Окладников А.П. Буряты: расселение, происхождение, хозяйство

БУРЯТЫ. РАССЕЛЕНИЕ И ПРОИСХОЖДЕНИЕ. ХОЗЯЙСТВО 1

Буряты были несравненно многочисленнее своих киштымов — тунгусов. Если на Верхней Лене в сороковых годах XVII века насчитывается всего около 30 тунгусов, объясаченных известным управителем Верхоленского острога Курбатом Ивановым, то бурят там же было полторы тысячи (речь идет об ясачных плательщиках, т. е. не о всех даже мужчинах, не считая вообще женщин). В Приангарье же бурят насчитывалось до 10—11 тысяч. Во время шертн (присяги) семнадцати булагатских родов в 1654 году к ним принадлежало 1700 человек, а необъясаченных предполагалось около 10000 2, не считая окинских бурят, где неясачных бурят, помимо старых ясачных, обнаружено было в 1654 году 300 душ 3. Тунгусы хорошо сознавали силу бурят; они угрожающе говорили русским завоевателям, что их «налягов — много, а братов и того больше» 4.

Вверх по Ангаре от Енисейска «Братская земля» начиналась в тридцатых годах XVII века с Долгого порога за Вихоревкой 5, а «большие братские улусы» располагались уже около Падуна, где находились кочевья князца Кодогона с братом его Котогором. По Оке и Ангаре располагались самые «большие братские люди», в частности, на Ие жили, как мы видели, корчупы, шарайты и икинаты. Икинаты жили и на самом устье Оки. Фактически этот район был продолжением и частью тех улусов, которые отошли в ведение Красноярского острога и находились в тесной связи с ними. Связь их была, впрочем, не всегда мирной, если вспомнить походы Баахая на Уду. Отсюда отдельные группы бурят передвигались на Уду; вероятно, что были случаи перехода бурят и с Уды на Оку 6.

_____

1. «Очерки из истории западных бурят-монголов (XVII—XVIII вв.)». Л., Соцэкгиз, 1937, стр. 268- 311.

2. Архив АН СССР. ф. 21, оп. 4, д. 22, № 186, л. 88.

3. Там же, д. 23 (списки Енисейской архивы, ч. II. № 25).

4. Та м же, д. 30 (списки Якутском архивы, ч. I, № 38).

5. ГАФКЭ, Сибирский приказ, столб. 12, л. 478.

6. По Оке в 1727 г. числилось ясачных Удипского острога: 1) «Ашаха-бадской улус» — 99 чел., 2) «Каранотцкой улус» — 30 чел., которые жили «близ нижнего устья той Оки реки», 3) «Некие корчюны» — 32 человека» «близ нижнего устья», 4) «Кочемарской улус», в котором числилось 6 чел., 5) «Улегоцской улус» — 11 чел., 6) «Баберской улус» — 9 чел. (архив АН СССР, ф. 21, он. 4, списки Енисейской архивы, ч. VI, № 11).

А. Мартос в начале XIX в. имел точные сведения о расположении улусов харанутского рода на Уде, а род ашеабагатов, князец которых Илан или Ойлаи враждовал в пятидесятых годах XVII века с князцом усть-окинских икинатов Баахаем, по его сведениям, занимал уже «места, прилегающие к Оке, и берега сей реки, впадающей в славную Ангару». См.: А. Мартос. Письма из Восточной Сибири», 1827.

[61]

Следующим крупным центром расселения бурят-монголов был Балаганский район. «Большие братские люди» жили на левом берегу Ангары по Унге, а на правом берегу — около устья Осы. В 1689 году для Балаганского района упоминаются роды: 1) муруев, 2) онгоев, 3) быкотскнй, 4) кулеметский, 5) олзоев, 6) шарайтский, 7) болотский, 8) солегутский, 9) хангинский, 10) икинатский, 11) онготоев, 12) шаранутский, 13) хугуев, 14) иркинцеев, 15) готольский, 16) холтуваев, 17) зунгарский, 18) ноетскнй и 19) янгутский. Кроме того, числилось 20) тунгусов 13 человек борондоева рода и 21) 9 человек харанутского рода и 22) мунгальскне выходцы 7. Среди последних указывается «Ирбанов улус» — хонгодоры. Возможно, что в это число 19 собственно бурятских родов входили целиком все 17 булагатских, давших шерть в 1654 году. Для более раннего времени упоминается на Унге род Куркут 8, по-видимому, после шестидесятых годов продвинувшийся на Китой.

По Куленге жили в первой половине XVII века буряты Готольского рода, занимавшие также и часть долины р. Иды 9. В этих же районах находились кочевья Алконского пли Алгунского рода 10, холгодоров и некоторых других 11.

На Лене упоминается два очень больших улуса эхиритов: первый — по реке Анге; второй — по реке Манзурке (Байнзур-хэн) 12; по соседству с ними в верховьях Лены жили сегенуты (или, передается название этого рода в отписках: «Цынгогарский, Цаганский, Цыганов улус») 13. Несколько дальше эхиритов, по Манзурке и Куде, расселились булагатскне роды, в частности ашеабагаты (асипугаты) и батулинцы — батлаевцы,

_____

7. ГАФКЭ, Сибирский приказ, кн. 941, л. 394, 395.

8. «Дополнения к актам историческим», т. IV, № 64.

9. ГАФКЭ, Сибирский приказ, столб. 402, л. 187.

10. Там же, столб. 402, л. 192.

11. Архив АН СССР, ф. 21, оп. 4, д. 30. № 57.

12. Там же, д. 23. № 133.

13. Там же, № 29. Вряд ли это был Саганский род нашего времени.

[62]

распространявшиеся к Байкалу и вниз по Ангаре, от устья Куды и т. д. 14.

Очевидно, для времени, предшествовавшего погрому 1658 года и повальному бегству бурят из Прибайкалья, расселение отдельных родов на Ангаре и Лене было менее чересполосным, чем после событий 1658—1659 годов, когда отдельные группы бурят вновь возвращаются на «породные земли», но с ними идут и монгольские эмигранты и обломки отдельных родов, обитавших прежде в других местах. Наибольшее смешение, само собою разумеется, имело место в Тунке и в Забайкалье, пограничных с собственно Монголией, с халхаскими владениями, куда стремились беглецы из Прибайкалья и откуда выходили подданные монгольских владельцев часто по случаю простого неурожая трав.

По Б. Б. Бамбаеву, которому принадлежит наиболее полная сводка современных данных о родах бурят-монголов, булагаты делятся на шесть коренных родов: алагуй, готол, харанут, хоромши, шоно и шараиут. Эхириты расчленяются на роды: авозай, баяндай, бабай, хэнгэлдэр, олзон, шаралдан, абаганут и баян 15.

Ответвлениями коренных эхирит-булагатских родов себя считают следующие: 16

1) Адагуши	15) Долот	29) Онхотой
2) Аргасап	16) Дурбэт	30) Оута
3) Ашахай	17) Дуртум	31) Очеул
4) Ашита	18) Зумад	32) Солманхин
5) Бардам	19) Зунгар	33) Сэгэнут или Олод
6) Бодорхон	20) Ирхэт	34) Табяжин
7) Болдой	21) Ирхидэй	35) Турлак
8) Боргой	22) Ихинат	36) Тутур
9) Борой	23) Муруй	37) Тэртэй
10) Борсой	24) Манхамуд	38) Улабат
11) Бузагат	25) Нойот	39) Урянхан
12) Булут	26) Обондэй	40) Хангин
13) Бухут	27) Обогон	41) Хамнай
14) Бырбихэн	28) Онгой

 

________

14. См.: М. Н. Богданов. Очерки истории бурят-монгольского народа Верхнеудинск, 1927, стр. 78—80.

15. См.: Б. Б. Вам бае в. К вопросу о происхождении бурят-монгольской народности. —« Бурятиеведение», 1929, № I—II (9—10), стр. 119.

16. Там же, стр. 132—133. Ср. перечисления родов бурятской народности в «Сказаниях бурят, записанных разными собирателями» («Зап. ВСОРГО по этнографии», т. I, в. 11. Иркутск. 1890).

[63]

42) Хара-монгол	51) Хотогойт	60) Саган
43) Хармяган	52) Хулдат	61) Чечол
44) Хасамак	53) Хурдут	62) Чегодэр
45) Xартул	54) Хурхут	63) Читут
46) Хахта	55) Хухтэ	64) Шарад
47) Хогой	56) Хухуит	65) Шолот
48) Холтубай	57) Хэнгут	66) Шошолок
49) Хонют	58) Хэрбит	67) Эмхэнут
50) Хорчит	59) Хэрмэшин	68) Янгут.

 

Из коренных булагатских родов в XVII веке выше мы видели на Иде род Алагуй, а также Готол. Шарануты жили на Унге, где в конце XVII века кочевали и буряты рода Готол. Мы встречаем также па тех же местах представителей отдельных их ответвлений, упоминаемых выше.

Эхириты не распространялись, видимо, в середине XVII в. па Ангару, тогда как булагаты занимали Ангару и долину реки Куды на территории современного Эхирит-Булагатского аймака Бурят-Монгольской АССР. Значительная часть ответвлений как булагатских, так и эхиритских родов, несомненно, уже существовала в половине XVII века на местах их нынешнего обитания по Ангаре и Лене, как это видно из сличения списка Б. Б. Бамбаева с указаниями русских документов той поры.

При учете исторических фактов и этнографических данных специальная разработка историко-географических вопросов, касающихся бурят и их соседей, представляется нам в будущем далеко не безнадежным вообще делом, важность которого вполне понятна.

Работы по исторической географии Прибайкалья в XVII века, особенно первой половины этого столетия, могли бы в первую очередь дать драгоценные указания для решения проблемы происхождения бурят-монгольской народности и всей ее истории. К сожалению, мы еще далеки от возможности составления исторических карт, отмечающих расселение бурятских родов п границы племенных объединений в прошлом па основании архивных данных и фольклорных сведений, карт и сводок, показывающих судьбы этих родов и племен, их смешения и переселения на территории Прибайкалья. Этнические черты, происхождение и судьбы отдельных компонентов, составивших в ходе сложного этногонического процесса бурят-монгольскую народность, также еще подлежат выяснению 17, и это следует сделать

________

17. Нельзя не согласиться с выводами Л. И. Балдунникова в его статье «К вопросу о задачах историко-этнографического исследования бурят», где он пишет: «Вопрос о взаимоотношениях бурят с соседними племенами в до-русское время остается для нас еще мало выясненным. Исследователи бурятской народности склонны считать бурах, выходцами из Баргу-Монголии. Точно ли это установлено, сказать трудно. Для того, чтобы воссоздать далекое прошлое бурят-монгольской народности, необходимо до основания перерыть народный эпос, изучать материальную культуру и все это сравнить с историческими фактами из жизни соседних племен» («Бурятиеведение», № 1—111 (V—VII). Верхнеудинск, 1928).

[64]

ранее, чем принимать те или иные гипотезы происхождения бурятского народа, основанные на случайном и часто тенденциозно подобранном материале, выбор которого облегчается очевидной пестротой наличных данных.

К числу таких построений относится старая гипотеза об отрыве бурят от ядра монгольского народа и занятия ими Прибайкалья после насильственного вытеснения оттуда древнего — турецкого по языку и происхождению народа, в свою очередь занявшего здесь когда-то место тунгусов 18.

Повторяемая в разных вариантах со времен авторов XVIII столетия, эта теория о бурятском нашествии и бегстве предков якутов на Лену, при учете различных фактов, значительно осложнявших столь простую картину смены этнических волн н последовательных изменений расового состава, языка и культуры населения Прибайкалья, вызываемых каждой новой этнически-чистой волной, приняла позднее, однако, уже несколько иные формы. В изложении такого внимательного наблюдателя, как Г. Н. Потанин, значительно изменилась даже общая постановка проблемы взаимоотношений древних турецких насельников Прибайкалья с позднейшими, определяющихся, по его мнению, уже не катастрофически быстрым завоеванием и разгромом сопротивляющихся турецких племен монголами, а медленным и постепенным проникновением монгольских переселенцев отдельными ручейками по степным долинам

_____

18. Н. И. Козьмин указывает на курыканов орхонских надписей, как вероятных предков якутов. В VII—VIII веках курыканы — небольшой народ; они могли выставить не более 5 тысяч бойцов, хотя имели «много превосходных лошадей». В момент возникновения Монгольской империи курыканы, по его мнению, жили в границах бывшей Иркутской губернии. Здесь они испытали отраженное влияние катастрофы, разразившейся над их соплеменниками, кералтами и меркитами. Под давлением монгольских переселенцев, предков бурят, курыканы отошли вниз по Лене, а их места в Приангарье и в верховьях реки Лены заняли монгольские группы. По мнению же Г. В. Ксенофонтова, якуты представляют северную ветвь общей волны «турецкого беженчества из степной Монголии, протолкнутую в эпоху монгольского нашествия во времена Чингиса в долину реки Лены. (См.: Г. В. Ксенофонтов. Хрестес. Иркутск, 1929, стр. 121—125; Н. Н. Козьмин. К вопросу о времени водворения бурят около Байкала. — «Сибирская живая старина», 1925, вып. Ill—IV).

