Марийцы (М.И-ЭО, 2013)

В научной литературе существует мнение, что марийцы под именем «имнискары» упомянуты историком VI века Иорданом в «Гетике» в числе северных народов, подвластных в IV века готскому вождю Германариху [Иордан, 1960. С. 89]. Более достоверны сведения об этом народе под названием «Ц-р-мис» в письме X века хазарского кагана Иосифа [Коковцев, 1932. С. 98]. С XI века вплоть до XX века марийцы неоднократно упоминаются в русских и иностранных источниках под этнонимом «черемис». Этимология этого этнонима вызывает дискуссии до настоящего времени. Ф. И. Гордеев трактовал значение термина «черемис» с иранского языка как «кочевой», «живущий в соседстве народ» [Гордеев, 1964. С. 207-217]. По мнению Ф. Е. Егорова, этот термин в древне-тюркском языке обозначает «воинствующий человек» [Егоров, 1927. С. 107-108; 1929. С. 6]. Петер Хайду склоняется к волжско-булгарской этимологии термина [Haidu, 1981. С. 48], a Ласло Клима выводит его из хазарской среды [Клима, 1989. С. 49]. И. Г. Иванов объяснял понятие «черемис» с муромского и мерянского языков «мужчина из племени «чере» [Иванов, 1978. С. 46], Д. Е. Казанцев с мордовского - «солнечный, т.е. проживающий к востоку (восходу солнца) от мордвы человек» [Казанцев, 1985].

Первое антропологическое обследование марийского народа в конце XIX века было связано с деятельностью антропологического отдела естествоиспытателей при Казанском университете. Значительными вехами в изучении антропологии марийцев явились исследования в 30-е годы XX века В. В. Бунака и П. И. Зенкевича, в 50-е годы К. Ю. Марк [Алексеев, 1964. С. 237-240]. В 70-е годы на территории Марийской республики работала Советско-Финлядская антропологическая экспедиция [Новые исследования по антропологии марийцев, 1979]. В результате этих исследований марийцы оказались в числе наиболее изученных в антропологическом аспекте народов бывшего Советского Союза.

По мнению большинства антропологов, марийцы относятся к субуральскому антропологическому типу. По всем признакам первого порядка марийцы, как и большинство финно-угорских народов, занимают промежуточное положение между европеоидной и монголоидной большими расами. По многим признакам второго порядка марийцы находятся между мордвой, особенно мокшей, и удмуртами, но больше приближаются к удмуртам [Марк, 1967. С. 106, 108]. Монголоидная примесь у марийцев и удмуртов выражена сильнее, чем у мордвы, хотя марийцы и удмурты имеют различные монголоидные признаки [Алексеев, 1964. С. 248]. Кроме того, у марийцев прослеживается значительное сходство с чувашами. В целом горные и луговые марийцы в антропологическом отношении мало отличаются. Все же следует отметить, что у горных марийцев, в сравнении с луговыми, рост выше, подбородок развит слабее, волнистые волосы встречаются чаще. По этим признакам, а также по некоторым другим, горные марийцы более сходны с мордвой, особенно с мордвой-мокшей [Марк, 1961. С. 108].

Антропологические, особенно палеоантропологические, материалы подтверждают многокомпонентный состав мари. Отмечая антропологическое единство этнографических групп марийского народа, палеоантропологи предполагали, что в качестве основы послужил местный ветлужский компонент. В формировании луговых мари приняли участие племена азелинской культуры, которые однако не являлись главными в этногенезе мари [Акимова, 1967. С. 106].

Впервые вопрос о происхождении марийского народа был поставлен учеными в конце XIX века в связи с решением «мерянской проблемы». Финский языковед М. Кастрен высказал мнение, что «меря»... состояла из черемис или представляла родственное племя»[Kastren, 1856. С. 16-17]. Близкие взгляды на эту проблему высказаны историками Д. А. Корсаковым [Корсаков, 1872. С. 36], Т. С. Семеновым [Семенов, 1891. С. 228-258], А. Куником [Куник, Розен, 1878. С. 155] и этнографами И. Н. Смирновым, С. Н. Кузнецовым [Кузнецов, 1910. С. 94]. Из археологов теорию отождествления марийских племен с мерянскими поддержал А. А. Спицын [Спицын, 1905].

В советский период над проблемой происхождения марийского этноса стали активно работать археологи. В 1940-е годы А. П. Смирновым выдвинута теория о начале формирования этнических основ древнемарийского народа в результате расселения городецких племен с правобережья Волги на левый берег в бассейн Поветлужья [Смирнов, 1952]. Позже он пишет, что «...в своей основе мари все же относятся к ананьинско-пьяноборским племенам» [Смирнов, 1961. С. 125].

Высказанную ранее точку зрения А. П. Смирнова частично разделял О. Н. Бадер, поддержавший тезис о переселении в первой половине I тысячелетия н. э. правобережного населения в область левобережья р. Волги. В отличие от А. П. Смирнова он не признавал участия ананьинско-пьяноборского населения в сложении древнемарийской культуры в Поветлужье, считая ее продолжением дьяковских традиций [Бадер, 19516]. К научным взглядам О. Н. Бадера близки высказывания В. Ф. Генинга [Генинг, 19676].

Гипотезу о смешанном характере древнемарийской культуры, сложившейся в результате синтеза городецкой и азелинской культур, в 1960-е годы высказал А. X. Халиков [Халиков, 1962]. В его последующих работах в схеме марийского этногенеза основная роль отведена пермскому (азелинскому) компоненту. При этом А. X. Халиков признает определенное воздействие южных ираноязычных племен.

Теорией городецко-азелинской основы марийского этноса долгие годы занимался Г. А. Архипов, внесший значительный вклад в изучение ранних этапов этнической истории и материальной культуры марийцев. По его убеждению, ядро древних мари формируется в V-VII веках на территории Ветлужско-Вятского междуречья на основе городецко-азелинского субстрата [Ар-хипов, 1967; 1973. С. 86 и сл.]. В поисках более древней основы марийского этноса Г. А. Архипов выделил несколько этапов этногенеза: пра-марийцы (племена ахмыловской культуры) и протомарийцы (волосовцы Марийского Поволжья), удревняя тем самым процесс вплоть до II тысячелетия до н. э. [Архипов, 1985; 1988].

В. С. Патрушев считает, что формирование этнических основ и этнографических особенностей мари, а также мери и муромы, происходило на базе финноязычного населения ахмыловского облика; этническое единство этих групп населения (прамарийско-мерянской общности) сохраняется почти до середины I тыс. н.э. и только воздействие азелинского населения способствовало выделению из этой общности предков марийского народа [Патрушев, 1992. С. 143].

Иная точка зрения высказана лингвистами. По данным топонимики, опираясь на распространение древнемарийских гидронимов на «-нер», «-нар», И. С. Галкин утверждал, «что прародина мари, главным образом, на правом берегу Волги и несколько южнее и западнее, чем в настоящее время. Луговая сторона Волги была заселена прапермянами»[Галкин, 1985. С. 18; 1995. С. 306]. Созвучны этим высказываниям научные взгляды Д. Е. Казанцева [Казанцев, 1985. С. 36-57].

