где нравы были посвободнее, и нарушить честь девушки не считалось чем-то из ряда вон выходящим, но чаще всего она защищалась от посягательств всеми доступными и недоступными способами, несмотря даже на суровые наказания, ожидавшие защитника. Плетей и розг в крепостное время на деревне мало кому удавалось избежать, а уж красивых девушек отмечали особо. Понравилась хозяину девушка, он заставлял её согласиться на его домогательства, а если она оставалась непреклонной, приказывал её сечь до тех пор, пока она не покорялась. Правда, такие случаи не мешали девушке выйти замуж, поскольку она считалась жертвой насилия, но жизнь её в семье мужа (за редким исключением) не становилась от этого лучше. Не менее значимым обрядом были похороны умершего.

Чаще всего белорус, весь свой век маявшийся в нужде и тяжком труде, осознавал в старости, когда немощь совершенно одолевала его, что он в тягость семье, к-рой трудно, почти невозможно не только облегчить его недуги и вызванные ими страдания, но и просто прокормить его. Неудивительно поэтому, что его смерть не вызывала той горечи и сожаления родных, когда человек умирал во цвете лет и сил, составлявших, быть может, основу существования тех, которых он оставлял. Конечно, по своей природной доброте Б. оплакивал кончину одряхлевшего члена сем и, но его горесть была непродолжительной, больше обрядной или заказной: ему, по обычаю, отдавали последний долг — но по сути своей семья могла свободно вздохнуть от того, что избавилась от бремени, от старика, не приносившего ей уже никакой пользы. Вокруг умиравшего собиралась вся сем я, близкие и соседи. Сразу же после кончины покойника обмывали, одевали во всё лучшее и клали на столе или лавке ногами к двери. В головах ставили зажжённую восковую свечу, в руки вкладывали образок. При этом женщины всё время «голосили» над умершим. Одни плакали, выли, кричали, другие пели заупокойные песни, мужчины перечисляли добродетели почившего, просили прощения за нанесённые ему когда-то обиды. Это голошение продолжалось с минуты кончины и до самого погребения. Когда гроб был готов, оставшимися стружками набивали подушку и клали покойнику под голову. Отправляясь на кладбище, брали с собой наскоро сколоченный простой деревянный крест, перевязанный красной ленточкой, и несли его впереди процессии, так же как и горшки со святой водой и освящённым зельем. Если церковь располагалась неподалёку, из неё приносили хоругви, Распятие и также несли их перед гробом. Состоятельные семьи приглашали священника. Пока шли по деревне, покойника сопровождали все её жители, дальше — ближайшие родственники. Если до кладбища было далеко, гроб ставили на повозку, часть сопровождавших усаживалась прямо на него, остальные шли рядом или сзади. Чаще всего покойника везли прямо на кладбище, но если церковь стояла в том же селении, то сначала гроб вносили вовнутрь её или же совершали панихиду перед храмом. На кладбище открывали «веко» — крышку гроба, и жена, дети, все родственники бросались с воплями и рыданиями к покойнику и целовали его лицо и руки. Голошение возобновлялось. Если в семье было некому голосить, приглашали плакальщиц и девок из соседей, и те так же исправно разыгрывали роль древних плакал щиц. Когда гроб опускали в могилу и засыпали её, сверху устраивали небольшой курганчик, а в головах ставили принесённый крест, а также горшок со св. зельем. В завершение погребения тут же немного выпивали и возвращались домой. Здесь стол или скамью, на к-рой лежал покойник, застилали белой скатертью, ставили воду и клали полотенце, чтобы покойник мог умываться.

Никто не имел права прикасаться к этому месту в течение 5—7 дней. К тому времени в доме всё уже было готово к заупокойной трапезе, на которую приглашались все родные и ближайшие соседи. Первую кружку водки и первую ложку еды выливали в печку «для покойника». Весь обряд погребения назывался «хаутыры», что, собственно, и означало иметь в доме покойника — «у одной хаце вяселье (свадьба), а у другой хаутыры». Спустя нек-рое время после похорон вместо первоначального креста на могилу ставили большой деревянный крест или клали камень. Этот обряд назывался «прикладины » и, конечно же, сопровождался неизбежной выпивкой. В больше части Белоруссии кресты и камни ставили только на могилах мужчин, обозначая женские могилы лишь курганчиками. Однако в каком-нибудь месте при дороге, на болотистом месте или же на ручье, через который проходила тропинка, клали бревно или доску, на которых вырезали крест, башмак или серп с обозначением года кончины, что заставляло прохожего совершить заупокойную молитву и как бы вспомнить о безымянной покойнице. Через год по умершему совершались поминки, называвшиеся «радуница ». Существовал ещё обычай поминовения усопших — «дзядоу», особенно торжественно праздновавшийся 2 ноября у Белорусов — католиков.

Владимир Богуславский

Материал из кн.: "Славянская энциклопедия. XVII век". М., ОЛМА-ПРЕСС. 2004.