[65]

в новые области, до того занятые «тюркским морем». При такой постановке вопроса исследования уже направлялись в сторону конкретного анализа фактов, показывающих не механическое столкновение, а взаимодействие народных масс.

H. Н. Козьмин, придерживающийся теории о вытеснении турецких насельников Прибайкалья бурятами в эпоху возвышения Чингиса, в последней работе, посвященной турецко-монгольскому феодализму, сделал попытку нового объяснения вопроса о составе и происхождении бурят-монгольского народа. Н. Н. Козьмин притом, в отличие от предшественников и вполне справедливо, сделал шаг вперед тем, что поставил решение проблемы в зависимость от истории общественного быта, предполагая, впрочем, что ключ к истории образования бурятской «смешанной» народности следует искать только в истории «турецко-монгольского феодализма».

Поскольку в такой постановке этногенетическая проблема приобретает особую сложность и важное значение для нашей темы, мы вынуждены остановиться на положениях Н. Н. Козьмина для того, чтобы путем их разбора перейти к выяснению впервые поставленной им задачи, конечно, только в тех пределах, какие ставит тема данной работы.

Задача эта может быть формулирована так:

1. Из каких — автохтонных или пришлых — элементов возникла бурятская народность?

2. Имел этот процесс в своей основе внутреннюю закономерность в развитии хозяйства и общества в Прибайкалье или был только следствием внешнеполитических катастроф?

3. Какова была эта закономерность и в чем сказалось влияние внешней среды, общих исторических условий?

Правильная постановка данной задачи должна, естественно, способствовать и верной оценке тех противоположных взглядов на строй и историю бурятского общества до русского завоевания, которые выше сведены нами в два параллельных столбца.

Общие взгляды Н. Н. Козьмина, оформившиеся к 1934 году, уже были сформулированы [См. «Очерки из истории...». — Ред.] Остается перейти к его аргументации. Она оставляет несколько странное впечатление и осадок неудовлетворенности предлагаемыми доводами. Учет некоторых данных об этническом составе бурятского народа действительно позволил Н. Н. Козьмину отметить сложность этого состава, сочетание в нем групп монгольского, турецкого, тунгусского и даже «туркестанского» (?) происхождения. Казалось бы, сами факты,

[66]

вызвавшие эти, отличные от старых, новые обобщения, указывали на необходимость осторожного подхода к этногонической проблеме и тщательного анализа всех сведений во избежание одностороннего и узко формального описания явлений. Тем не менее Н. Н. Козьмин этого не сделал. Увязывая, например, для доказательства своего взгляда предков рода Сартагул (Сартул- Гартул — у Баторова) с предполагаемыми невольными переселенцами, пленниками-сартами из Туркестана, урянхитов с известными урянхитами Рашид-ад-дина, бодонгутов с меркитами и т. д. и т. п., Н. Н. Козьмнн не сделал даже попытки разобраться в семантике и возможных изменениях этих этнических терминов, в родословных и фольклоре каждого из тех родов, которые им были перечислены.

Если бы эта работа была проделана, то Н. Н. Козьмнн смог бы, очевидно, убедиться в поспешности сравнений и отождествлений, допускаемых им на основе одного лишь созвучия слов. Вместе с этим он мог бы увидеть в признаках, сближающих те или иные этнические группы, в ряде случаев доказательства не кровного их родства по происхождению, а, наоборот, лишь стадиального единства. Имена и этнические термины, равно и мифы, как показал Н. Я. Марр, требуют одинаково умелого предварительного палеонтологического анализа для того, чтобы быть введенными в оборот исторического исследования не-лингвистами.

Н. Н. Козьмин предпочел даже указания фактов на сложность этногенеза и разнообразие входивших в бурятскую народность этнических и культурно-хозяйственных элементов тенденциозно использовать только для подтверждения своих общих методологических взглядов об исконности феодальных отношений в этой части Сибири и вместо анализа сложной действительности ограничился простым утверждением, что именно воля феодалов, деятельность мелкопоместных нойонов механически определила процесс сложения бурятской народности из разношерстных компонентов. Мы узнаем от него только то, что в Прибайкалье якобы прочно обосновались «мелкопоместные нойоны», а это, по словам Н. Н. Козьмина, «не были какие-то родоначальники-патриархи, соединенные со своими улусными людьми узами кровного родства. Их люди были пестрого происхождения. Одних они получили в дар от Чингисхана и его преемников, с землями или на «выход», других сами приобрели тем или иным способом, третьи добровольно закреплялись за ними. Одни были монголы, другие турки, третьи тунгусы, иные — выходцы из Туркестана и других земель. Ничего похожего на большие кровные союзы, на роды, разросшиеся в пле-

[67]

мена, ничего похожего на «патриарха» 19, — категорически заявляет Н. Н. Козьмин.

Несколькими же страницами ниже Н. Н. Козьмин в той же работе тем не менее пишет: «Бурят-монгольская народность сложилась в Прибайкалье. Все ее национальные предания и традиции приурочиваются к Байкалу, как центру, около которого развивалась ее история. Значительная часть бурято-монголов и в хозяйственном отношении как бы прикреплена к Байкалу. Историческое предание их не знает почти ничего определенного о предшествующих этапах жизни и странах, где они обитали до прихода в Прибайкалье. Их можно счесть за автохтонов последнего, т. е. исконных аборигенов края... Но это не так» 20, — вдруг столь же неожиданно заключает свой обзор автор н переходит, используя исторические сведения письменных документов, к истории разгрома монголами меркитов и татар, к предполагаемому захвату опустевших земель монгольскими колонистами, составившими ядро бурятской народности вместе с остатками разгромленных турок. Иными словами, ссылка на бурятские предания о их прошлом, явно противоречившая основной, заранее оформленной, мысли автора, была сделана, видимо, лишь с целью подчеркнуть полный и намеренный отказ от признания этого источника — как ненадежного и «не-исторического», на том основании, что якобы он противоречит письменным источникам, т. е., в конечном счете, лишь выводам И. Н. Козьмина. Попыток же объяснения самих причин такого противоречия источников Н. Н. Козьмин не делает, а поэтому уже само по себе противопоставление эпоса и письменных источников, (деланное исследователем, возбуждает сомнения в правильности его метода и справедливости его положений.

Н. Н. Козьмин использовал письменные источники формально полностью, но односторонне, в отрыве от других источников, явно желая доказать, что без насилия монголов над турками, без разгрома и гибели их основного массива не было бы и бурят как народности, состоящей из механической смеси обломков народов и племен, и потому он неизбежно и полностью возвращается к старым предположениям о катастрофическом столкновении монголов н турецких племен Прибайкалья. Между тем отношения между монголами и турками эпохи Чингиса в это время, согласно тем же источникам, были значительно сложнее и шли глубже,— насколько мы можем, конечно, их теперь пред-

_____

19. См.: Н. Н. Козьмин. К вопросу о турецко-монгольском феодализме. Иркутск, 1934, стр. 90.

20. Там же.

[68]

ставлять. Сам же Н. Н. Козьмин, вслед за Бартольдом, склонен был думать, что, например, Джучи и Чаготай стали во главе главным образом турецких племен, опираясь лишь на монгольскую гвардию и монгольскую феодальную верхушку. Подобные факты подчинения, а не вытеснения турок монголами неизбежно должны были иметь место в той части Прибайкалья, которая безусловно входила в границы собственно монгольского государства, и, следовательно, когда речь идет об истреблении турок в Прибайкалье, то в большинстве случаев следует понимать это как указание на уничтожение их общественной верхушки, а не масс» 21. Наконец, и не все Прибайкалье в равной мере было охвачено влиянием монгольской государственности в XIII—XIV веках, процессом ее становления. Сохранились еще во многих местах старые социальные отношения и местные политические объединения, по-видимому, если н подчинившиеся монгольскому центру, то не больше, чем ленские буряты Сайч-хану в XVII веке. И тем более там сохранялось древнее население.

При этом особенно существенно, что низовьями Селенги (меркиты), а тем более ее верховьями, Орхоном и долиной реки Толы (кереиты), входившими в коренные земли Чннгисова государства, не определяется вся территория, с которой так или иначе было связано становление бурят-монгольской народности. Забайкалье — область лишь восточных бурят, преимущественно хоринцев. вообще значительно более близких к монголам и по сравнению с Западной Бурятией, под влиянием древних связей с Халхой, имеющих в быту более резко выраженные черты позднейшей феодально-монгольской культуры. По существу, описанная Н. Н. Козьминым для XIII—XIV веков история образования смешанного населения с монгольским ядром из завоевателей только и может быть приурочена к этой области, позднее запятой восточными бурятами.

На основании эпической традиции и опираясь на работы большинства исследователей прошлого бурятского народа, на письменные и прочие источники, можно предполагать, что коренными аборигенами Прибайкалья, меньше всего задетыми событиями той поры, оказываются обитатели Ленско-Байкальского и Ангаро-Байкальского районов. Наиболее захолустной

_____

21. Рашид-ад-дин совершенно четко пишет, что Джучн во время похода на киргизов покорил, подчинил их и возвратился обратно. Даже кереиты отделались тем, что «стали пленниками» и рабами Чингисхана». (См.: «Сборник летописей».—«Труды ВОРАО», ч. V, стр. 95).

Положение же рабов ханских было, по мнению Б. Я. Владнмирцова, «формой крепостного вассалитета» (см. его: «Общественный строй монголов», стр. 65).

[69]

частью далекой окраины монгольской империи, Баргуджин-Тукума, где, по словам Рашид-ад-дина, случались безмерные морозы, бывали страшные грозы и рождалось «без числа шаманов знаменитых», и были эти области Ангаро-Ленского края — Кудинская и Окинская степи, долины Ангары и Уды  22. Здесь, действительно,— на краю места и земель, занимаемых монголами, — в Прибайкальских горах и долинах, на грани тайги, естественно ожидать сохранения древнего населения, его быта н социальных отношений. К этому лесному населению и его потомкам собственно и относится — вполне приемлемое в данной части — замечание Н. Н. Козьмина, подтверждаемое и мнением остальных исследователей, что все национальные предания н традиции бурят-монголов концентрируются вокруг Байкала, в таежном Прибайкалье.

Учитывая все это, а также то обстоятельство, что Н. Н. Козьмин вообще не привел точных доказательств своим основным положениям:

1) о неавтохтонном происхождении и целиком механически «смешанном» составе всей бурятской народности;

2) о возникновении ее, как следствии разгрома монголами турок в степях Монголии в XII—XIII веках;

3) об отсутствии родового быта и объединений, основанных на кровных связях;

4) а также не указал имен и лиц, которые могли быть признаны мелкопоместными нойонами, и не доказал наличия феодального строя в древней Бурятии;

5) не объяснил причин «расхождения» письменных источников с устными и т. д., остается только одно: обратиться по данному вопросу к источникам, начиная с фольклора, как устной литературы, принадлежавшей самим бурятам, не имевшим собственной письменности

Как известно, при наибольшей сохранности пережитков родовых отношений у западной группы бурятской народности, особенно у северных бурят — эхиритов и булагатов, выступающих в XVII веке с чертами цельного, хотя и сложного по составу родоплеменного массива, полнее всего сохранилось шаманство и весьма четко выраженные различные идеологические пережитки древнейших стадий первобытно-коммунистического быта, представляющие огромный исторический интерес, поскольку по

______

22.  См.: «Сборник летописей. История монголов, сочинение Рашид-ад-дина», «Труды ВОРАО», ч. V (Введение. О турецких н монгольских племенах), стр. 142.