Б. А. Серебренников, признавая промежуточное место марийского языка между мордовским и удмуртским, все же отмечал, что сходства с пермскими языками являются лишь типологическими и не определяют органическую близость двух языковых систем, а сходство с мордовскими языками свидетельствует «о материальной общности грамматических структур двух языков. Это явления, которые не могут быть заимствованы одним языком у другого языка» [Серебренников, 1967. С. 174-175]. По его мнению, в древности прамарийский язык был одним из северных диалектов языка волжско-финской общности, и его носители проживали юго-западнее вплоть до нижнего течения р. Оки.

Суммируя вышеперечисленные точки зрения, по вопросу происхождения марийского народа возможно выделить два основных направления:

а) автохтонное формирование мари в Ветлужско-Вятском междуречье аргументировалось в основном на археологическом материале;

б) большинство лингвистов являются сторонниками переселения марийцев на территорию их современного проживания из юго-западных районов.

Особо следует отметить взгляды К. И. Козловой. Отрицая участие азелинцев в этногенезе мари, она вполне солидарна с языковедами в том, что территория Ветлужско-Вятского междуречья в период формирования марийского этноса оставалась за пермоязычным населением. Но К. И. Козлова все же не видит оснований отодвигать границу расселения предков мари «западнее Нижней Суры», за которой прочно обосновались мордовские племена, считая, что этническое ядро марийского этноса сложилось в Приказанско-Чувашском Поволжье [Козлова, 1978. С. 38, 54]. 

Новые материалы, полученные Марийской археологической экспедицией за последние 30 лет, детальная обработка археологических коллекций и полевых записей из архивов и фондов музеев позволили еще раз вернуться к проблеме. Большое значение для переосмысления этих вопросов имела проведенная работа по уточнению датировок и культурной принадлежности наиболее важных памятников раннесредневековой истории Марийского края: Младшего Ахмыловского могильника, расположенного у бывшей д. Коротни Горномарийского района на левом берегу р. Волги, Уржумкинского и Мари-Луговского могильников в Звениговском районе Республики Марий Эл. Уржумкинский, Мари-Луговской могильники, по единодушному мнению исследователей, относятся к азелинской или позднепьяноборской культуре * (А. П. Смирнов, А. X. Халиков, Г. А. Архипов, Т. Б. Никитина), носители которой являются представителями пермоязычного населения. К этому же кругу памятников относятся Арзебелякский, Лушморский могильники, расположенные также в Звениговском районе Республики Марий Эл. Вышеперечисленные памятники имеют особенности, отличающие их от памятников основного массива азелинской культуры. Но эти отличия имеют, скорее всего, локальный характер и не могут повлиять на интерпретацию культурной принадлежности памятников, оставленных также пермоязычным населением. Все указанные памятники датируются IV - началом VI веков. Младший Ахмыловский могильник (VI-VII века) оставлен совершенно иным населением, которое появляется в VI веке в Марийском Поволжье. Часть племен расселяется по реке Ветлуге: некрополь на Чортовом городище (VI - начало VII веков), серия городищ по правобережью реки Ветлуги. В культуре этого населения уже прослежены этнографические признаки марийского этноса, получившие дальнейшее развитие в памятниках Ветлужско-Вятского междуречья последующих эпох. Материальная культура характеризуется ярко выраженными волжско-финскими чертами. Особенно выразителен комплекс женского костюма. Ряд изделий (крестовидные фибулы, пирамидальные подвески, головные венчики из нескольких ремешков с бронзовыми пронизками, перехваченными обоймами, головные жгуты, круглые застежки с завернутыми концами и т. д.) имеют многочисленные аналогии как среди волжско-финских, так и балтеких древностей. Результаты металлографического анализа изделий из черного металла подтверждают сходство кузнечных производственных навыков древних марийцев и мордвы [Завьялов, 1992]. Керамические сосуды по основным морфологическим и технологическим признакам, а также погребальный обряд, представленный кремацией и ингумацией, имеют аналогии в мордовских, мерянских и особенно муромских захоронениях. Безусловно, население, оставившее Младший Ахмыловский могильник и Чортово городище, имело общую генетическую основу с волжскими финнами: мордвой и муромой. Но в материале этих памятников уже выделяются местные особенности, которые позволяют их отличить от вышеуказанных народов. 

В VIII—XI веках происходит продвижение древнемарийских племен на восток к р. Вятке, бассейн которой до этого времени был населен, в основном пермскими финнами. Процесс взаимодействия двух этнических массивов был достаточно сложным и происходил по-разному. Иногда возникали споры и столкновения из-за земляных угодий. Эти спорные ситуации отражены в материалах марийского и удмуртского фольклора. Как свидетельствуют тексты легенд и преданий, в большинстве случаев возникшие конфликты разрешались бескровным способом, но сопровождались иногда уходом одного из народов на другую территорию. Но в большинстве случаев предки марийцев вступают с проживающим здесь пермоязычным населением в контакты этнического порядка, вследствие чего происходит проникновение новых традиций в древнемарийскую культуру. Это явление первоначально прослеживается в материалах Кубашевского городища VII-VIII веков, расположенного в междуречье Большой и Малой Кокшаг, и выражается в наличии двух групп керамики: плоскодонной с шамотом, несущей традицию вол-жских финнов, и круглодонной с раковинной примесью прикамского облика пермских финнов. К VIII веку марийские племена выходят к р. Вятке (Ижевское городище VIII—IX веков, плоскодонная керамика на Еманаевском городище VIII-X веков). Могильники IX-XI веков (Лопъяльский, Кочергинский, Юмский) иллюстрируют завершение этого процесса.

Осваивая новую территорию и стараясь максимально использовать рельеф местности, марийцы первоначально занимали мысы высоких коренных береговых террас с крутыми склонами, представляющими трудность для подъема, на которых устраивали укрепленные поселения - «городища». Мысы, занятые под городища, имели подтреугольную, реже подчетырехугольную формы (Пайгусовское в Горномарийском, Большетанаковское в Новоторъяльском, Верхнерегежское в Сернурском районах РМЭ, Чортово городище в Ветлужском районе Нижегородской области). С напольной незащищенной стороны площадки городищ дополнительно укреплялись земляными валами шишкообразной, чаще дугообразной формы, и рвами. Иногда для поселения использовались городища эпохи раннего железного века с уже насыпанными валами, которые только обновлялись (Емангашское, Малайское городища в Горномарийском районе, Русенихинское в Воскресенском районе Нижегородской области).

Период наибольшего расцвета и начальный процесс этнической консолидации марийской народности на территории Ветлужско-Вятского междуречья приходится на IX-XI века. Именно к X веку относится первое письменное упоминание о них под этнонимом «ц-р-мис» в качестве соседей булгар в письме хазарского кагана Иосифа [Коковцев, 1932. С.98]. Одним из важнейших факторов, способствующих складыванию благоприятных условий для развития, является наличие по соседству крупного государства Волжской Булгарии, которая «...в период своего расцвета являлась ареалообразующим центром в культурном, экономическом, а также политическом и, в определенной мере, этническом плане на широкой территории от Приуралья до Верхнего Поволжья» [Казаков, 1997. С. 33]. Развернутая булгарами торговля с местными племенами дала импульс для экономического развития последних. Наблюдается рост населения, что подтверждается расширением территории.

32. Карта расселения мари в VI -VII вв. н.э.

Самым западным памятником можно считать Кантауровский могильник на реке Линда в левобережье Волги, напротив г. Нижний Новгород. В 1955 году в Нижегородский историко-архитектурный музей поступили несколько вещей, найденных у сел Толоконцево и Кантаурово Борского района Нижегородской области, которые зарегистрированы под номером 1920 как клад работы русских ремесленников XII- XIV веков. Впоследствии на место выезжал заместитель Горьковского областного музея И. А. Кирьянов, который отметил в составе находок наряду с древнерусскими изделиями и финно-угорские вещи IX-XI веков. [Отчет И. А. Кирьянова]. Г. А. Архипов, не давая развернутой характеристики этих находок, включил вполне справедливо памятник в круг древнемарийских древностей [Архипов, 1973. С. 119, рис. 2]. Работа с коллекциями подтвердила, что это не просто клад вещей, а на этом месте находился могильник. Находки шумящих подвесок с трапециевидной основой и круглых ажурных подвесок с волютами и т. д. позволяют связать его с древнемарийской культурой.

Восточным памятником являются находки на западном берегу озера Дальний Кабан у бывшего поселка Борисково (в настоящее время территория г. Казани) [Казаков, 1999. С. 67].

Южная граница маркируется серией памятников в Горномарийском районе Республики Марий Эл, северная - памятниками верхнего течения р. Ветлуга и Вятка. В Кировском музее с 1932 года хранятся находки, поступившие из д. Стрижи Орочкого рацона Кировской области неподалеку от г. Кирова, где располагался древний могильник. Состав находок (особенно бронзовых цепочек от головного убора) позволяет предполагать, что они связаны также с древнемарийской культурой, что важно для уточнения северной окраины проживания марийского народа в эпоху средневековья.

По распространению «славяноидной» керамики видно, что границы расселения марийцев в XIV-XV веках остаются в основном прежними [Никитина, 2006, № 9. С. 114-130; Никитина, 2008. С. 371-375]. Изменилась только западная граница. Марийское население отошло восточнее за Ветлугу и Суру, земли западнее этих рек были заняты русским населением.

В научной литературе сложилось достаточно устойчивое мнение, что древнемарийские могильники имеют небольшое число захоронений. Проведенное в последние годы дополнительное обследование объектов позволяет поставить под сомнение данный тезис. Практически ни один могильник в Поветлужье и бассейне р. Вятки не изучен полностью, все они подвергались значительным разрушениям и разграблениям кладоискателями начиная с XIX века. Могильники, расположенные в левобережье Волги (Дубовский у бывшего пос. Дубовая в Килемарском районе, Нижняя стрелка у д. Починок Юринского района) сохранились лучше, поэтому не удивительно, что имеют значительную площадь с большим числом захоронений. По сравнению с ранним периодом, городища рубежа I—II тысячелетий имеют более выраженные культурные слои, появляется сложная система оборонительных укреплений с использованием деревянных сооружений. Ярким примером является Васильсурское V городище (Репище), которое возникло в XI веке, было ограждено двумя валами и двумя рвами. На верхушках каждого вала и на склонах имелись дополнительные укрепления. Кроме городищ, население также проживало на поселениях.

Характерным показателем процесса консолидации является усиление культурного единообразия археологических памятников, оставленных марийцами, что соответствует основному отличию народности «в сфере этнических свойств» [Бромлей, 1982]. На материалах Веселовского, Черемисского, Дубовского, Русенихинского могильников, могильника «Нижняя стрелка» и других памятников выделяются устойчивые этноопределяющие признаки в материальной культуре и погребальном обряде.

Погребальный обряд характеризуется тремя способами захоронения: ингумацией (трупоположение), кремацией (трупосожжение), кенотафами (символические захоронения). Преобладающим способом захоронения на протяжении всей средневековой эпохи является ингумация. Погребенного укладывали на спину в вытянутом положении головой в северном, с отклонением к западу или востоку, направлении. В исключительных случаях умершие лежали головой в южном направлении. По инвентарю и погребальной обрядности погребения с южной ориентировкой не отличаются от остальных захоронений на этих памятниках. Все указанные погребения, включая могилы Русенихинского могильника, совершены вдоль небольших пологих склонов. Вероятно, при устройстве этих могильных ям учитывался рельеф местности, потому как голова погребенного размещалась выше, чем ноги. Погребенного укладывали на доски, закрытые тканью или мехом, закрывали сверху также тканью или мехом, лубом, иногда берестой. В отдельных случаях погребенного заворачивали в бересту или укладывали в лубяную колоду.

Менее изучен обряд кремации, который фиксируется в памятниках с середины VI века до конца XI века, возможно, рубежа XI-XII веков. Контуры могильных ям в большинстве случаев фиксировались очень слабо, поэтому многие захоронения были приняты за разрушенные. По зафиксированным контурам видно, что могильные ямы по форме, глубине и размерам соответствовали могилам с трупоположением. Представляет интерес наличие в составе жженой кости, кроме костей человека, сожженных останков животных. Впервые это явление было отмечено в 1908 году И. И. Каменским при раскопках могильника «Черемисское кладбище», где ему удалось даже в одном случае определить кости лося. Впоследствии эти наблюдения подтвердились: в погребении 6 могильника «Черемисское кладбище» обнаружена челюсть животного, а в погребении 14 - кости мелких животных или птиц. Состав жженой кости анализировался также на могильнике «Нижняя стрелка», где наличие в сожжениях наряду с костями человека костей животных подтверждено специалистами.

Кости укладывались в могилу в остывшем состоянии, поэтому ткань и кожа одежды и подстилок не повреждены огнем. Вещи, найденные в могилах с кремацией, за редким исключением, следов огня не несут. Отдельные случаи обожженных украшений или капли меди позволяют предполагать, что какая-то часть украшений на погребенного перед сожжением все же надевалась.

Расположение вещей при трупосожжениях в том же порядке, что при ингумации, а украшений согласно их ношению при жизни, достаточно часто встречается в захоронениях древней мордвы [Смирнов, 1952. С. 154; Вихляев, 1977. С. 53; Воронина, 2007. С. 55; Материалы по истории мордвы, 1952. С. 13, 15, 28, 33, 39, 60, 62] и муромы [Бейлекчи, 2005. С. 103— 105]. Многие варианты обряда трупосожжения также близки обряду кремации поволжских финнов, муромы и мордвы.

Своеобразием отличаются кенотафы, к которым отнесены захоронения вещей и фрагменты одежды в могильных ямах обычных форм и размеров, но без следов костяка. Кенотафы с вещами, разложенными на дне в порядке их ношения, копируют обряд ингумации, кенотафы с вещами, расположенными компактно одним или двумя скоплениями, близки обряду трупосожжения.

Для выяснения этнического своеобразия погребальных традиций марийского населения важное значение имеют жертвенные комплексы, представляющие собой, как правило, несколько вещей, расположенных компактно в нетрадиционном для них месте или уложенных в какую-либо емкость, а также кости животных в сосудах, котлах, туесах и т. д. Подобные комплексы помещались в могилу в изголовье или ногах погребенных, в засыпь могильной ямы или в межмогильное пространство.