[70]

ним можно палеонтологически восстановить глубочайшее прошлое.

Именно у них были записаны наиболее полные и красочные варианты чрезвычайно характерного центрального генеалогического мифа или комплекса мифов бурятской народности о Буха-Нойоне, Эхирите и Булагате, шаманках Асуйхэн и Хусухэн, действия которых развертываются на берегу Байкала и в байкальских волнах  23. На этом мифе и в вариациях последнего отразились сложные исторические судьбы создавших его этнических групп; в нем видны различные по времени стадиальные напластования, представляющие значительный интерес хотя бы потому, что из мифа о Буха-Нойонел Эхирите и Булагате берут начало все родословные и, следовательно, время его возникновения уходит глубже обычных 10—15 поколений любой генеалогической таблицы бурятского рода.

Из двух комплексов, обычно слагающих предание о прародителях бурятского народа, один содержит историю двух мальчиков и девочки, «водяных детей», выходивших из воды Байкала для игры на берегу, а затем хитростью, во время сна захваченных и усыновленных шаманками Асуйхэн и Хусухэн. Характерна такая деталь: проснувшиеся дети закричали: «Возьми нас, Молочное море — мать н Недоступные горы — отец». Поднялись волны н чуть не унесли в море шаманок. Девочка обратилась в нерпу и ушла в море, один мальчик обратился в черную белку и скрылся в горах. Второй мальчик остался у шаманки Хусухэн и получил имя Эхирит. О нем говорили: «В яру найденный Эхирит», а также, что у него береговая щель — мать, пестрый палим — отец», так как его воспитал пестрый налим, а матерью была щель в берегу. Культ белых тотемов: белки (белка — «хэрэ», не отсюда ли и кереиты, и керемучииы, и курумчины, как отмечали некоторые исследователи?), нерпы и налима — на фоне общих космических представлений о Байкале, как первозданном Океане — матери и отце прародителей всего народа, явно матриархальный удвоенный образ шаманок Асуйхэн и Хусухэн и тому подобные черты,— все они указывают на очень отдаленное время и, что важнее всего, они в этом комплексе

____

23. Варианты мифов о происхождении бурят-монголов неоднократно приводились в разных изданиях. Особенно интересны материалы в сборнике «Сказания бурят, записанные разными собирателями». («Зап. ВСОРГО по этнографии», т. I, вып. 2. Иркутск, 1890) и в трудах Г. Н. Потанина («Очерки Северо-Западной Монголии. Результаты путешествия, исполненного в 1879 г. по поручению РГО»; Материалы этнографические, СПб., 1883). Там же даны и обширные комментарии к текстам, не утратившие своей ценности до настоящего времени. См. также: А. Позднее в. Образцы народной литературы монгольских племен и другие работы.

[71]

являются идеологическим наследием материнского рода древних охотников и рыболовов, быть может, еще построенного в форме дуально-родовой организации.

Миф о Буха-Нойоне переплетается с элементами более позднего быта скотоводов. Сам Буха-Нойон представляется в виде быка, культ которого связан с развитием скотоводства, конкретно — с разведением рогатого скота; этот культ сражает также и строй отцовского рода.

К Буха-Нойону, как отцу и прародителю, обращались аларские шаманы с призыванием, полным поразительной эпической мощи:

Буха-Ноен-отец! Будан-Хатан-мать!

Развилистыми рогами небесный свод чертил ты,

Висящим бойноком 24 всю землю покрыл,

Грозною силой древней тайгой завладел,

Могучею силой черной тайгой завладел.

От помета твоего непроходимая тайга распространилась,

От мочи твоей священные кедры и пихты выросли 25.

Так возглашали шаманы на тайлаганах, рисуя облик священного быка, своего первопредка.

Приведенный отрывок входит в молитвенное призывание на тайлагане, обращенное к Баруни хадам. Специальное же обращение к Буха-Нойону содержит следующие слова (в переводе Баторова): «Сэгк! воспрянь, вознесись! Достигни назначения мною вознесенная жертва выше, ото всех, и моление мое за всех: от земель, начиная, от страны выдвигая, вызываю! 9-круговой месяц отец! 8-круговое солнце мать! Золотое солнце-светило, алмазный месяц-сияние зеркальное, маслянолицый тэнгери-небо, щелковотканно-ясная земля, беспредельно высокое небо, бесконечно широкая земля! С широкоразвнлистыми великими рогами, с отвисающим большим бойноком Буха-Ноен баабай-отец! Будаи-Хатан-мать! Великими рогами широкую землю задевая, спустились вы, от избытка милости вашей сделались создателем бурятского народа и покровителем булагатского рода!

По величеству ноздрей ваших, всю землю обнюхав, завладели ею, по обилию милости вашей сделались творцами всех людей, от вечной Удай-Тэнгэри притянув (или приняв) принесли сюда родительскую утробу (вернее — семя людское), от вечно голубого неба притянули вы пуповину людскую на землю. Кукушкина гора — седалище ваше, бурый камень монолит — изображение (двойник) ваше!

____

24. Бойнок — подшейная свисающая кожа у быка.

25. Этот текст был записан П. П. Баторовым и находится в бумагах покойного исследователя (архив ВСКО).

[72]

Всех проверяющая и над всеми надзирающая попечительная власть ваша велика и славна! Где вы останавливались и оставляли свой помет, — тут выросла глухая тайга, где вы мочились,— оттуда потекли светлые ручьи, по извилистой тропке вашей кедры и пихты выросли, из ноздрей выпустив и свеся шелковые хадаки (шелковые ритуальные платки.— А. О.), стоящий величественный вид ваш славен!

Когда злонамеренные наступали, вы оттеснили их, при приближении вредоносных врагов заранее отгоняли прочь, из-за высоких гор и широких дол ревностно охраняли нас, от всяких бед и напастей спасали нас. Такое ваше могущество прославляю!

Дальние люди слыхали, близкие люди видели, как даруете нам ваши милости и благоволение. В лихолетие защиты просим у вас, в жестокие месяцы о пощаде умоляем вас! В добрый день вспомнив, меткий день выбрав, как снежным бураном заполнившим нашу землю милостью и как обильным бурлящим источником воды, насытившим страну пашу благодарностью, Буха-Ноен-Бабаю, Будан-Хатун-Иби белоснежною, молочною пищею делаю сасали (брызганье), чистою чашкою подношу вам из большого котла сильную первинку крепкого напитка (тара- суп). Принося жертву вам, прошу и умоляю милости и благоволения ваши изволить на просящих» (текст датирован П. П. Баторовым 26.XI 1925 г.).

Отношение шаманистов к Буха-Нойону настолько ярко обрисовано здесь, что не нуждается в комментарии.

Происхождение этого мифа теряется во мраке времен. Возможно, что еще замечательные бляхи «скифо-снбирской» эпохи, изображающие двух быков, стоящих друг против друга, близки по семантике к мифу о соперниках Буха-Нойоие и быке Тайжи- хана.

В преданиях о Буха-Нойоне упоминается Тайжи-хан и дочь его царевна; в связи с этим излагается архаический вариант легенд о сверхъестественном «непорочном зачатии» от божественного быка этой девицей предка бурят Булагата, или Булган- Хара, найденного в кочках («Бутага олгон хубун Булгаи-Хара тургун саган»). Этого типа легенды окружали небесным ореолом и земных владык Азии.

Таким образом, один этот миф о предках бурятского народа, действие которого пространственно локализировано Байкалом и его берегами, взятый за исходный пункт анализа н в качестве наглядного примера имеющихся возможностей, раскрывает уже контуры довольно сложной истории развития бурятского общества.

[73]

Следуя показаниям эпоса и мифов самого бурятского народа, нужно, очевидно, также констатировать необходимость пересмотра старых вульгарно-миграционистических построений, так как нет никаких оснований прибегать к ним для объяснения истории всех бурятских родов, хотя и следует учитывать отдельные переселения и церемонии, чаще всего происходившие в позднее историческое время. Именно только стремление остаться на позициях старых теорий, очевидно, и заставило Н. Н. Козьмина отказаться от столь невыгодного для его априорных построений источника.

Фольклорные данные позволяют переместить центр тяжести в вопросах образования бурятской народности внутрь, в область развития экономики и общественных отношений, которые в конечном счете определяют ход развития языка и всей культуры, характерной для отдельных этнических групп, для тех же турок, монголов, эвенков и т. д., т. е. их важнейшие этнические признаки.

Родословные, имеющие стержнем последовательную схему родоначальников по отцовской линии, не могли возникнуть до становления отцовского рода; мифы же о близнецах и двойниках Эхирите и Булагате, удвоенный образ Буха-Нойона и быка Тайжи-хана должны были оформиться значительно раньше, во времена материнского рода, о котором свидетельствует также и термин «утха». Значение этого термина буряты объясняли Г. Н. Потанину именем предка или матери, или бабушки, или же говорили, что утха есть «родство по шаманству». Характерно, по указанию Потанина, что во время камлания только материнское — «утха» — имеет значение, кость же, т. е. отцовский род, или «яган», вовсе не упоминается.

Родословные отцовских родов, «яган», вряд ли могут быть отделены от мифов о быке Буха-Нойоне, а также от легенд о коне-прародителе, следы которых обнаруживаются у бурят разных родов и тем самым, следовательно, дают право увязывать время отцовского рода с эпохой развития скотоводства, тогда как элементы звероловного и рыболовного быта в мифах должны уходить, по преимуществу, ко времени материнского рода. Эти пестрые идеологические пережитки прошлого, притом часто чрезвычайно архаичные, не только могут быть расслоены путем тщательного их анализа на группы фольклорных мотивов, обрядовых действий и т. п., на относящиеся к эпохе материнского рода и к эпохе отцовского рода, но и неизбежно должны обнаружить закономерное сходство с идеологическими реликтами тех же стадий и у других народов (миф о водяных детях у племен Кавказа, мотив женитьбы охотников на не-

[74]

бесной девице-лебеде или гусе, и т. д. и т. п.). Чистота и сохранность стадиальных напластовании прошлого в фольклоре бурят как раз и служат доказательством автохтонного происхождения основного массива бурятской народности, как прямых потомков «лесных людей» Рашид-ад-дина.

На фольклорных данных, являющихся одним из ценнейших исторических источников, мы можем убедиться, что прошлое бурят сложнее и богаче, чем это казалось сторонникам изложенных выше теорий о богатстве якутов и нашествии бурят.

Фольклор убеждает пас, что предки бурят были охотниками, рыболовами и собирателями и жили в условиях материнского рода, что позднее они стали скотоводами и перешли на ступень отцовского рода.

Легенды указывают па Байкал, как на естественный центр древней родины большинства бурят-монголов, этого Бургуджин-Тукума классической истории монголов. Родословные датируют расцвет отцовского рода у бурят эпохой скотоводства и показывают, как складывалась будущая бурятская народность из преодолевавших изолированность эпохи дикости родовых разнородных групп. Но последнее слово здесь не за фольклором.

Палеонтологический анализ мифов и тому подобных идео-логических остатков в культуре бурятского народа может быть в его результатах признан полностью доказательным лишь в сочетании с изучением вещественных памятников той территории, где бытуют или бытовали изучаемые нами фольклорные мотивы. Переходя к ним, мы видим, что археологические работы па территории Прибайкалья раскрывают уже очень интересную с этой точки зрения, хотя и далеко еще не полную картину последовательной смены этапов развития материальной культуры и форм быта, отчасти идеологии, на основе которой постепенно начинают вырисовываться более общие контуры социологической периодизации.

Верхний палеолит представлен классическими находками в Мальте, Бурети и более поздними памятниками типа «Верхоленской горы». Развитой неолит, во многом близкий к позднему палеолиту, расчленяется на отдельные звенья, завершающиеся памятниками так называемого китойского типа. Охотники и рыболовы эпохи развитого неолита, несомненно, знали только материнский род. В китойское и более позднее время можно предполагать, с одной стороны, зарождение культуры лесных оленеводов и охотников, а с другой стороны,— оседлых рыболовов и земледельцев-собирателей в плодородных речных долинах.