Особый интерес представляет расположение комплексов в межмогильном пространстве в небольших ямках округлых или округло-подквадратных очертаний в основном на глубине 15-20 см или на поверхности кладбищ. По содержанию и по форме они повторяют жертвенные комплексы в засыпи могильных ям и могут быть разделены на три основных варианта: сгруппированные в кучу вещи (орудия труда, принадлежности конской сбруи, а также отдельные женские украшения); вещи или жертвенная пища в медном или железном котле или под ним; вещи, завернутые в ткань, мех, возможно, одежду, уложены в берестяной туесок или в лубяной бочонок, облицованный берестой. Последний вариант жертвенных комплексов характерен для марийской культуры и не имеет точных аналогий на других территориях, т.е. такие комплексы являются маркерами марийской культуры эпохи средневековья. В отдельных случаях берестяные туеса или лубяные бочонки сохранились достаточно хорошо: они имели деревянное дно. Иногда на дне подосланы войлочные расшитые коврики. Туеса, бочонки и котлы ставились на ветви дерева. По верхнему краю туеса или бочонка проходил в два ряда ремень с накладками. В туес или бочонок, как правило, помещались деревянная чаша и наборы украшений, которые заворачивались в тканую, кожаную и меховую одежду, завязанную ремнем. Одежда перед помещением в жертвенный комплекс подвергалась определенным, вероятно, ритуальным, воздействиям. Свернутая в узел одежда была пробита каленым металлическим острием, от которого остались круглые отверстия с ровными обожженными краями. Вероятно, проходил обряд очищения или умерщвления одежды перед тем как она направлялась в мир предков. Во всех комплексах присутствуют пояса или их составные части в виде пряжки, наконечника, отдельных накладок. По составу комплексы различаются: в одних поставлен бочонок, наполненный женскими украшениями, которые выражают этническую культуру: головными цепочками, браслетообразными височными кольцами, парными нагрудными подвесками, а также украшениями рук и фрагментами обуви. Другие комплексы включают бочонок с серьгами, украшениями рук, поясным набором с сумочками, но не имеют выраженных специфических женских украшений. Такие комплексы, вероятно, предназначались мужчинам.

Погребенного одевали в лучшие одежды, и в могилу клали личные вещи, бытовой инвентарь, предметы вооружения и т.д.

Марийский костюм, особенно женский, отличался обилием металлических украшений. Мужской костюм был скромнее, рациональнее, но также не лишен дополнительных деталей, выполняющих не только функциональную, но и эстетическую функцию.

По археологическим материалам, к сожалению, возможно проследить только погребальный костюм, который, судя по этнографическим материалам, соответствовал праздничному об-рядовому костюму. Повседневный костюм, очевидно, был проще и не имел такого обилия металлических украшений.

В могильниках Ветлужско-Вятского междуречья неоднократно обнаружены куски меха, ткани, кож различных размеров и различной степени сохранности. В отчетах и публикациях о раскопках Веселовского могильника неоднократно упоминались меха и шкуры от одежды, подстилок и покрытий: кафтан из телячей шкуры (пп. 2,15), овчины (п. 12) или молодого лося (п. 5), рубаха из куньего меха (пп. 12,15), шапка из меха куницы (п. 12) с оторочкой лисьего меха (п. 4) [Халиков, Безухова, 1960, с. 32, 33, 45]. Следует сделать замечание, что ни в одном отчете нет ссылки на заключения специалистов. 16 образцов меха обследованы специалистами: доцентом кафедры зоологии МарГУ В. И. Дроботом и криминалистом-экспертом Н. С. Курочкиным. Обоими исследованиями получены сходные результаты: образцы волос обладают диагностическими признаками, характерными для волосяного покрова бобра. Внешняя разница по длине, твердости, цвету объясняется тем, что на изготовление одежды использовали шкуры молодых и зрелых особей и шкуры с различных частей бобра (брюшной и боковой части, спины, хвоста), которые шли на изготовление различных деталей одежды. Из хвоста бобра также были изготовлены кошельки грушевидной формы. Ячеистая поверхность кожи на кошельках является естественной, а не специальным тиснением, как это принято считать в археологической литературе.

Среди тканей встречаются ткань растительного происхождения полотняного плетения, преимущественно шерстяная ткань полотняного и саржевого плетения и фрагмент шелка.

В качестве нательной одежды использовалась рубаха туникообразного покроя, имеющая вышивку по грудному разрезу, подолу и рукавам.

33. Реконструкция женского костюма Х века по материалам п. 6 Русенихинского могильника

Основными деталями женского головного убора, сохранившимися в погребениях, являлись налобные венчики-повязки и головные цепочки. Венчики имели твердую основу (кожа, береста), на которую крепились металлические накладки. Отличительной чертой головного убора являлась металлическая цепочка, охватывающая голову в несколько рядов. По реконструкции предшественников предполагалось, цепочка надевалась поверх венчика непосредственно на волосы, что кажется маловероятным. Во-первых, с практической точки, цепочка, сделанная из множества проволочных звеньев, каждое из которых имеет не запаянный, а просто сомкнутый стык, будет цепляться за волосы, создавая неудобство, а возможно, болезненные ощущения, носившей ее женщине. Во-вторых, женщине не было принято ходить с открытой головой. Вероятнее всего, поверх какого-то покрывала или платка (в зимнее время под низ надевалась шапка). О существовании покрывал или платков можно предполагать по остаткам тонкой ткани в районе нижней челюсти в п. 14 «Черемисского кладбища», по остаткам тонкого шелка на костях черепа в п. 4 Веселовского могильника. Прямоугольные куски ткани значительных размеров с боковыми кромками в больших количествах были обнаружены в жертвенных комплексах. По размерам данные образцы ткани соответствуют головным полотенцам «шарпан». Традиционным украшением головы с эпохи раннего средневековья до нового времени считается накосник, среди которых преобладают кистевые наборные накосники. Исходя из этнографических данных о марийских прическах (Молотова. Марийский костюм), кистевые накосники также предполагают головной убор «шарпан». Среди височных украшений преобладают кольца с одним отогнутым кольцом. К этим кольцам часто крепятся многочисленные дополнительные подвески, среди которых не исключены и заимствованные изделия (салтовские и аланские серьги и т.д.), но первостепенную роль для костюма играют именно височные кольца. Использование арочных и треугольных подвесок в качестве височных украшений является характерной деталью женского марийского костюма. В погребениях они найдены в области висков и имеют длинные цепочки (до 20-25 см), завершающиеся очковидными или колоколовидными привесками.

В мужских захоронениях в районе головы часто находятся украшения в виде калачевидных, овальнокольцевидных, постсалтовских серег. Они в равной степени могут быть серьгами и височными украшениями.

Другой особенностью женского костюма являются нагрудные коньковые с трапециевидной основой подвески, которые носились парно и использовались в качестве нагрудного украшения, соединены между собой медной цепочкой или кожаным ремешком. Традиция марийских женщин носить трапециевидные коньковые под-вески в качестве нагрудного украшения по обе стороны груди распространилась и на другие типы нагрудных украшений: такое же место в марийском костюме заняли арочные, треугольные подвески, а также заимствованные от мордвы прямоугольные наборные подвески или прикамские литые коньковые украшения.

34. Реконструкция мужского костюма Х-XI веков по материалам п. 8 Русенихинского могильника

Важное место в составе костюма занимает пояс, который до XII века богато украшался накладками. Пояса были характерны для мужского и женского костюма. Обилие богатых наборных поясов в марийских захоронениях независимо от их половой принадлежности является особенностью марийских захоронений и находит аналогии в угорской погребальной традиции: в древнемадьярских захоронениях, кур-ганах южного Урала и в Пермском Предуралье. Наборный ремень в женском костюме носится чаще на верхней одежде, а рубаха подпоясана тканым или плетеным ремешком, за который затыкаются накосник и полотенце от головного убора. Возможны реконструкции нескольких вариантов поясных наборов. В IX-XI вв. среди накладок преобладают изделия южного происхождения. Пояса с накладками продолжают использоваться и в XIII веке - 5 погребений Починковского и Выжумского III могильников. С этого же времени получают распространение кожаные или тканые пояса с боковыми подвесками на шнурках. В качестве боковых украшений стали использоваться каркасные треугольные подвески из гладких проволок с вертикальной стойкой в центре, литые пластинчатые подвески в форме двухглавых стилизованных изображений коней и одноглавых уточек с рельефным орнаментом на поверхности. 

Обувь, реконструированная по фрагментам кожи, ткани и металлическим украшениям, найденным в могильниках IX-XI веков, изготовлялась из одного или двух кусков сыромятной кожи. По бортику обуви через прорези были продеты узкие ремешки, стягивающие верх и дополненные бронзовыми украшениями: петельными подвесками, умбоновидными бляшками и горизонтальными планками с шумящими привесками. Реконструкция обуви по материалам Веселовского, Дубовского, «Нижняя стрелка» могильников создает полный комплекс, не имеющий аналогий на соседних территориях и позволяющий принять обувные украшения за этно-определяющий признак.

В качестве верхней одежды служили легкий кафтан из шерстяной ткани и меховая шуба. В жк 6 Русенихинского могильника обнаружены остатки кафтана, отрезного по талии, имеющего клинья в задней части. Сохранился большой фрагмент из 5 клиньев. Судя по их размерам, задняя пола кафтана состояла из 7 клиньев. Отрезной по талии кафтан со сборами или клиньями, по этнографическим данным, считается одеждой наиболее поздней по сравнению с прямоспинной одеждой туникообразного покроя [Гаген-Торн, 1960. С. 135; Крюкова, 1956. С. 131-133]. Археологические находки последних лет меняют это представление.

Долгое время существовало достаточно устойчивое мнение, что древние марийцы использовали городища в качестве временных крепостей на случай опасности, поэтому долговременных жилищ на них не строили.

Впервые четко фиксированные жилые сооружения обнаружены в 1985 году на Сомовском II городище VII века н.э. В настоящее время выявлено около 20 жилищ на 11 памятниках. В типологическом отношении все постройки разделяются на наземные и полуземлянки. Появление новых материалов позволило проследить специфические особенности в марийской домостроительной традиции: срубные наземные дома с земляным полом; подквадратная форма площадью от 20 до 55 кв. м с одним очагом (I тыс. н.э., рубежа I—II тыс. н.э.), реже - печью (с XIII века); дверной проем в одной из стен, не выраженный в плане; нижний венец сруба опущен в грунт. В большей степени они близки жилищам волжских финнов. Аналогичные постройки известны на мерянских Попадьинском селище VI-VII вв. [Горюнова, 1961] и Поповском городище [Леонтьев,1989], муромском Тумовском селище второй половины I тыс. н.э. [Горюнова, 1961]. Однако марийские жилища имеют ряд отличий: очаги устроены на материке или заглублены в землю, а на памятниках волжских финнов зафиксированы преимущественно очаги на каменке; большинство срубов в марийских деревнях ориентированы по сторонам горизонта. В марийских жилых постройках эпохи средневековья отсутствуют стационарные хозяйственные ямы. Основная производственная деятельность осуществлялась за пределами жилого помещения в хозяйственных постройках различного назначения, к которым относятся клети-амбары, погреба и т.д. Клети-амбары представляли наземное помещение с подполом для хранения домашнего скарба, одежды, а также продуктов питания. Все постройки имели прямоугольную в плане наземную часть площадью 12-16 кв. м и подполье, которое устраивалось обычно в северной стороне. Наземная часть на Юлъяльском и Красноселищенском селищах представляла собой срубы. Стены подполья в отдельных случаях дополнительно укреплены досками (Сауткинском селище и Ашиязском городище). Наземная часть отделялась от подполья перекрытием из деревянных досок или жердей, с верхней стороны обмазанных глиной. В марийской усадьбе большое значение имела кухня-«кудо» - специальное строение с большим очагом в центре, использующееся для приготовления пищи и совершения семейных ритуально-священных действий и молений. На памятниках II тыс. н.э. (Юлъяльское, Красноселищенское II, Нижние Шелаболки селища, Важнангерское-Мало-Сундырское городище) зафиксированы мощные очаги диаметром 1-1,5 м, содержащие кухонные отходы. Как правило, вокруг этих очагов найдены звенья от цепей для подвешивания котлов, основная масса индивидуальных и значительное количество керамических находок.

По своему географическому положению марийские племена занимали территорию, выходящую южной частью на Волжско-Балтийский торговый путь, по которому осуществлялись связи Булгарии с землями Северо-Восточной Руси, а восточная граница расселения марийцев попадала в зону Волго-Камского пути.

Первые контакты булгар и марийцев установились еще в ранний период. Тогда в край проникли серьги салтовского типа и отдельные  типы накладок от поясных наборов. Наибольшая активность булгарских купцов приходится на конец X - начало XI веков, когда в Волжской Булгарии сформировался мощный ремесленный потенциал, требующий выхода своей продукции не только на внутренний, но и на внешние рынки [Казаков, 1985. С. 27; 1987. С. 37-40; 1999; Руденко, 2000; Хузин, 1997. С. 71-90]. К этому времени относится большинство булгарских изделий и дирхемов в марийских могильниках. Среди монет преобладают куфические дирхемы эпохи Саманидов, чеканенные в Средней Азии. Встречаются монеты династий Бувейхидов, Зияридов, Симджуридов, чеканенные в Иране и Ираке [Федоров-Давыдов, 1984], обнаружены также дирхемы Волжской Булгарии. Особенно многочисленны находки поясов с накладками, разделительными кольцами и пряжками, изготовленными в Волжской Булгарии. Многие типы накладок из Дубовского могильника и могильника «Нижняя стрелка» идентичны с накладками Измерского торгово-ремесленного центра в устье р. Камы [Казаков, 1999. С. 66]. Во второй половине X века в Волжской Булгарии оформилось «медницкое» ремесло [Руденко, 2000. С. 82-83], поток булгарской металлической посуды захватил ближайшее пограничье. Медные котлы, чаши из белой бронзы являются частой находкой в марийских захоронениях  X-XI веков. Через булгарских торговцев в край поступали цветной металл для изготовления украшений, шелковые ткани, раковины-каури.