[75]

Для нас в данном случае особо важны судьбы второй, последней, ветви древнего населения Прибайкалья. Медленный, длившийся века, переход от энеолита к железу отражен своеобразными памятниками раннего железа около начала пашей эры, принадлежавшими оседлым обитателям долины Ангары. Эти памятники еще «скифского» облика постепенно переходят в иные, обозначавшиеся прежними исследователями как «курумчинские», «ладейскне», «хара-монгольские» и т. п.

Перед нами культура, носители которой знали искусство выплавки железа и кузнечное дело, жили в прочных жилищах типа землянок небольшими поселками и заимками. Часто встречаются па горах и мысах у рек укрепленные поселения — городища небольшого размера, обнесенные валом и рвами. В культурных слоях городищ и поселений много остатков своеобразной грубой керамики, костей коровы, лошади п диких животных, особенно косули. Около городищ располагаются следы старинных пашен, своеобразные земляные гряды. Б. Э. Петри относит к этой культуре находки пряслиц из богхеда с вырезанными на них руническими орхоно-енисейскими надписями. Его датировке не противоречат и наблюдения В. Г. Карцева на Енисее, относившего городища ладейского типа к концу первого тысячелетия нашей эры. На Енисее и в Минусинском крае памятники подобного рода могут быть приурочены к народу «ха- гас» — хакасам китайских летописей, в Прибайкалье их пытались сближать с так называемыми курыканами-турками, с предками якутов и т. д. Распространены они в Прибайкалье исключительно в степях и лесостепных долинах, по притокам больших рек иногда вдаются в тайгу. По Лене эти памятники доходят до Жигалово и очень распространены в ленско-кудинских степях; на Ангаре идут до таежной зоны, спускаясь несколько ниже деревни Метляево, па Оке и Уде смыкаются с красноярско-минусинскими находками. В Забайкалье они найдены около дельты Селенги и близ Кабанска, а также хорошо известны в области долины Баргузина, где местное население приурочивает их к древним баргутам (у Кабанска есть и более древние «гуннского» типа находки).

В Прибайкалье эти памятники почти совпадают по распространению с областью, занятой в XVII веке бурятами.

Замечательно, что в районе верхней Лены, близ устья реки Манзурки, в области эхирнт-булагатов, на территории рода Сэгенут, обнаружен могильник с признаками более поздней переходной культуры. По наличию керамики она еще связана с «курумчинцами», а все остальные признаки (погребение под камнем, погребение коня, колодовые гробы, кости барана и, в

[76]

инвентаре, монгольские ножницы и удила с симметричными половинками) указывают на прямую связь с позднейшими памятниками XII—XIV веков.

Последние обнаружены в ряде пунктов Прибайкалья, имеют аналогии в Минусинском районе и т. д. Это, по большей части, могилы, расположенные группами и очень резко разделяющиеся по инвентарю на бедные и богатые. Комплекс богатых погребений, раскопанный Б. Э. Петри, содержал погребения в колодах с костями барана при покойниках. В могилах, сверху обозначенных площадками из булыжника, выложенного в виде правильного круга, найдены китайские бронзовые зеркала, остатки седел, крытых лаком, жемчуг, серебряные и золотые украшения, остатки конской сбруи с богатыми бронзовыми накладками стремена и удила, остатки сложного монгольского лука, наконечники стрел со свистунками и т. д., шелковые ткани и серебряная чаша на высокой ножке. Комплекс бедных погребений из долины речки Обусы (Приапгарье) дал остатки грубой шерстяной одежды, унтов (обуви), пряслица, берестяные женские коробки, наконечники стрел н, что особенно важно, зерна проса. В могилах сходного облика близ села Зарубино па Селенге найдены зерна гречихи («курлыч»).

Перед нами встает очень яркая картина быта двух слоев населения. Масса занималась земледелием, скотоводством и домашней промышленностью (ткачество и обработка продуктов скотоводства). Верхи же этого общества явно состояли из богатых скотоводов, чьей гордостью являлись любимые кони, а занятием — охота, перемежающаяся с пирами, как у витязей, сподвижников Чингиса, по Юань-чао-би-ши.

Памятники этого общества генетически связаны с курумчинскими (могильник в устье реки Манзурки), а позднейшими звеньями доходят до момента русского завоевания, т. е. могут охватывать и всю первую половину второго тысячелетия нашей эры, иными словами — эпоху становления бурят-монгольской народности.

Археологические памятники дают, следовательно, общие вехи единого последовательного процесса смены хозяйственных форм и бытовых укладов, показывают развитие производства и, совпадая с фольклорными данными, намечают некоторые контуры развития производственных отношений. Какие- либо географические перемещения этнических групп на одном этом материале пока еще не могут быть уловлены и описаны.

Исключительный интерес для вопроса о составе, общественно-бытовом укладе и происхождении бурятской народности в связи с намечающимися по археологическим данным общими

[77]

контурами развития культуры населения Прибайкалья представляют также частично изложенные выше данные из письменных источников о соседях бурят Прибайкалья — эвенках, тюркских и так называемых палеоазиатских племен Уды и Енисея.

У эвенков мы констатировали пестроту их хозяйственного быта, причем наиболее архаичными по укладу представляются, по нашему мнению, «пешие» тунгусы, близко напоминающие энеолитических рыболовов и людей раннего железного века — предков «курумчинцев». «Скотные тунгусы» — мучуги и др.— в отношении наличия скотоводства могут быть сближены с племенами, обитавшими по среднему Енисею, тоже скотоводами. О последних, живших близ Красноярска (Качинского острожка) в первой половине XVII века, казаки писали, что «в Качинской землице люди кочевали, летом пашню пашут, сеют ячмень, да курлак, а зимою кочуют в крепких местах, оберегаючись от колмацких и от братских и от иных землиц» 26. Эти «качинцы» XVII века, как и «курумчинцы» Прибайкалья, занимались одновременно земледелием и скотоводством; летом они держали, по-видимому, скот на заимках. Их общественный строй при бедности, слабости хозяйства вряд ли мог быть особенно развит, едва ли могла сложиться такая резко выраженная социальная верхушка, как у киргизов и даже у носителей «культуры позднего железа» XIII—XIV веков в Тунке. Учитывая небольшие размеры городищ «курумчинцев» глубокого прошлого и немногочисленность групп всех этих «качинцев» XVII века, мы вправе предполагать для них быт небольших (типа славянской задруги или русской большой семьи) семейных общин, чей коллективный труд и оставил нам земляные гряды и валы городищ  27.

Буряты по наличию резко выраженной общественной верхушки близки к людям, оставившим памятники типа «позднего железа».

______

26. Архив АН СССР, ф. 21, оп. 4. Списки Томской архивы, ч. I, № 199

27. О количестве людей (ясачных плательщиков, т. е. мужчин) и, следовательно, о мощности волостей собирателей-земледельцев и скотоводов на Енисее и в соседних областях дают представление следующие данные начала XVII века:

1) В Мелесской волости у князца Курдаска числилось всего людей 36 человек; там же, у Кошенбайки — 38 человек;

2) волость Кимская Байголова, а в ней князец Кузачик «с товарищи» — 7 человек;

3) Керексуская — князец Акчорок «с товарищи» — 3 человека;

4) Кызыльская — князец Татыбайко — 8 человек;

5) Ачинская — князец Бестина — 4 человека;

6) Басагарская — князец Кулгора — 7 человек.

В противоположность бурятам или киргизам такие «волости» могли быть большими семьями, в лучшем случае — двумя — тремя семьями. (Архив АН СССР, ф. 21, оп. 4. Списки Томской архивы, ч. I, № 199.)

[78]

Различия в общественном строе, хозяйстве и быте этих народов в XVII века вполне естественны, ибо живая действительность постоянно дает яркие и убедительные факты одновременного бытования различных укладов. Соотношение этих укладов по археологическим и историко-этнографическим данным в Прибайкалье таково:

Социально-экономический уклад	Археологический материал	Историко-этнографические данные
1. Таежные звероловы и оленеводы, пешие рыболовы и собиратели (зачатки мотыжного земледелия). Разложение материнского рода, становление отцовского. Развивающийся обмен.	1. Энеолитические памятники Прибайкалья до начала и. э. и «раннее железо» в тайге, одновременно с гуннскими памятниками.	1. Тунгусы оленные и пешие «киштымы» бурят. (На Алтае — шорцы?)
2. Оседлые скотоводы-земледельцы. Большая семья — отцовский род.	2. «Курумчинские» стоянки и городища VI-- X вв. н. э. Культура «баргутов» в Забайкалье.	2. «Качинцы», мучюги и другие «скотные тунгусы» долины Лены. «Киштымы» бурят.
3. Отделение скотоводства от земледелия, оформление табунного скотоводства и на этой основе некоторых элементов классового строя в условиях господства родо-племенного патриархального быта.	3. Памятники XIII— XVII вв. отчасти и более ранние (X—XII вв.)	3. Буряты ангаро-ленского района.

 

В данной сводке намечаются, конечно, лишь основные линии развития экономики и социального строя коренного населения Прибайкалья. Неравномерность же темпов развития отдельных групп и условий их быта привела к такому положению, что археологическими памятниками дана как бы единственная целостная картина процесса, а этнические группы XVII века показывают одновременно, по меньшей мере, три ступени приближения к самому передовому укладу, три стадии развития. И я деле все эти уклады были еще пестрее, а связи их более сложными, но такая гипотеза, по-видимому, ближе к действительно-

[79]

сти, чем построения, например, Н. Н. Козьмина. Она, как нам кажется, дает возможность ближе подойти к специфике социально-экономического строя бурят перед завоеванием русскими, к конкретной истории их хозяйства и общественного строя, к их этногенезу, так как показывает место бурят среди прочих обитателей Прибайкалья и связи, которые их объединяют.

В нашей сводке есть, впрочем, один момент, вызывающий некоторые сомнения и позволяющий высказывать, на первый взгляд, мысль об упадке культуры в общем ее регрессе, а не движении вперед и на высшую ступень в позднейшее время. Ом заключается в предполагаемой здесь смене земледельческого хозяйства, как ведущего начала, скотоводческим.

Не подтверждает ли это общие положения Н. Н. Козьмина об упадке старых торговых путей, распадении мощных политических объединений и одичании входивших в их состав частей Прибайкалья, а поэтому и вторичном «восстановлении» родового быта у насельников последнего и т. д. п т. п.?

Не значит ли это, что на смену земледелию, как высшей стадии хозяйства, явилось скотоводство, как более экстенсивная форма хозяйства, и лишь позднее снова начинается переход к земледелию; восстановление последнего завершается уже в условиях русского господства и под воздействием «просвещенных» администраторов XIX века?

Эта проблема не могла полностью встать перед археологами в то время, когда «курумчинская культура» описывалась как кочевническая, с единственным занятием — скотоводством, при небольшой роли охоты, а поселения н оседлый быт приписывались ремесленникам, остававшимся на одном месте для изготовления своих изделий и выплавки железа. Бесспорные следы древнего земледелия, оросительные сооружения — вещественные доказательства оседлого быта древних жителей Прибайкалья — обязывают нас теперь особо остановиться на соотношении земледелия и скотоводства в бурятском хозяйстве, с одной стороны, па общей характеристике взаимоотношений курумчилского уклада и бурятского — с другой.

Перед нами стоят, таким образом, два вопроса: 1) почему земледельческо-скотоводческий оседлый быт сменяется «примитивным» кочевым и скотоводческим по преимуществу? 2) почему в XVII веке кочевники-скотоводы буряты господствовали над земледельцами и скотоводами енисейской долины, как будто стоявшими на более высоком хозяйственном уровне? Ключом к правильной постановке вопроса может быть только изучение самого земледельческого хозяйства курумчинцев или близких к

[80]

ним по хозяйственному укладу мелких племен Саяно-Алтайской области, Приенисейского края, в частности минусинских турок в позднейшее время. Техника земледельческого производства и в древности, и до революции имела там одинаково низкий уровень. Основным орудием земледельца был абыл, или озун, т. е. прямая палка с копьевидным железным наконечником или такая же палка с сучком на конце для прикрепления мотыги. Поля преимущественно обрабатывались вручную, в лучшем случае — с помощью быка или коня, тянувшего грубый плуг с примитивным сошником — вариацией наконечника мотыги. Техника земледельца, вооруженного землекопалкой, непосредственно граничила с техникой собирателя. Земледелие было и по его удельному весу менее важным занятием, чем собирательство. Календарь этих племен, в котором летние месяцы обозначаются как месяцы сбора кандыка (бесс-ай), желтой сараны (сары-шеп), белой сараны, сибирской гречихи — кырлыка и т. д., имеет собирательский, а не земледельческий облик.

Земледелие в таких условиях само по себе не могло быть признаком высокого хозяйственного развития и безусловно уступало экстенсивному скотоводству в возможности извлечения излишнего продукта, товарного сырья и накопления пищевых запасов.

Хозяйство оседлых или полукочевых (с сезонным кочеванием) земледельцев и скотоводов имело противоречивый характер, ибо при дальнейшем развитии производительных сил рост земледелия наталкивался на невозможность совмещения больших посевов с крупными стадами скота в рамках одного оседлого общинного хозяйства. Намечался путь взрыва этой синтетической формы изнутри и, в первую очередь, путем выделения «богатых хлебопашцев» (И. Бичурин), водивших но нескольку тысяч голов скота, которые постепенно превращались в скотовладельцев по преимуществу, забрасывая земледелие, имевшее лишь подсобное значение. Земледелие же оставалось уделом необеспеченных и маломощных слоев общества, оказывавшихся в зависимости от богатевшей верхушки родов и отдававших ей львиную долю урожая. Некоторые общие тенденции развития земледельческо-скотоводческого хозяйства в Хакасии именно в этом направлении отмечал Н. Н. Козьмин и для XIX—XX веков. Он говорит, что «из середняцких скотоводческих хозяйств имело наибольшую запашку именно то, которое имело от 6 до 25 лошадей на хозяйство и общую обеспеченность скотом (в переводе на крупный) от 6 до 8 голов; в зажиточных хозяйствах запашка постепенно уменьшалась, и у крупных скотоводов она опускалась до уровня запашки у безлошадных и малолошад-

[81]

ных (в масштабе, конечно, скотоводческого хозяйства I—2 лошади)» 28.

Само собой разумеется, развитие хозяйства в сторону выделения скотоводства в особую ведущую его отрасль неизбежно влекло на данной ступени и в этих конкретных условиях к распаду примитивного синтетического хозяйства, к дальнейшему разложению общинно-коммунистического строя и усилению имущественного неравенства. Кроме того, оно могло сопровождаться не только подчиненным положением, но и упадком земледелия.

Так должно было быть и у бурят или их предков, кем бы то ни были они в прошлом.

Обычное сочетание земледелия и скотоводства, т. е. следы былого синтетического хозяйства, мы находим в наших материалах у бурят и в XVII веке. «Сидячие» буряты, действительно, имеют сенные покосы, просовые посевы в 1658 году на Унге, про которую, кстати, тот же Н. Н. Козьмин сказал, что «в районах полупустынных степей... земледелие отсутствовало. Так было в агинских, хоринских, унгинских степях» 29. Просо сеяли буряты на Лене, на Оке и по Осе в степных местностях. По наряду с просовыми посевами, у бурят имелись дальние кочевые угодья, куда они уходили, как Баяракан в тридцатых годах XVII века, на зиму. Современные летники и зимники являются только пережитком эпохи постоянного сочетания земледелия со скотоводством, когда люди кочевали в летниках, чтобы кормить скот свежей травой, а в зимниках косили сено и собирали просо, гречиху и ячмень.

Это сочетание элементов хозяйственного быта носило, как мы видели, не абсолютно постоянный характер, а тоже имело известную внутреннюю тенденцию к перерастанию в чисто табунное скотоводство с преобладанием в стаде конного скота над рогатым у богатых семейств еще до прихода русских. За счет развития именно табунного скотоводства с разведением лошадей, верблюдов, овец и коров следует отнести факт наличия кочевых войлочных юрт и «арб» на Унге и Осе в первой половине XVII века. Войлочные юрты были на Лене, на Унге и Осе, где их застал Иван Похабов (точнее — он видел их «решотки»); существование войлочных кочевых юрт отмечено в долине Ангары

_____

28. Н. Н. Козьмин. К вопросу о турецко-монгольском феодализме, стр. 98.

29. Там же.

[82]

также и дорожным дневником Ник. Спафария 30. Он видел эти юрты .вместе с большими зимними юртами, по-видимому, деревянными. Нельзя не вспомнить в этой связи также и сообщения казаков, постоянно подчеркивающих особый характер расселения бурят. Отписки служилых людей указывают на бурятские улусы только в степных местах; например, на Ангаре около Балаганска степной левый берег был занят бурятами, а гористое правобережье принадлежало тунгусам-звероловам 31. Заслуживает внимания и распределение в XVII веке бурят около Иркутского острога по степям — на пойменной заливной долине, удобной для пастбищ 32, а русских земледельцев — «по горам» (древние городища с пашнями тоже часто гнездились по увалам гор, а иногда и теперь такие места предпочитаются для пашни). Буряты, судя по всему, как бы осваивают пойму, занимают степные площади долин и водоразделов, переходя на чисто скотоводческий вариант хозяйства, хотя их предки жили на городищах и распахивали увалы для гречи, проса и, может быть, ячменя.

Прочное освоение степей бурятами-скотоводами с их табунами коней и рогатого скота стало возможным лишь в результате длительного развития более древнего синтетического хозяйства. Сочетание земледелия и скотоводства оказалось, таким образом, в этих конкретных условиях источником дальнейшего продвижения общества даже в географическом смысле: осваиваются степи вплоть до полупустынных участков, леса теряют прежнее значение.

«Наоборот, после того как эти варвары, находящиеся на средней ступени, привыкли к пастушеской жизни, им никак не могло прийти в голову добровольно вернуться из травянистых речных долин в лесные области, в которых обитали их предки» 33,— можем мы отчасти сказать словами Энгельса к о далеких предках бурят, ставших на путь дифференциации усложнения хозяйства, на путь выделения скотоводства как специфического и самостоятельного производства.

______

30. «Путешествие через Сибирь от Тобольска до Нерчинска и границ Китая русского посланника Н. Спафария в 1673 г.»—«Зап. РГО по отделении! этнографии», т. X, вып. 1, 1882, стр. 111.

31. Архив АН СССР, ф. 21, оп. 4, д. 22, № 186 и др. Характеристика расселения эхирит-булагатов по степным районам Прибайкалья дана в работе М. Н. Забанова «Бытовые черты в эпических произведениях эхирит-булагатов». Верхнеудинск, 1929, стр. 7—10.

32. ИАИ АН СССР, Иркутские дела № 1, без обозначения года, с помет- кон: «Весьма любопытный акт в географическом отношении (описание Иркутского уезда около 1680—1690 гг.)».

33. К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 21, стр. 32.

[83]

Такое направление дальнейшего развития производительных сил естественно и неизбежно подталкивало рост новых общественных отношений, а вместе с тем было в своем развитии до некоторой степени и их следствием.

В степных местах Бурятии табунное скотоводство давно уже представляло более выгодное занятие, чем земледелие, позднее оно давало гораздо более крупный доход при наличии установившейся торговли 34. В первую очередь, естественно, табуны растут у экономически сильной семейной верхушки но л у оседлых племен, а дальнейший рост табунного скотоводства, само собой разумеется, усиливает влияние и силу этой зачаточной родоплеменной аристократии. Па этой экономической почве постепенно усиливается удельный вес в обществе владельца табуна, и он поднимается над родом, выделяется среди сородичей. Как это происходило, мы узнаем из эпоса.

В бурятской легенде о богаче Донэ-Баяне рассказывается, например, что на левом берегу Алари жил Донэ-Баян, обладавший несметным имуществом. «Сам Донэ-Баян не знал, сколько у него голов разного скота, а у Донэя каждый день выкуривали столько тарасуна, что всякий желающий напивался допьяна, до упаду».

Легендарный Донэ-Баян аларской легенды — только предшественник позднейших князцов бурятских; он еще не возвысился над родом-племенем настолько, чтобы управлять им и угнетать его. Наоборот, Донэ-Баян вынужден оказывать сородичам самое широкое гостеприимство, он как и вожди тлинкитов, славится первоначально своими радушием и готовностью из богача «стать бедным» для народа  35. Если вожди тлинкитов устраивали потлачи для того, чтобы каждый сородич мог воспользоваться богатством, которое было в руках вождей, то Донэ-Баян также обязан был не отказывать каждому охотнику до тарасуна.

И вот, рассказывает легенда, повадились ходить к Донэ-Баяну для запойного пьянства на его счет семь соседей-родовичей, одноулусников. Это были старики — представители родовых традиций, прямое олицетворение рода. В полном соответствии

____

34. Заслуживает внимания количественное преобладание бурят над тунгусами, отражающее их экономический перевес. (Архив АН СССР, ф. 21. он. 4, № 46; ГАФКЭ, Сибирский приказ, столб. 402, л. 195).

35. В работе «К критике гегелевской философии права» К. Маркс писал, что «частная собственность в целом проявляет себя по отношению к толпе в качестве общественной собственности: либо, как в хорошие времена, в виде затрат ка поддержание внешнего блеска республики, либо в виде учреждений, имеющих характер роскоши и служащих всеобщему благу (бань, и т. д.)» (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. I. Изд. второе, стр. 347—348).

[84]

с обычаями родового быта старики пили тарасун Донэ-Баяна настолько усердно, что свалились замертво в юрте у богача. Жене богача все это очень не нравилось, она, наконец, решила прекратить такое безмерное пьянство за счет Донэ-Баяна и восстала против законов родового быта, против пережитков общности имущества сородичей. И произошло невиданное дотоле событие: она «обругала семь стариков бесстыдными пьяницами и другими нецензурными словами, выволокла за косы из своей юрты на улицу и бросила там, а курунгу (молочный продукт) пылила на степь». Родовые боги не потерпели такого неслыханного нарушения древних законов, обязывавших смотреть на частную собственность почти как на воровство от рода и приписывавших делиться с родовичами в первую очередь пищей. Они лишили люден изобилия молочных продуктов (так выглядел первоначально вариант легенды). Из вылитой курунги в Аларской степи образовалось озеро Саган-Hyp. Боги наказали самого Донэ-Бална за его жадность и любовь к частной собственности. Он стал выдавать замуж собственную дочь и вслед за последним наданом (играми и плясками) для корма сородичам из-за скупости заколол только одну-единственную козу. Тогда дочь с рыданием вынула мутовку из-под курунги и стала с проклятием бить по задам овец и коз. Козы Донэ-Баяна превратились в диких коз (поэтому у них и белые зады), лошади и коровы стали изюбрами и сохатыми (по рукописи Баторова) 35.

В этой замечательной легенде древняя родовая традиция обрушивается с проклятием на частную собственность, на узурпаторов общинной собственности и прав рода. Но узурпаторы на деле уже приобрели такую власть, что кое-где полностью оправдывают слова поэта: «Не страшны ему громы небесные, а земные он держит в руках».

Бурятский эпос почти не упоминает о прежней общности скота и прочего имущества рода 37. Это тем более характерно, что Б. Я. Владимирцов указал уже на «одно из важных противоречий кочевой жизни вообще», заключающееся в неудобствах совместного кочевания крупных скотовладельцев с массой мелких. Богатые кочевники ищут «белее привольного сушествова-

______

36. Записки П. П. Баторова хранятся в архиве Восточно-Сибирского краеведческого общества (б. ВОРГО), членом которого был собиратель.

37. В бурятских обычаях исследователями отмечаются любопытные черты, указывающие на глубочайшую древность частной собственности на скот и продукты скотоводства. Например, как отмечает проф. Петри, если за зиму запас курунги истощится совсем, то для восстановления ее нельзя было добыть хотя бы каплю чужой, ибо последнюю «грех» давать даже родственникам.