Признавая важность торговых отношений марийцев с булгарами, давших, безусловно, положительный импульс для динамичного развития местного населения, все же трудно согласиться с существующим мнением, что булгары производили украшения для финно-угорских народов с учетом вкусов и потребностей и отражающих этнические традиции последних [Руденко, 2004]. В могильниках Поветлужья практически не обнаружены булгарские украшения, не считая принадлежностей поясной гарнитуры, которые являются общеевропейской модой. Здесь нет изделий, изготовленных с использованием известных и широко практикуемых булгарскими ремесленниками технологий скани, чернения, сложного плетения из 4-6 проволок. Изделия, изготовленные с использованием техники зерни, нечасты. Отдельные украшения, дополненные пирамидками зерни по краю, сделаны грубо и, вероятно, произведены на месте.

На древнемарийских памятниках неоднократно обнаружены литейные формы для отливки мелких шариков или пирамидок из шариков. Свои украшения, определяющие лицо того или иного этноколлектива, и, вероятно, имеющие систему «табу», должны были производить внутри этой системы. Тем более что на памятниках Поветлужья мы имеем неоднократные свидетельства о существовании металлообрабатывающего производства в виде льячек, литейных форм, начиная с VI века на Чортовом городище. Многочисленны женские комплексы с набором литейных форм и льячек на Черемисском кладбище (18% от общего числа изученных захоронений).

Прочные торговые связи с булгарами продолжают сохраняться вплоть до XIV века, что подтверждается находками: медные замки в форме лошадки, обнаруженные на Важнангерском(Мало-Сундырском) городище и Красном селище, прямоугольная накладка из цветного металла с фигурными концами и выпуклым изображением ромба в центре, мини-весы из цветного металла с Важнангерского городища, булгарская керамика на Васильсурском V городище «Репище», Юлъяльском селище, Красном селище II и т. д.

Через посредничество булгарских купцов в край поступали изделия других степных племен и народов. Уздечный набор из погребения 66 Дубовского могильника [Архипов, 1984. С. 155]имеет крупные сердцевидные налобные бляхи-бубенчики и конечные бляхи-бубенцы с прорезями из цветного металла, характерные в большей степени для кочевников Прииртышья и Приалтайских степей [Могильников, 2002. С. 89]. Среди поясных накладок многочисленную группу составляют изделия, имеющие аналогии в венгерских древностях. Поясные накладки в форме полумесяца, обнаруженные в Юмском могильнике и могильнике «Нижняя стрелка», имеют аналогии в могильниках Башхалом и Бана [Dienes, 1956. Н. 268, tabl. 58, 1-50; Kiss, Barta, 1970. Р. 224]. Е. А. Халикова считала их  типичными для протовенгров [Халикова, 1976. С. 146]. В погребении 52 Дубовского могильника обнаружена накладка на пояс или кошелек с изображением Сенмурва [Архипов, 1984. Рис. 14-9]. По характеру оформления головы, крыльев, тулова, она имеет аналогии изображениям на поясных бляшках Тиган [Халикова, 1976,2. Рис. 11-15], копоушке из Эгера и крышке сумки из Бездеда [Халикова, 1976, 3. С. 148]. Значительный интерес представляют кошельки из погребений 15 и 19 Веселовского могильника [Архипов, 1973. С. 47, 49] с декоративной пластиной с изображением древа жизни или сложным растительным узором, аналогичные венгерским изделиям [The ancient Hungarians, 1996. P. 126, 178].

К. А. Руденко, достаточно подробно обобщившем материалы Среднего Поволжья и Поветлужья, выделено также два комплекса с изделиями аскизского типа из Сибири: погребение 28 Руткинского могильника и погребение 6 Выжумского II могильника, состоящие из накладок и пряжек уздечного набора [Руденко, 2001. С. 64].

Торговля осуществлялась в большей степени путем обмена товаров. Из 77 найденных дирхемов или подражаний им 20 в различной степени обломаны, что не исключает их хождения в качестве денежной единицы по весовому содержанию. Однако дирхемы воспринимались местным населением преимущественно как сырье для изготовления украшений. Поэтому не случайно большинство из них имели одно или два отверстия или приклепанное ушко для подвешивания и использовались в качестве составных частей для украшений. Нередко монеты использовались в переработку новых изделий; для окантовки краев деревянных чаш они разрезались на мелкие пластинки. Не меньшим спросом у местного населения пользовались монетовидные подражания или односторонние оттиски с монет. В Дубовском могильнике их найдено 21 экземпляр, в могильнике «Нижняя стрелка» - 15 экземпляров. Г. А. Федоров-Давыдов предполагал, производство оттисков и монетовидных подвесок в одном центре с ограниченным количеством мастеров, расположенном недалеко, возможно, на пограничье булгарских и марийских земель, и обслуживающим конкретную территорию. Здесь же могли производиться и чаши из цветного металла, которые получили наибольшее распространение в марийских памятниках [Никитина, Руденко, 1992]. Значительную роль в развитии торговых связей булгар с местным населением сыграли торгово-ремесленные центры: Семеновские I—III и Измерское поселения [Казаков, 1999. С. 64, 65]. На территории Марийского края также известны два булгарских поселения X-XI вв. (Отарское и у деревни Мари-Луговая), на которых могли осуществляться определенные обменные или торговые операции. Второе А. X. Халиков считал торговой факторией [Халиков, 1962. С. 182-183].

В конце предмонгольского или начале золотоордынского периодов часть булгарского на-селения переходит на левобережье. Значительный интерес для выяснения этнической ситуации в регионе представляют Горношумецкий могильник в Юринском районе и Мари-Луговской могильник в Звениговском районе. Погребения на обоих памятниках почти безынвентарны, а по погребальному обряду близки булгарским захоронениям XII-XIV веков. Прочных этнических связей между марийским населением и булгарами, вероятно, не происходило. Этому не способствовали и различные религии народов. Хозяйственно-культурные контакты отрицать не приходится, о чем свидетельствуют материалы погребального обряда [Михеев, 2000] и новации в хозяйственной деятельности местного населения.

По Волжско-Балтийскому пути происходило проникновение на марийскую землю вещей из Руси, Прибалтики, стран Европы. Первое проникновение русских вещей на территорию Ветлужско-Вятского междуречья относится к рубежу I—II тысячелетий н.э. В могильниках IX-XI веков найдена серия украшений, имеющих славяно-русские истоки: разомкнутые браслеты с петлевидными концами, витые гривны с раскованными (могильники «Нижняя стрелка», Веселовский) и обрубленными концами (Веселовский могильник), гривны «радимичского» типа (могильник «Нижняя стрелка»). Более массовый приток древнерусских изделий наблюдается в XI веке, в основном во второй половине: браслетообразные кольца с завязанными концами «кривичского» типа, височные кольца с напускными бусами, витые браслеты тонкоконечные и с завязанными концами, пластинчатые браслеты с расширенными концами, украшенными «волчьим зубом». Древнерусский импорт XI века более разнообразен в марийских средневековых памятниках, расположенных по волжскому руслу, что связано с активизацией водного Волжского торгового пути, отрезок которого проходил по территории, населенной марийцами. Причиной тому является ослабление сухопутного торгового пути Булгар - Киев, вызванное сильной угрозой со стороны кипчако-половецких племен, которые к этому времени вышли в степи Восточной Европы и стали контролировать в том числе и южную кромку лесостепи, по которой обычно проходили торговые пути [Моця, Халиков, 1987].