[85]

ния отдельным аилом», вдали от сородичей, но ввиду постоянных грабежей, набегов и войн это было не всегда безопасно. «Приходилось поэтому искать выхода: разбивали большие курени на малые, сами владельцы жили и кочевали куренями, а стада свои, главным образом табуны, держали аилами». Для монголов XI—XII веков, говорит Б. Я. Владимирцов, сочетание куренного хозяйства с аильным представлялось, видимо, «самым идеальным» 38. В связи с этим можно предполагать, что отдельные группы войлочных юрт, разбросанных по берегам Ангары еще во времена Спафария, могли принадлежать именно богатым, аильным скотоводам, Донэ-Баянам бурятской легенды. В то же время, казаки во время войны 1629- 1650 годов обратили внимание на то, что буряты Приангарья держатся «в скопе». Кочевые объединения и в Монголии передвигались часто тоже общим табором и останавливались вместе стойбищами в сотни юрт. О характере такого кочевания и стойбищах-куренях Б. Я. Владимирцов говорит словами очевидцев — даосского монаха Чань-Чуня и Рашид-ад-дина. По словам последнего, «значение куреня есть кольцо. В старинные времена, когда какое-нибудь племя останавливалось на каком-нибудь месте наподобие кольца, а старший из них был подобен точке в середине круга, это называли курень. В нынешнее время, когда приблизится неприятельское войско, располагаются по той фигуре, дабы не вошел в середину чужой и неприятель» 39. Собравшиеся «в скопе» буряты во время похода Бекетова и в других подобных случаях, очевидно, представляли такой «курень», сочетавшийся в обычное время с аильным кочеванием.

По-видимому, и у бурят того времени выделение частной семейной собственности из общеродового коллективного достояния шло в виде усиления аильных тенденций у богачей, при сохранении куренной формы бедняками, скот которых долго еще в условиях совместного кочевания 40 мог представлять,

_____

38. Б. Я. Владимирцов. Общественный строй монголов. Монгольский кочевой феодализм, 1934, стр. 36, 37.

39. «Сборник летописей. История монголов. Соч. Рашид-ад-дина».— «Труды ВОИРАО», ч. V. 1858, 110 стр. (но Владимирову).

40. По материалам фольклора, М. Н. Хангалов также констатировал не только рост скотоводства у диевних бурят, но и разделение больших общин на мелкие, т. е. аильные, группы ввиду «невозможности пасти громадные массы скота вместе»; у каждого отдельного домохозяина завелось свое личное или семейное скотоводство» (Д. К л е м е н ц и М. Хангалов. Общинные охоты у северных бурят.— «Мат-лы по этногр. России», т. I. СПб, 1910, стр. 152, 153). Стремление скотоводов-богачей выделиться и захватить побольше земли под утуги (поливные сенокосы) н т. п. отмечает для своего времени и А В. Потанина в очерке «Буряты» (Из путешествий по Восточ- 110А Сибири, Монголии, Тибету н Китаю,— «Сб. ст Д. В. Потаниной». М, 1895, стр. 35); Н. Харузнн. История жилища у тюркских и монгольских народностей.— «Этнографическое обозрение», I, 1896, стр. 21—49.

[86]

быть может, полу-общинное или родовое достояние. Общество монгольских кочевников до XII века, изучаемое Б. Я. Владимировым, представляло, однако, по его хозяйственной базе более или менее чистый тип общества скотоводов. Наоборот, лесные люди, буряты, только вставали до прихода русских на этот путь, и притом лишь в лице своей верхушки, быстрее размножавшей стада.

У скотоводов по преимуществу само владение скотом, как основным средством производства, означает и владение землей, осуществляемое через выпас. У земледельцев, наоборот, большую роль приобретает сам вещественный акт захвата земли как средства производства. У бурят, чье скотоводство и по форме связывалось через поливные сенокосы, реальное значение и для скотоводства имел место именно прямой захват земли, как покосной территории. Тем более важно было обеспечение частного семейного владения земледельческими участками, в которые вкладывалось большое количество труда (искусственное орошение и т. д.). Расслоение рода и выделение частной собственности шло поэтому не только по линии оформления аила и частной собственности па скот с отдельным кочеванием в противоположность родовой общине («куреню»), по и дополнялось закреплением обрабатываемых участков земли за определенными семьями, т. е. реализацией земельной собственности в ее чистом виде.

Одним из первых актов обладателей частной собственности па основное средство производства в бурятском обществе XVII века — на рогатый и конный скот, неизбежно являлся захват как пашенных, гак и сенокосных угодий, частнособственническое, захватное по форме, владение, огораживание этих захватнических угодий, прежде принадлежавших роду в целом. В одном документе из родового архива известного собирателя образцов народной словесности бурят П. П. Баторова, датированном 1688 годом, есть прямое указание на огораживание засеянных просом полей и сенных покосов в отличие от выгона, составлявшего общую собственность улуса. Будущие тайшинские «роды» тщательно берегли в своих «архивах» подобные документы, обеспечивавшие им права на владение захваченными земельными участками, ибо частная собственность на огороженную покосную землю была к концу XVII века уже прочно сложившимся общественным институтом. По крайней мере, даже по возвра-

[87]

щении из Монголии после бегства 1658—1661 годов один из балаганских бурят в тяжбе из-за покосов, происходившей в 1714 году, ссылается на слова соседей и родовичей о давности владения землей: «...о которых де сенных покосах бьет челом он, Будорей, и называет своими,— и теми де сенными покосами владели деды и отцы их, и они (свидетели.— А. О.) и по них владеют и сена косят». Другие же сказали: «...о которых де он, Будорей, сенных покосах по пади Закулею бьет челом великому государю, и тем де сенным покосам в давных летах владели дед и отец Нахуепы, а после их косил и владеет он, Будорей, а как из мунгал вышли, преж его, Бударея. Нахуй не кашивал». Очевидно, и до бегства в Монголию частная собственность на огороженные участки покосов была бесспорной, раз ссылались на положение, имевшее место в то время 41.

Огораживание частей общинных земель производилось, видимо, довольно часто. Так, в одном из тяжебных дел 1718 года сказано: «Сенные покосы явились умерших иноземцев Олзоева роду, Хомотая и Хадура Лелиных з братьи и с сродники». Эти «Хомотаевскнй и Хадуровские с сродники сенные покосы» в то время «лежали впусте и вытаптывали табуны, будет их сот с пять копен и больше. А когда годом бывает табун не вытопчет, и те Хомотаевскис покосы кашивали безотзозно сродники Хомотасвы, Баин Ноенгуев да Дагатка Цаганилов с сродники, а у них же, Баина и у Дагатки с сродники, есть свои покосы подле Унги-ж в городьбах и не в городьбе и по двух Зукулсям падям» 42.

Термин «с сродники» не должен заслонять наличия частной собственности на землю, ибо внутри родового земельного массива, если такой и существовал, земля принадлежала отдельным семьям. Около «Хара-Нора» по Унге, например, «косит покос Олзоева роду братской мужик Губзап» 43, земля отводится «дяде с племянниками», а не всему обширному Икинатскому роду. Отводит землю казна, признаваемая новыми социальными элементами бурятского общества верховным собственником земли и поддерживающая эти социальные элементы всей мощью государственного аппарата 44, причем верховная собственность

_____

41. Текст этого документа хранится в Иркутском музее.

42. Там же.

43. Там же.

44. Обычное право балаганских буря г в XVIII—XIX вв. прочно фиксиро пало положение о наследственности (по отцовской линии) утугов, являвшихся объектом частносемейной собственности (см.: М. И Хангалов. Юридические обычаи у бурят.— «Этнографическое обозрение», 1894, № 2. стр. 141).

[88]

государства на землю была в условиях вечного бессрочного владения условной и только прикрывала частновладельческие права бурятских шуленг и богачей.

Интереснее всего для характеристики классовой роли «огораживания» и тому подобных захватнических мер, что наряду с людьми, обеспеченными лишними угодьями, были и такие, которые «с прошлых давних лет под Иркутским под Балаганску в ясашном платеже, а под юртенные летныя и зимния кочевья земли и сенных покосов и скодского выпуску нигде не отведено, а в зимнее время за бескормицею конное табунишко и рогатой скот и овцы помирают з голоду». Не имеющие сенокосных собственных угодий вынуждены были косить траву на чужих местах «ис кортому», т. е. за определенную плату 45.

Отмеченное старинными путешественниками развитие чисто скотоводческого хозяйства бурят-монголов очень усиливало именно тогда, в XVIII веке, эту борьбу из-за приобретения сенокосных угодий в частную собственность и, следовательно, имущественное неравенство; судя по фольклору, вместе с укреплением скотоводческого варианта в хозяйстве бурят-монголов, несомненно, имела место частная собственность на покосы и землю, а тем более на скот, еще задолго до русского завоевания. Прочие виды земельной неогораживаемой собственности тем не менее вряд ли могли стать предметом частной собственности.

Нельзя не отметить также, что хотя » стремлении «уничтожить» общинно-родовой строй в Прибайкалье Н. Н. Козьмин не допускает даже и мысли о существовании общинной земельной собственности рядом с собственностью открытых им мелкопоместных феодалов, такая общинная собственность все же имела место рядом с княжеской и т. п. везде, где существовали феодальные отношения.

Пашни и огороженные участки покосов в древней Бурятии были в значительной мере вещественным нарушением именно такой общинно-родовой земельной собственности. Относительно «собственности» на выгон надо помнить, что здесь в законной частной собственности нужды не было; богатый землевладелец осуществлял свои интересы посредством частного скотовладения, через свои табуны скота, т. е. опять-таки в порядке захвата угодий, бывших прежде общеродовыми и считавшихся общими. Объявляя землю «божьей» — родовой и племенной

_____

45. М. Н. Хангалов Юридические обычаи у бурят.—«Этнографическое обозрение», 1894, № 2.

[89]

собственностью,— богач мог преспокойно пользоваться ею как выгоном в ущерб остальным членам рода и племени. Наконец, скот в кочевом обществе — основное средство производства, и наделение непосредственного производителя средствами производства с целью эксплуатации его в условиях бурятского улуса « якутского наслега даже XIX—XX вв. одинаково выражалось в отдаче ему скота на выпас (у якутов— «хасас») с обязательством платить за то натуральный оброк продуктами скотоводства или отрабатывать в хозяйстве крупного скотовладельца, какого-нибудь бурятского Донэ-Баяна, «Тыгыновых детей» и тому подобных тойонов или лучших люден у якутов. Этот скот тоже кормился травой родовых пастбищ, на которую у богача юридических прав не было.

С экономической точки зрения в хозяйстве бурят-монголов XVII века, скотоводов по преимуществу, были, следовательно, уже налицо элементы, на основе которых кристаллизировались основы нового, эксплуататорского общественного строя, существовали некоторые зачатки н феодальных отношении.

Естественно, что при сходном направлении развития экономики в сторону преобладания кочевого табунного скотоводства над остальными занятиями (в данном случае земледелием и охотой) бурятское общество перед приходом русских во многом напоминало не только в хозяйственном отношении, но и по социальной структуре монгольское общество дочингисовой эпохи. Приведенный выше, но Владимирцову, пример с аилом и куренем, существовавшими еще в условиях родового быта древних монголов и выражавшими там процесс вызревания классов^ имеет большой интерес, как мы видели, и для истории бурятского общества, ибо в нем раскрываются конкретные формы процесса классообразования у поздних кочевников Центральной Азии. Только имея в виду этот пример, мы можем дальше в нашем последующем изложении перейти от анализа производства древнего бурятского общества к его политической структуре, к взаимоотношениям различных его слоев

Возвращаясь теперь к проблеме конкретных исторических взаимоотношений скотоводческой культуры бурят и земледельческой культуры курумчинцев, мы должны считать отмечавшееся выше кажущееся противоречие археологической схемы полностью снятым уже самой новой постановкой вопроса. Археологические, собственно исторические, т. е. письменные, и, наконец, этнографические данные позволяют считать бурятское хозяйство и общество XVII p.. преемниками очень сложного и длительного исторического процесса, исходным пунктом которого и явилась так называемая «курумчинская стадия».

[90]

Общая характеристика бурятского хозяйства XVII века, данная еще М. Перфильевым в 1626 году на основании тунгусских сведений, очень ярка и по-своему показательна для метода, которому следовали и позднейшие историки: с точки зрения русского человека — хлебопашца XVII в.— нет ничего выше земледельческой пашенной жизни и культуры. Перфильев услыхал, что бурятская земля — пашенная, а браты — люди сидячие, н «хлеб пашут, и ячмень, и гречю». Очевидно, под гречей подразумевается «курлыч» (позднейшие же наблюдатели, вплоть до Похабова, отмечают посевы проса). Это обстоятельство очень повысило уважение Перфильева к бурятам по сравнению с таежными звероловами и бродячими скотоводами. Так рассуждают и все историки, изучавшие прошлое бурятского хозяйства.

Однако, как мы видели выше, было бы ошибкой вслед за Перфильевым, очень толковым человеком своего времени, поражаться древним бурятским земледелием и видеть именно в нем прогрессивный элемент. Теперь мы можем уверенно сказать, что, наоборот, бурятское земледелие XVII века является пережиточным и устарелым, а не возникающим вновь. Перед нами земледелие не ранних земледельцев, а ранних кочевников, в быту которых просовые посевы являются еще показателем слабости собственно скотоводческого хозяйства, как такового, показателем недостаточно полного развития тех тенденций, которые заложены в кочевом скотоводстве, а не доказательством «начала земледелия». Согласно археологическим данным, типичными ранними земледельцами в Прибайкалье являются совсем не буряты, а те «курумчинцы» и «баргуты» 46, о которых шла речь выше и которые якобы исчезли бесследно н полностью с занимаемой ими когда-то территории от Кабанска до Усть-Кута и Киренска, от Иркутска до Красноярска и минусинской котловины.

Стадиальным обломком этих «курумчинцев», знавших, по-видимому, в ряде случаев и плуг, являются в XVII веке качинцы и другие скотоводческо-земледельческие племена Приенисейского края, пользующиеся наречиями того же турецкого языка, на котором были написаны тексты «пряслиц» из бывшего Курумчинского ведомства, изученные Г. В. Ксенофонтовым  47, а до

_____

46. Еще в первой половине XIX в. Словцов в статье э городищах Иркутской губернии отмечал по археологическим памятникам добурятскую земледельческую культуру в Прибайкалье и Забайкалье.

47.  См.: Г. В. Ксенофонтов. Расшифровка двух памятников Орхонской письменности из Западного Прибайкалья М. Рэзенепом.— «Язык и мышление», 1933, 1.

[91]

него лингвистом Рэзененом 48. Часть турок могла быть отнесена в горы (Саяны).

Что касается социального строя, то большие семейные общины с патриархальным укладом, объединенные в патриархально-родовые мелкие группы, оставившие на территории Прибайкалья свои небольшие городища со следами земледелия около них,— вот, очевидно, какими были по своему социальному укладу загадочные древние «турки-журумчинцы» в Прибайкалье н «баргуты» в Забайкалье, по Баргузину и на Селенге.

Эти древние земледельцы и скотоводы были еще очень раздроблены, экономически слабы и бедны, вооружение их являлось еще крайне недостаточным, ибо для покорения себе подобных еще не было сколько-нибудь значительных экономических предпосылок, а внутри патриархальной семьи гнездился в виде известного патриархального рабства только зачаток грядущих форм эксплуатации. Поэтому качинцы и вынуждены были кочевать в крепких местах, строить особые убежища-городища  49, убегать от лукавого и сильного врага, норовившего взять ясак или албан с патриархальной общины, забрать ясырь — рабов — и угнать скот. Наконец, именно эти черты общественного строя заставляли людей семейной общины уходить на зиму, когда снят с пашен хлеб, под защиту хотя бы и чужеплеменного феодала  50.

Новые черты наблюдаются в общественном быту и хозяйстве бурят XVII века Намеченная М. Н. Богдановым «лестница патриархально-родовых связей» 51 существовала в действительности, и хотя не всегда одинаково прочно, но все же объединяла бурят, начиная с низовой единицы общества — патриархальной большой семьи и рода, кончая племенем и союзом племен. Медленно продвигающийся процесс племенного объединения, правда, далеко еще не кончился в XVII веке. Межродовой союз булагатов, например, определенно противопоставлял себя остальным; в его фольклоре настойчиво повторяется сочетание терминов «булагаты» и «буряты», хотя позднее эти термины сопоставлялись в порядке соподчинения булагатского рода бурятскому на-

____

48. Рэзенену материалы доставил Б. Э. Петри (см. его работу «Далекое прошлое Бурятского края». Изд. 2-е. Иркутск, 1928).

49. См.: «Собрание государственных грамот и договоров», ч. III, № 78, стр. 299.

50. По словам казаков, например, «сагалские люди живут летом на пашнях на верх Толы реки от ясашных волостей в 3 днищах, а зимою сходят со всем своим кочевьем в киргизы». (Архив АН СССР, ф. 21, оп. 4. Списки Томской архивы, I, № 252.)

51. М. Н. Богданов. Очерки истории бурят-монгольского народа. Верхнеудинск, 1927, стр. 40.

[92]

роду. Но этот процесс племенного объединения неуклонно шел вперед, и именно он обеспечивал возможность тех или иных временных совместных выступлений племенных групп буря г, как этнического целого, по отношению к внешнему окружению.

С. другой стороны, рост скотоводства, размножение конного и рогатого скота, в особенности мелкого, и увеличение удельного веса скотоводческих занятий в быту содействовали вызреванию а недрах родоплеменного общества элементов нового социальной) строя, оформлению не только частносемейной собственности, но и все увеличивавшегося с ростом частного скотовладения имущественного, а следовательно, и социального неравенства. «Донэ-Баяны» приобретали все больший и больший вес в обществе и были уже ведущим фактором политической жизни. Из богача-баяна рождался «князец», намечался крупнейший социальный перелом.

Изменения в социально-экономическом строе не могли не отразиться и на соотношении этнических групп, на их бытовом укладе, на языке и материальной культуре, т. е. на всем, что слагает облик «этноса», определяет характер племени и народности как в плане внутренних сдвигов в роду, так и в плане взаимоотношений отдельных этнических групп, т. е. как по ли нии стадиальных изменений, так и по линии «аккультурации», «ассимиляции», и «культурных заимствований». При учете закономерностей развития базиса проясняются конкретные судьбы надстроек, сложный этногонический процесс также должен как будто стать более ясным в своих глазных чертах и предпосылках, и допустимо поэтому предположение, что с исторической точки зрения бурят-монголы в процессе своего сложения в народность закономерно явились как бы результатом дальнейшего развития и объединения всего этого конгломерата более дробных и разнородных этнических групп, стоявших на стадии патриархально-родового общества с характерной для него «большой семьей», прошедших перед тем длительное развитие здесь же в Приангарье и на Лене, причем монгольские группы оказались гегемоном. Подобное утверждение, конечно, не выходит за пределы вероятной гипотезы, которая должна быть подтверждена новыми (старых мало) документальными свидетельствами, будь то фольклорные, археологические данные или свидетельства письменных источников.

Еще не поздно развернуть собирание материалов по этнографии бурят в масштабе целой народности, вполне реальна перспектива развертывания широких археологических и историко-географических исследований по архивным материалам, а поэтому следует надеяться, что вскоре станет более ясным так-

[93]

же и «частный», но весьма существенный вопрос о соотношении «монгольского», «турецкого» и т. д. населения, эвенков и других этнических групп в ходе многообразного по формам этногенетического процесса в областях, лежащих вокруг Байкала.

Пока же нельзя не вспомнить в данной связи, что, углубляясь в этногонию — эту наиболее темную область истории народов Сибири, еще Г. Н. Потанин писал когда-то, что «в противоположность тюркскому, монгольское племя занимает в Северо-Западной Монголии места наиболее низкие, как будто оно вторгалось в тюркское море вдоль степных долин, оттесняя тюрков к горам», точно так же и в «Восточной Сибири», писал он дальше, «бурятское племя распространялось вдоль степных долин Селенги и Ангары, оттесняя тюркское племя (сойотов и карагасов) на юг в Саяны; вероятно, и тункинская долина была нанята бурятским нашествием с севера, от Ангары, а не с юга, из Дархатской земли. Спускаясь вдоль Ангары, бурятский народ еще на памяти сибирских исторических актов доходил до г. Красноярска» 52.

Соотношение племенных «расово-этнических» групп со специфическим бытом и хозяйством (а кроме турок, надо учитывать тунгусов и «палеоазиатов») определяется у Г. Н. Потанина закономерным сочетанием физико-географических условий горной тайги и степных открытых пространств, т. е. естественной средой, вне которой и не могло развиваться хозяйство и которая была естественным базисом последнего. Г. Н. Потанин здесь уже почти подошел, хотя и стихийно, к вопросу о связи кочевого скотоводства со степями, как к главной предпосылке «бурятского нашествия», т. е. распространения в прибайкальских стенных долинах и лесостепях 53 бурятского языка и форм быта, хотя и не мог осознать всего значения своих выводов. Так было с хозяйством и, следовательно, с культурой. Что касается языка, то водворились ли в таежном и лесостепном Прибайкалье «чистые монголы», или процесс шел сложнее,— решат дальнейшие специальные исследования...

____

52. Г. Н. Потанин. Очерки Северо-Западной Монголии, т IV, 1883, стр. 654, 655.

53. Б. Я. Владимирцов. (см.: «Общественный строй монголов», стр. 45) указывает, что «в XIII в., в эпоху образования монгольской державы, лесные народы уступают место степным». Район «леса» отодвигается, в некоторых «лесных» областях водворяются кочевники, часть лесных звероловов переходит на скотоводческое кочевое хозяйство.

Сходные процессы развертывались к эпохе русского завоевания и в Прибайкалье в очень сложной н далеко еще не выясненной в деталях обстановке.

[94]

В. И. Сосновский рассматривает ряд этнических наименований и имен вождей-эпонимов из родословной Чингиса в Юань-чао-би-ши, как искаженные китайской транскрипцией отзвуки имен хоринцев, баргутов и племени урянхитов, «имевшего с бурятами много общего» 54.

Со своей стороны, Б. Б. Барадийн полагает, что булагаты и хоринцы в древности объединялись общим племенным термином баргу, а слово булагат есть лишь вариант слова баргут, которым в эпоху Чингиса обозначались лесные народы, в отличие от коренных степных монголов 55.

Названные исследователи, как мы видим, чужды вульгарно-миграционистическим взглядам Н. Н. Козьмина, упоминавшимся выше. Они разделяют мнение автохтоны ости для Прибайкалья в пределах второго тысячелетия нашей эры, во всяком случае ядра бурят-монголов, их основных трех племен.

Были ли эти племена или их предки обитателями Прибайкалья в более далекое время, в первом тысячелетии нашей эры, вопрос, естественно, остается открытым, хотя некоторые исследователи (и не без основания) решают его в положительном смысле.

Весьма существенным основанием может быть для этого и свидетельство археологического материала, который вполне определенно ставит, как мы видели, проблему «культурного наследства», преемственности форм быта и хозяйственно-общественной жизни. Не были ли преемники древних курумчинцев и наследники их земледелия — буряты в какой-то своей части наследниками их по крови, по языку, т. е. были ли они прямыми потомками людей, пользовавшихся знаменитыми пряслицами с тюркоязычными надписями, начертанными орхоно-сиисейскими знаками, — решить может только лингвист, хотя в свете общих исторических данных и памятников материальной культуры положительный ответ как будто неизбежен. И тем более существенно, что в пользу предположения о кровной связи «курумчин ской культуры» с позднейшей бурятской, т. е. бурят с их предшественниками, тюркоязычными племенами, кроме археологии, свидетельствуют как будто и данные языка. <...>.

_____

54.  В. И. С о с н о в с к и й. К вопросу об образовании бурятской народности.— «Бурятиеведепие», 1928, № IV, стр. 98.

55. См.: Б. Б. Б а р а д и й и. Бурят-монголы. Краткий исторический очерк оформления бурят-монгольской народности. Верхисудинск, 1927. Обстоятельный разбор фактов, относящихся к этническому составу бурятской народности, и сводка теорий об их происхождении даны в статье Б. Б. Бамбасва. «К вопросу о происхождении бурят-монгольского народа».— «Бурятиеведение», 1929, № I—II; Ему же принадлежит новейшая попытка определения состава предков бурят-монголов, в частности эхирит-булагатов, связываемых с байырку-баргутамн—ответвлением ойратов; см.: там же, стр. 131 —132.