В погребениях второй половины X - начала XI века выделяется серия вещей, имеющих аналогии и истоки в древностях северо-западных финнов: железные гривны, подковообразные застежки-фибулы различных типов из цветного металла, железная массивная кольцевая фибула из Русенихинского могильника, нательный крест скандинавского типа из Веселовского могильника, биметаллические кресала с рукоятью, изображающей всадников, скачущих в разные стороны, тесьма из Черемисского могильника, аналогичная серебряным галунам из погребений Луистари в Финляндии. Причем нужно отметить, что наличие этого импорта в большей степени характерно именно для верховьев Ветлуги, а в волжских памятниках они встречаются значительно реже. Например, из 19 фибул, обнаруженных в марийских захоронениях X-XI веков, 15 обнаружены в могильниках верховьев Ветлуги, несмотря на то, что количество изученных захоронений на Волге в 2 с лишним раза превышает ветлужские. Все перечисленные вещи имеют прибалтийское или скандинавское происхождение, но в X веке и на рубеже X-XI веков встречаются и в древностях северо-западной Руси.

В конце XI - начале XII веков усиливается приток вещей со стороны Костромского и Ярославского Поволжья, что наглядно отражается в материальной культуре марийского населения, оставившего могильники XII-XIII веков. Этот процесс отражается в костюмном комплексе, в предметах быта и хозяйственной деятельности, в заимствовании технологических традиций. Среди этих изделий различаются вещи мерянского облика и непосредственно древнерусские изделия. Резкое увеличение мерянских вещей, а также изделий славянских типов в Поветлужье в XII-XIII веках трудно объяснить только культурными или торговыми контактами населения двух регионов [Горюнова, 1961. С. 244-248; Архипов, 1986. С. 93; Рябинин, 1986. С. 192- 193] и даже традиционными связями, фиксируемыми между Поветлужьем и Костромским Поволжьем с эпохи раннего железного века [Рябинин, 1997. С. 195; Патрушев, 1992. С. 148]. Более вероятно, что это явление связано с непосредственным появлением в Поветлужье переселенцев со стороны Костромского Поволжья. Е. П. Казаков неоднократно подтвердил свидетельства о продвижении определенной группы волжско-финского населения на восток материалами домонгольских булгарских селищ и Танкеевского могильника [Казаков, 1985. С. 32].

С XIV века на памятниках Марийского Поволжья количество русских изделий увеличивается. Они представлены в основном железными предметами бытового назначения (цилиндрические замки новгородского типа и ключи коленчатые, простые уплощенные и с выступом на стержне) и вооружения (булава, фрагменты кольчуг); русская посуда составляет 15-18%, иногда и более от керамического комплекса поселений. На Важнангерском городище и в его округе найдены кресты. На сегодняшний день не ясно, кем являлись первые русские люди на территории края и степень освоения ими региона. Скорее всего, многие из вещей, найденных на марийских поселениях, были привезены от русских с соседних, и в первую очередь с близ-лежащих за Сурой, территорий. Кроме того, не исключена возможность пребывания в Марийском Поволжье русских торговых людей, ремес-ленников, как это было в Волжской Булгарии [Полубояринова, 1993. С. 119-120], и просто отдельных вольных беглых поселенцев.

Ведущими отраслями хозяйственной деятельности марийского населения вплоть до середины II тыс. н.э. оставались охота, рыболовство и животноводство. Исследование минерального состава костной ткани антропологического материала из марийских захоронений IX-XI вв. показали, что в рационе питания преобладали продукты животного происхождения и рыба. На селищах найдены кости пушных зверей (белки, лисицы, зайца). А. X. Халиков считает, что к IX веку охота превратилась в промысел, который был рассчитан на торговлю и выплату дани в виде пушнины [Халиков, 1976. С. 103]. Пушнина также активно вывозилась булгарскими купцами. Кроме пушного зверя, практиковалась охота на крупного зверя: лося, бурого медведя, волка, кости которых также обнаружены на памятниках. Когти рыси и клыки кабана, ставших добычей древних охотников, входили в состав ожерелий и использовались в качестве амулетов, кости кабана встречаются на поселениях. На могильнике «Нижняя стрелка» целый скелет утки обнаружен в котелке жертвенного комплекса 1.

Для охоты использовались наконечники стрел, среди которых абсолютное большинство составляли ромбовидные черешковые, помещенные по нескольку экземпляров в деревянные или кожаные колчаны. Для пушного зверя применялись специальные костяные наконечники стрел с тупым концом, получившие название «томаров», которые находили в марийских могильниках вплоть до XVII века. Находки костяных стрел подромбической формы известны на Черемисском кладбище, Юмском и Кочергинском могильниках IX-XI веков. В погребениях обнаружены также рыболовные крючки и блесны, изготовленные из цветного металла и железа. На поселениях обнаружены амулеты из позвонков крупной рыбы.

Богатый остеологический материал на марийских городищах I и начала II тыс. (Сомовское II, Васильсурское V (Репище), ветлужские городища) свидетельствует о разведении домашних животных. В составе стада ведущее место занимала свинья. Значительная роль отводилась лошади и крупному рогатому скоту. По мнению А. Н. Формозова, кости древних свиней из Поветлужья являются останками некрупной примитивной длиннорылой лесной свиньи [Формозов, 1951. С. 183-184], кости овец от мелких пород. Кости домашних коров на Одоевском городище, по мнению А. Н. Формозова, принадлежат «расе, родственной зырянским животным, но они не были комолыми», о чем явствует находка лобной части черепа с Богородского городища. Значительную роль имело разведение овец. В погребениях обнаружено большое количество тканей, среди которых преобладающее место занимают шерстяные ткани.

Во II тысячелетии роль животноводства в хозяйственной деятельности марийского населения повышается, и оно становится одной из основных отраслей хозяйства. Кости домашних животных, по определению Г. Ш. Асылгараевой, составляют преимущественное большинство (около 90%). Процентное соотношение вычислялось по числу целых особей и показало следующую картину: преобладают свиные кости - 50% от костей домашних животных, мелкий рогатый скот - 31,6%, крупный рогатый скот -13,2%, лошадь - 5,3%. Кроме того, найдено небольшое количество костей домашней птицы (куры). Среди лошадей идентифицируются кости взрослых особей низкорослых лошадей лесного типа.

Земледелие первоначально носило, очевидно, экстенсивный характер; его роль повысилась лишь во II тысячелетии н. э. Учитывая сильно залесенный характер местности, возможным было только подсечное земледелие. Посевное состояние лесных росчистей было крайне непродолжительно (1-3 года), после чего подсеку забрасывали. При небольшой заселенности края, наличии обширной лесной площади новую подсеку расчищали на значительном расстоянии как от жилья, так и от других подсек. Такая система предполагала пользование землей без удобрения, пока она дает урожай, и забрасывание ее при истощении, и как следствие, переход с места на место. Такой образ жизни вызывал, по мнению исследователей, так называемую «неполную земледельческую оседлость» [Шенников, 1971. С. 76-93] и, следовательно, расселение небольшими кратковременными поселками. Об этом свидетельствует и характер марийских поселений: небольшие площади, не очень мощный культурный слой и достаточная разбросанность. Во II тысячелетии доля земледелия в хозяйственной деятельности населения значительно увеличивается. Ярким свидетельством развития земледелия являются находки жерновов на Васильсурском V городище (Репище) XI—XIII веков (использовался в качестве пода печи), Важнангерском (Мало-Сундырском) городище, Носельском II, Красноселищенском II селищах XII-XIII веков. Для уборки урожая использовались серпы с зубчатым лезвием и косы.