[95]

 «Турецкий» этнический пласт в истории Приангарья был, судя по археологическим данным и топонимике, древнее эпохи Чингиса. Разнообразные связи с ним в культуре бурят-монголов неизбежно уводят исследователя в попытке определения этнических корней бурят-монгольской народности, поскольку речь идет о западной ее части, к этому пласту, отложившемуся в современном бурятском языке, и ко времени его преобладания в Прибайкалье, т. е. хронологически к эпохе до возвышения монголов в Центральной Азии. С этим «турецким» пластом, пережиточно вскрывающимся и в культуре бурят-монголов, и в топонимике занятой ими территории, и в эпических преданиях, очевидно, ближайшим образом связана проблема генезиса бурятского земледелия, насчитывавшего многовековую давность, которая измеряется пока только масштабами относительно археологической хронологии. В виде потомков древних земледельцев «курумчинской стадии» мы можем представлять себе древнейший компонент бурят-монгольской народности; к нему могли принадлежать многие роды, предки которых не помещаются в общих родословных таблицах эхирит-булагатов и оказываются «чужаками», причем судьба последних, как указывал в свое время Г. В. Ксенофонтов, сильно напоминает судьбу мифического культурного героя якутов Эллея (легенды о Сэгэнгуте, Обондэ, Сэгэндэ, Борто и т. д.). В связи с этим приобретают значительный интерес и определенную историческую ценность упорные указания бурятского фольклора на широкое распространение предков бурят в глубоком прошлом от байкальского побережья и до Минусинского края.

Историческая география бурятского фольклора в данном случае совпадает с показаниями археологических источников, регистрирующих на той же самой территории памятники, принадлежавшие «курумчинской культуре». Само же племя эхириг-булагатов, и тем более хори, явно испытало сложные исторические судьбы, прежде чем стать ядром бурят-монголов XVII в. в Приангарье. Не исключена возможность того, что их объединению предшествовало раздельное существование булагатов и тех же «ихиритов», тоже являвшихся каждое, быть может, прежде самостоятельным племенем, построенным на основе дуально-родового строя. <...> Что касается булагатов, то сам но себе главный этногонический миф бурят указывает на обилие первоначальных тотемов и, следовательно, родов, образовавших в совокупности мелкие племенные группы, и на резкие различия последних.

Наиболее интересно то обстоятельство, что если сложение бурят-монгольской народности шло под сильнейшим влиянием

[96]

общего экономического развития в сторону преобладания скотоводства кочевого типа, как это отмечают также Б. Б. Барадийн и другие авторы, то именно ядро народности все же сохранило сильнейшие переживания охотничье-звероловного быта з быту, религии и преданиях, сближающие их с таежными охотниками от алтае-саянских турок до исконных таежников-эвенков (поразительно, в частности, совпадение сюжета мифа о налиме — отце Эхирита — с эвенкийскими легендами, «бухэка» эпохи Зэгэтэ-Аба — с юртами лесных звероловов, и т. д.).

Не исключена в связи с этим возможность усиления роли охоты вследствие перехода от преимущественного занятия земледелием в сочетании со скотоводством к табунному скотоводству. Обращает на себя внимание выдающаяся роль охоты и в быту коренных монголов эпохи Чингиса, хозяйственное значение облав и проч. Вполне могло быть, что соседство лесных звероловов, говоривших по-монгольски, и оседлых земледельцев-турок в таких условиях имело следствием возвышение именно первых и превращение их в ядро возникающей новой этнической группы, будущей народности. С таким предположением согласуются и выводы Б. Б. Барадийна о хозяйственном развитии ядра бурятской народности, начавшегося с охотничьего хозяйства в сочетании со скотоводством  56.

Относительно родины и происхождения древнейшего собственно-монгольского ядра бурятской народности существуют противоречивые мнения. Ряд исследователей, опираясь на упоминания шаманами Алтая и тому подобные факты, на близость их языка и быта к племенам Алтая, находит вероятным алтайское происхождение бурят.

Б. Б. Барадийн изложил в своей оригинальной работе «Бурято-монголы. Краткий исторический очерк» гипотезу, предполагающую, наоборот, родину коренных бурят-монгольских родов в северо-западной части Забайкалья, где они составляли особую «ветвь монгольской национальности», лишь номинально входившую в состав государства Чингисхана вследствие своей первобытности и недоступности местообитания. «Основными поколениями, из которых слагалась нынешняя бурят-монгольская народность, являются, — по его словам,— булагаты, икириты и родственное им племя хори. Эти племена, за исключением икиритов, в древности входили в состав племенного образования баргу, в отличие от коренных монголов, и назывались в старину, кроме своих родовых названий, баргутами. Из них только

____

56. См.: Б. Б. Барадийн. Бурят-монголы. Краткий исторический очерк. — «Бурятиеведение», 1927. № 3—4, стр. 46.

[97]

булагаты могут быть этнически «чистыми» бурятами, и самое слово булагат есть древний китаизированный вариант слова «баргут» 57.

Судьбы эхирит-булагатов XVII века — монголов по языку, проблема их этнической принадлежности и происхождения должны, конечно, рассматриваться в единой связи с судьбами монголов, как таковых (западных в особенности), настолько неясными, к сожалению, для эпохи более ранней, чем время возвышения Чингиса, что, по мнению Б. Я. Владимирцова, нельзя доказать их этнографического существования в то время. Тот же авторитетный исследователь писал относительно самого языка монголов: «Уже теперь можно поставить вопрос: не является ли монгольский язык языком мешаным» 58. Тем более неясны судьбы эхирит-булагатов, как таковых.

Во всяком случае, ясно одно: эхирит-булагаты, носители собственно-монгольской культуры, нивелировавшей различия з культуре всего комплекса лесных племен Прибайкалья, ставшие ядром позднейшей бурятской народности, принадлежали, как сказано выше, к числу древнейших собственно монгольских племен к. известны как монголы, если не во времена байырку, то при возникновении государства Чингиса, притом на своих коренных местах в Баргуджин-Тукуме, Прибайкалье, когда уже и следует предполагать наличие возникающей бурятской народности — племенного союза  59. Здесь они были соседями турецких племен. Здесь в результате этого соседства и возникает бурят-монгольский народ.

Значительно более поздними наслоениями являются уже те монгольские элементы, которые внедрялись в среду коренных обитателей Прибайкалья во время происходивших на Западе и на Востоке бурных политических событий. Это были появлявшиеся среди лесных племен пришельцы в виде отдельных групп и обломков различных родов из числа ойратских племен, связи с которыми были уже предметом изучения историков и линг-

_____

57. Б. Б. Барадийн. Бурят-монголы. Краткий исторический очерк - «Бурятиеведение», 1927, № 3—4, стр. 45.

58.  Б. Я. Владимирцов. Турецкие элементы в монгольском языке — «Зап. ВО РАО», XX, вып. II и III, стр. 181.

59. Общеизвестно указание Рашид-ад-дина о племенах булагачин и керемучин: они обитали в пределах Баргуджин-Тукума «и на краю страны кыргызов: близко один к другим. В этом государстве никто из них неизвестен, а также нет ведомых и славных мужей из этих племен». Соседи их были тоже «подобны монголам», распадались на «множество племен» и заселяли «Баргуджин-Тукум» (см.: «Сборник летописей. История монголов. Введение: о турецких и монгольских племенах».— «Тр. ВОРАО», ч. V, 1858, стр. 85- 88, 88—90).

[98]

вистов, а также и наиболее новые внедрения с Востока, из Халхи, в XVII столетии, когда в Прибайкалье шли новые «мунгальские выходцы» и постоянно появлялись коренные монголы на Ангаре и Лене.

Заканчивая наш обзор, следует вспомнить, однако, что М. Н. Забанов после попытки сведения в общую картину всех фактов, касающихся истории сложения бурят, эхирит-булагатов, в народность, писал: «Оторвались ли они от западных монголов — ойратов и переселились в пределы Прибайкалья, или же они являются древнейшими обитателями Прибайкалья. Когда и как переселение происходило. Все это скрыто во мраке прошедших времен» 60.

К сожалению, и теперь положение остается прежним и до сих пор в науке нет фактических данных, достаточных для решения этой проблемы. Чтобы увереннее разбираться в именах и фактах, в былых событиях и найти верную дорогу «в мраке прошедших времен», необходимо, следуя примеру М. Н. Забанова и М. Н. Хангалова, заняться восстановлением во всей совокупности источников общих исторических условий и хода развития той социальной среды, в которой развертывалось становление бурятской народности. Взятые в целом, они позволяют увидеть и раскрыть в столь сложном этногоническом процессе существенные стороны и закономерности, объясняющие нам многое в позднейшей истории бурят, в их отношениях с соседями в особенности.

В свете изложенных данных о развитии бурятского хозяйства и культуры и в связи со всеми высказанными предположениями о прошлом предков бурят-монголов до момента прихода русских для нас должны также стать значительно яснее и контуры социальных связей и политический строй Бурятии в XVII веке, представляющие, таким образом, продукт длительного исторического развития в сложной исторической обстановке, кратко охарактеризованной выше, и определявшие, в ходе тех же восстаний XVII века, формы и характер борьбы, являющейся предметом нашего исследования.

Пока же следует сказать, что в широком историко-географическом плане развитие бурятской народности и ее культуры представляется нам как своеобразная история «лесных племен» эпохи монгольской феодальной государственности и несколько более раннего времени, не утрачивавших самостоятельности и составлявших особую группу разнородного этнического состава,

_____

60. М. Н. 3абанов Бытовые черты в эпических произведениях эхирит-булагатов. Верхнеудинск, 1929, стр. 40.

[99]

окруженную еще более, чем она сама, отсталыми племенами, с которыми ее связывали не только экономические, но и чисто этнические связи. Эта своеобразная и чрезвычайно сложная обстановка в значительной мере определила темп и ход общественного развития бурят-монголов, их культуру и быт в эпоху перед приходом русских. Такие выводы намечаются по данным археологии, фольклора, письменных источников и <...> лингвистики.

Оставляя в стороне все еще спорные попытки выяснения конкретного состава, этнической принадлежности и времени происхождения тех или иных групп древних бурят, по-разному определявшегося по письменным памятникам и фольклору и в связи с крупными историческими событиями в Центральной Азии, мы можем лишь, учитывая все сказанное, остановиться на наиболее вероятном предположении об автохтонности основных компонентов позднейшего бурятского народа в Прибайкалье (понимаемом, как и Баргуджин-Тукум эпохи Чингисхана, в широком смысле — со включением в него Приангарья и низовьев Селенги).

В процессе смены хозяйственных форм и быта, содействовавшем ускоренному по сравнению с обитателями тайги развитию их общества, коренные жители степных равнин и лесостепей Прибайкалья, находившиеся в постоянной культурной связи со степными племенами Центральной Азии, воспринимавшие некоторые элементы их культуры, конечно, испытывали значительные перемены, а в момент образования империи Чингиса они стояли уже сравнительно очень высоко, хотя и были с точки зрения монголов Халхи лишь грубыми лесными народами, дикарями — «баргутами», «ойнурянхами» и т. п.

Оседлые земледельцы-скотоводы «курумчинского облика», с одной стороны, с другой — таежные охотники, звероловы и скотоводы, они были уже связаны друг c. другом весьма крепко и переживали сообща усиленный процесс изменения быта, хозяйства н общественного строя, о котором и дают нам общее представление археологические памятники.

Это были очень пестрые еще этнические группы, переходившие к преимущественному занятию скотоводством и находившиеся на пути к образованию, в силу общности быта, несколько языковых племенных групп под общим мощным влиянием монгольского языка и культуры, нивелировавших хозяйственно-культурные и языковые различия — наследие былой изолированности отдельных родов и племен. К XVII веку сложение племенных языков, — четырех наречий бурятского языка, в основном уже закончилось, а этногонический процесс получил свое

[100]

завершение в виде создавшихся основных племенных групп бурятского населения, ибо была давно уже достигнута общность хозяйственных и социальных условий внутри будущей бурятской народности, определившая этот путь.

Буряты с их монгольским ядром в то время оказались наиболее передовыми по культуре и экономике обитателями всего Прибайкалья, чем и обусловлено было господствующее положение бурятской народности среди прочих местных, более отсталых, — этнических групп.

Этногонический процесс, изменение состава этнических групп не остановились здесь, они шли и дальше, по линии скрещивания дробившихся родовых массивов, выходивших все более и более из прежней изоляции, в связи с перемещением и смешениями родов, ассимиляцией ранее «чуждых» групп на базе перехода их к скотоводческому быту и хозяйству, а следовательно, и некоторой дальнейшей унификацией культуры, языка и бытового уклада. Тем самым была обеспечена не только военная, но и своего рода мирная «экспансия» бурят и бурят-монгольской культуры среди соседних племен и народов.

[101]

Цитируется по изд.: Окладников А.П. История и культура Бурятии. Сборник статей. Улан-Удэ, 1976, с. 61-101.