Находки полбы на средневековых марийских памятниках соответствует факту, что Среднее Поволжье было издревле очагом возделывания этой культуры [Возникновение и развитие земледелия, 1967. С. 183]. Находки проса свидетельствуют о том, что рожь, вероятно, еще не получила распространения у древних марийцев. По закономерностям традиционного земледелия, с появлением ржи просо утрачивает свое значение как более теплолюбивая культура, требующая для своего созревания лучших условий.

В целом хозяйство марийцев носило натуральный характер. Ремесленное производство деревенского типа было связано в основном с обработкой сырья в домашних условиях.

Значительный интерес представляет вышивка, выполненная металлической нитью, образцы которой обнаружены в марийских захоронениях X-XI веков. X век является расцветом вышивки металлической нитью у многих народов. Многочисленны находки фрагментов вышивки металлической нитью в скандинавских, русских древностях. Но во всех перечисленных случаях вышивка производилась золотой или серебряной нитью, образуя зачастую не только простые орнаменты, но и сложные композиции. Анализ показал, что найденные в марийских могильниках образцы были выполнены иной нитью, более архаичной, изготовленной из оловянно-свинцовых бронз. С. Я. Алибековым подсчитан расход металла для производства 1 м металлической нити из свинцово-оловянистого сплава: диаметром 0,8 мм - 3 грамма; диаметром 0,4 мм -1 грамм. При таком достаточно экономном расходе металла в качестве сырья могли быть использованы привозные изделия, что очень важно на территориях, достаточно удаленных от месторождений цветного металла. Находки вышивки в захоронениях X века свидетельствуют о том, что уже в эпоху средневековья сформировались основные мотивы орнамента, которые получают развитие в последующие эпохи и сохраняются в традиционном костюме финно-угорских народов. Наиболее распространенным является горизонтальная зональность и орнамент квадрат с крестом. По всей видимости, изготовлялась такая нить женщинами поволжских финнов самостоятельно в домашних условиях. Захоронения женщин-литейщиц на могильниках мари и других волжских финнов и являются могилами тех мастериц, которые занимались производством металлической нити для вышивания одежды.

Многочисленные археологические свидетельства подтверждают, что большинство изделий из цветного металла не привозились, а были изготовлены на месте. На городищах находят большое количество производственного инвентаря, связанного с обработкой цветного металла.

Кроме перечисленных ремесел, значительное место занимают ткачество и обработка кожи, кости и бересты, дерева. Керамические и каменные пряслица являются обязательной находкой почти на всех памятниках и имеют различную форму: биконические с ребром по центру, усеченно-конические, бочонковидные и дисковидные. Сохранились также фрагменты одежды из шерстяных и льняных тканей.

Марийцы достигли высокого мастерства в обработке кожи и кости. Особенно удивляют костяные изделия: рукоятки шильев и ножей, амулеты-копоушки, пронизки и коньки, которые использовались как украшения накосников. Все они выполнены в стиле мелкой пластики и имеют орнаментальные композиции из нарезных линий и треугольников. На 1 см изделия мастер мог нанести до 6 орнаментальных ярусов узора, объемные изображения коньков на рукоятках шильев и на украшениях накосников имели размеры от 1 см.

Подсобным промыслом было рыболовство. Находки рыболовных крючков, блесен и грузил от сетей, костей рыб различных видов и размеров (сом, линь, осетр) на городищах и селищах, рыбья чешуя в хозяйственных ямах Красноселищенского II селища и Важнангерского (Мало- Сундырского) городища II тысячелетия являются прямыми доказательствами этого вида деятельности на протяжении всей эпохи средневековья.

Начиная с XIII века, известны кузницы - Сиухинская, Юлъяльская. На Сиухинском археологическом комплексе в слое XII-XIII веков обнаружены обломки глиняных тиглей, куски глиняной обмазки, шлаки и 197 железных предметов, сосредоточенных в трех кучах.

В средневековой истории финно-угорских народов Поволжья и Прикамья, в том числе и марийцев, до настоящего времени наименее изученным остается период XIV-XV веков. Основной причиной тому является слабая источниковая база. Мы не имеем памятников письменной истории, оставленных коренным населением края. Отдельные сведения, содержащиеся в русских летописях и законодательных документах, очень кратки и относятся в основном к военно- политической истории. Письменные свидетельства в большинстве случаев содержат скупую информацию, лишь в общих чертах характеризующую народы Среднего Поволжья, зачастую ограничиваясь их простым перечислением. Духовную, материальную культуру и быт местного населения можно изучить только по памятникам археологии. Наиболее хорошо в археологическом отношении изучен район Важнангерского (Мало-Сундырского) городища «Аламнер» и его округи, который дает достаточно выразительное представление о процессах, происходивших в Марийском крае в этот период.

К этому периоду складывается система расселения и социального устройства марийского общества. Важнангерская округа, представленная большим количеством памятников различного назначения (селища, культовые места, торговый поселок и т. д.), составляла единый демографический регион и социальную единицу с развитой экономикой, основанной на комплексном хозяйстве с преобладающей ролью пашенного земледелия и животноводства.

Анализ системы расселения показывает, что центром притяжения и ядром микрорегиона является Важнангерское (Мало-Сундырское) городище «Аламнер». Городище имеет большую площадь и выделяется среди всех известных марийских поселений. Необычные для марийских памятников размеры городища (более 5,6 га) и его расположение в центре марийских поселений свидетельствуют об особом социальном статусе. Достаточно мощные деревянно-земляные оборонительные сооружения городища (валы с внутренними конструкциями и рвы с напольной стороны и со стороны мыса, дополнительные укрепления на валах) отражают военно-оборонительные функции данного объекта. Для строительства такой системы обороны требовались большие человеческие затраты. В то же время культурный слой памятника характеризуется небольшой мощностью и слабой насыщенностью вещественных остатков, поэтому вряд ли на его территории одновременно проживало большое количество населения. Вполне вероятно, что в строительстве укреплений участвовало население близлежащей округи, возможно, в виде какой-то повинности. Соответственно, логичным будет предположение о существовании здесь определенных механизмов административного управления.

Нерядовое назначение данного городища подтверждает и планировочная структура памятника. За валом и рвом с напольной стороны обнаружены землянка, культурный слой и остатки укреплений вдоль волжского склона. По культурному слою и распространению подъемного материала, соответствующего находкам на городище, площадь составила приблизительно 82400 кв. м. Расположенное на мысу святилище подтверждает, что памятник являлся также и религиозным центром.

Формирование такого центра соответствует раннефеодальному обществу накануне образования государства [Рыбаков, 1958. С. 852].

Примечания

* Автор не вступает в дискуссию о названии этих древностей: азелинские, позднепьяноборские, считая, что обе точки зрения имеют право на существование. Использует термин азелинские как наиболее встречаемый в публикациях последних лет.

Цитируется по изд.: Марийцы. Историко-этнографические очерки. Издание 2-е, дополненное. Йошкар-Ола, 2013, с. 51-65.